Сокровища кочевника. Париж и далее везде — страница 36 из 67


До Черногории я тогда не доехал, узнал ее подробно уже в XXI веке, а в Хорватии побывал. И даже ездил в Боснию, в Сараево, где меня поразило количество мечетей, местные жители в явно турецких одеяниях и место гибели эрцгерцога Фердинанда от пули Гаврилы Принципа: в тротуар как бы впечатаны следы сапог террориста – все встают на них и фотографируются.

Там я впервые увидел массу туристов из СССР. Я говорил по-русски, и они меня спрашивали:

– Вы из какой группы?

– Я не из группы, я сам по себе.

– Но такого не может быть! Откуда вы?

– Я из Парижа.

Они так перепугались, что бросились от меня буквально врассыпную – вдруг шпион! Это было в середине 1980-х годов…

Впервые оказавшись в Хорватии, я по совету Мары остановился в очень красивом прибрежном городе Макарска. Раньше он принадлежал Венеции и потому все церкви, монастыри и дома напоминали уменьшенные копии венецианских палаццо. Комнату мне сдала местная итальянская графиня совершенно жуткого вида – беззубая, с бородавками на лице… Настоящая баба-яга.

Я загорал, купался в совершенно прозрачном море, путешествовал по островам и изучал сербско-хорватский язык. В Белграде со мной по-сербски говорила ежедневно Мара, и я мало-помалу, заговорил на этом красивом славянском языке. Тогда же меня посетила интересная идея.

– Мара, а давай дадим объявление в газету о том, что я хочу купить для своей коллекции русские кокошники и старинные платья! – предложил я, вернувшись в Белград.

– А давай!

Мы дали объявление на сербском языке и отклик на него, надо сказать, был потрясающим. В самое ближайшее время я купил три платья 1920-х годов в стиле ар-деко, все они были выполнены в русском ателье мод в Белграде, у госпожи Воеводской.

Потом нам позвонила женщина и сказала:

– Очень странно, что кто-то интересуется русскими кокошниками, но я как раз продаю коллекцию.

Так я познакомился с семьей Милицы Йованович, потомков посла Сербии в Санкт-Петербурге, который задолго до революции, еще в самом начале ХХ века, вывез из России восемь кокошников XVIII века – с золотом, шитьем, потрясающими поднизями. Наследница посла, женщина интеллигентная и рафинированная, сказала, что у нее много других дворянских вещей. Правда, о цене мы сговориться не смогли. У меня после покупки платьев осталось слишком мало денег. Но прошел год, и эта дама еще раз позвонила Маре.

– Может быть, Александр все-таки хочет купить мои кокошники? Я переезжаю в Канаду и везти их туда мне совершенно не с руки.

Новая цена оказалась более щадящей. Да и я к тому времени чуточку разбогател. Ударили по рукам. Через лондонский банк в Париже я перевел необходимую сумму в Канаду, кокошники были переданы Маре Финци, а уже Мара, приехав туристкой в Париж незадолго до своей кончины в 1999 году, мне их привезла.

Заодно Мара устроила разбор моих последних театральных эскизов. Все обсудила и дала ценные советы на террасе знаменитого парижского кафе «Costes», где я очень любил бывать в молодые годы в компании сербского художника Вукома Величковича.


Именно благодаря Маре Финци я узнал, что в Белграде живет Нина Кирсанова, русская балерина, эмигрантка и создательница югославского балета, в прошлом – фаворитка Иосипа Броз Тито.

– Сколько же ей лет? – спросил я.

Мара ответила:

– Миллион!

– Как это – миллион?

– Ее возраст, – сказала мне тогда Мара, – теряется вдали сербской равнины и сливается с грядой черногорских гор.

Помню, с каким волнением набирал я номер Нины Кирсановой. Нет, она совсем не забыла русский язык, хотя проведенные за пределами России 65 лет не прошли даром: Нина Васильевна свободно говорила по-сербски, по-английски, по-французски и по-немецки.


После недолгих объяснений, кто я и где я, мы назначили свидание у нее дома на улице Сине Милошевич. Надо сказать, что имя Нины Кирсановой окружено было в Белграде неким ореолом таинственной славы. Чего только мне не пришлось о ней услышать: Ниночка Кирсанова – первая балерина-археолог, еще совсем недавно она ездила на раскопки в Египет. Ниночка Кирсанова – кинозвезда, еще совсем недавно она снималась в большой роли в югославской картине «Что-то между», где играла экзотическую хиромантку. Ниночка Кирсанова – фантастическая рассказчица, еще совсем недавно она выступила по белградскому телевидению и сразила всех необычайно светлым умом для своих преклонных лет; самим фактом, что Ниночка танцевала вместе с великой Анной Павловой; своим идеальным маникюром, тяжелыми кольцами и гастрольными сундуками с надписью: «Нина Кирсанова. Балет Анны Павловой». Их Нина Кирсанова позволила использовать в качестве декорации для той телевизионной передачи.

Квартира Нины Васильевны находилась в тихом патриархальном, похожем на одесский, дворике с кошками, цветами и бельем на веревках. Дверь в бельэтаже оказалась открыта, и на пороге меня встретила легенда балета. Это была уже очень пожилая дама в цветастом халатике и в огромных роговых очках с толстенными, как у старого телевизора, линзами. Ее рыжие волосы были накручены на бигуди и папильотки. Всем своим видом она напоминала Черепаху Тортилу.

Ее дед, немец, был солистом Императорского Большого театра. И Нина с детства страстно мечтала стать балериной. Однако отец, как часто бывает в театральных семьях, был категорически против: «Ни в коем случае, это сложная, зависимая профессия!» Несмотря на все уговоры родителей, Нина решила танцевать, и в один из сочельников, когда отец был в Москве, будущая прима-балерина двенадцати лет решила в знак протеста заколоться:

– Я взяла нож и пырнула себя в грудь. После этого моя мать-доктор вовсе не хотела со мной разговаривать.

Делать было нечего, родители отдали дочь в балетную школу Нелидовой и Собещанской.

Нина Васильевна рассказывала:

– За детей платили дорого, но учили хорошо. Уроки проходили на разных языках: в понедельник по-русски, во вторник по-немецки, в среду по-французски и так далее. Я закончила эту школу в 16 лет и поступила в музыкально-балетную школу Александра Шора. Однажды в школу пришли партнер Анны Павловой Лаврентий Новиков и хореограф Касьян Голейзовский, взяли мой адрес и меня ангажировали.

Еще в школе Кирсанова работала с выдающимися русскими балетмейстерами Николаем Легатом и Александром Горским. Нина дебютировала в царской России в Опере Зимина, рядом с Большим театром. Первыми спектаклями, где Кирсанова танцевала главные роли, были «Кармен», «Демон» и «Вальпургиева ночь».

Во время революции Кирсанова в составе молодой балетной труппы отправилась в Воронеж. В Воронеже она дебютировала в главных партиях прославленных балетов «Лебединое озеро», «Жизель», «Коппелия». Вернувшись вскоре в Москву, поступила солисткой в новый Театр музыкальной драмы. Одним из ее партнеров в Москве был совсем юный Игорь Моисеев, ставший создателем всемирно известного ансамбля.

Летом 1921 года Нина Васильевна поехала на гастроли в Крым. Их маленькая труппа состояла из пианиста, пары опереточных исполнителей и мужа Нины Кирсановой, баритона Бориса Попова, который затем выступал в Комеди-Франсез. Путь пролегал через Киев – дорога на Одессу была отрезана зелеными и белыми, и труппа Кирсановой в бронированном поезде отправилась за границу, во Львов, в мирную Польшу.

Именно во львовском оперном театре Нина Кирсанова исполняла Русский танец из «Конька-Горбунка» в жемчужном кокошнике, созданном по эскизам знаменитого художника Сергея Сергеевича Соломко. Этот кокошник Нины Кирсановой я приобрел уже в конце 1990-х годов у моей любимой «маленькой балерины» Ксении Артуровны Триполитовой. Крепкая дружба связывала нас многие годы в конце ее жизни, а прожила Ксения 105 лет. В этом жемчужном кокошнике Нины Кирсановой юная Ксения Триполитова, урожденная Рубом, танцевала Русскую пляску в начале 1930-х годов в тогда польском городе Вильно.

В 1923 году Нина Кирсанова была уже примой-балериной оперы Белграда, где танцевала все главные партии классического репертуара.

Югославия в 1920-е-1930-е годы вообще была чрезвычайно радушна к русской культурной эмиграции. Актеры Художественного театра Германова, Книппер, Тарасова, Крыжановская, Качалов, Массалитинов, Подгорный и Берсенев с успехом гастролировали с пьесами Чехова в Белграде и Загребе.

Мережковский и Гиппиус были награждены сербским орденом Святого Саввы, некоторые русские писатели получали даже финансовую помощь от короля Югославии Александра I и королевы Марии. В Белграде проходили выставки русских художников-эмигрантов, в театре успешно работал декоратор Владимир Жедринский. В Белград и Загреб приезжали на гастроли Анна Павлова и Тамара Карсавина.

По личному приглашению Анны Павловой Нина Кирсанова была с 1926-го по 1931 год солисткой ее труппы и объездила с ней полмира. Она рассказывала мне:

– Павловой сопутствовал успех всегда. Успех в жизни и на сцене. Гениальность Павловой была неоспорима: достаточно ей было выйти на сцену, как все замирали. Помню, мы танцевали вместе в Индии три коротких индийских балета. По окончании спектакля все зрители встали на колени и подняли вверх руки, поклоняясь этому божеству мирового балета. Я танцевала вместе с Павловой в Австралии, в Бирме, в Африке, во всей Европе. Нигде и никогда за свою долгую жизнь я не встречала балерину, сравнимую с Анной Павловой.

Нина Васильевна стала свидетелем смерти Павловой. Эта трагедия, как известно, случилась в Гааге. Умирающая в своем гостиничном номере балерина не могла выйти на сцену, и тогда осветители вывели луч прожектора, который под музыку Сен-Санса скользил по затемненной сцене. Зрители плакали.

Пановы

Среди множества моих знакомых эмигрантов из Москвы есть удивительный человек по имени Борис Чубабрия – ныне стилист, а в прошлом – столичный фарцовщик, торговавший джинсами и виниловыми пластинками. Он обладал совершенно сокрушительным обаянием и потрясающим шармом. В Москве Боря познакомился с очень милой сотрудницей бельгийского посольства Мари Клод Талье. Высокой должностью Мари Клод похвастаться не могла, но у нее было другое ценное качество – бельгийский паспорт. Сыграли свадьбу. Боря рассказывал, как спешно пытался оформить все документы для заключения брака – требовалось бесчисленное количество справок, перевод свидетельства о рождении и паспорта, апостиль… Он обивал пороги чиновниц, которые ходили с начесанной на голове халой и павловопосадской шалью на плечах. Этих женщин, кроме единого стиля, роднило еще кое-что – все они в качестве взятки за свои услуги охотно принимали духи