енной красивейшими молодыми людьми и пожилыми дамами ее лет. Однажды графиня с племянником на целый месяц переселилась в Лондон в квартиру к моей приятельнице Каролине Пековер-Браун, чтобы посмотреть гастроли любимого ею Большого театра под руководством Юрия Григоровича при участии Людмилы Семеняки и Ирека Мухамедова. Одним из последних балетных пристрастий графини стала Майя Плисецкая. Она не пропускала ни одного выступления любимой балерины и часто устраивала в своей квартире приемы в ее честь.
На одном из таких приемов в 1984 году, куда меня любезно пригласил Кристиан Львовский, я и познакомился с Майей Михайловной. До этого я видел Майю Плисецкую лишь на сцене – на премьере балета «Чайка» в декорациях Валерия Левенталя, любимца моего папы.
Спутником Плисецкой в тот вечер стал балетный танцовщик Евгений Поляков – бывший солист Новосибирского театра оперы и балета, личный ассистент Рудольфа Нуреева. Этот невысокий, худощавый и очень живой мужчина, конечно, уже не танцевал. В ту пору, когда мы познакомились, Полякову было далеко за сорок. Он уехал из СССР по еврейской визе и получил должность в хореографическом училище Рима, а затем был назначен художественным руководителем балетной труппы в «Фениче» – легендарном венецианском театре. Балет Венеции сделал такие успехи под присмотром русской школы и очень жесткой дисциплины Полякова, что его тут же пригласили на более высокооплачиваемую должность – директора балета театра Коммунале во Флоренции – в труппу, которая была больше и известнее, чем венецианская. Именно там его приметил Рудольф Нуреев, приехавший в качестве приглашенного хореографа.
– Что тебе делать во Флоренции? У меня есть для тебя место в Гранд-Опера, – сказал Нуреев. – Ты станешь моим личным ассистентом и директором труппы кордебалета.
Это высочайшая позиция в мире балета, потому что дальше, если ты не солист первого ранга, как Нуреев или Барышников, тебе некуда расти. Евгений Поляков, оставив за собой место главного хореографа в малой компании Флоренции – Балете Тосканы, куда он меня впоследствии пригласит на работу, – приехал в 9-й квартал Парижа, где поселился в необычайно интересной квартире, которая принадлежала известному балетному педагогу – Николаю Березову и его дочери Светлане Березовой – звезде Ковент-Гардена.
Вечер у графини де Богурдон получился очень торжественным. Гости сидели за круглым столом с изысканной посудой, бокалами с шампанским, роскошными серебряными приборами с гербами графской семьи, в окружении картин и зеркал. В какой-то момент мы оказались локоть к локтю с Майей Михайловной. Она не владела французским языком и была рада поболтать по-русски. Выглядела она тогда потрясающе – ей было только 58 лет, она недавно вернулась из Австралии, где сделала подтяжку своего прекрасного лица. Она сказала мне, как в свое время Анна Павлова – Бушену:
– Если вы театральный художник, нарисуйте для меня костюмы!
– Какие же, Майя Михайловна?
– К балету «Чайка»! Я сейчас его как раз готовлю в Риме. И тот костюм, который мне нарисовал Валерий Левенталь в Большом театре, мне не вполне нравится. Сможете?
– Конечно!
– Когда нарисуете?
– Через неделю!
Ровно через неделю я пришел в отель к Пьеру Кардену, где она жила, с очень красивыми большими эскизами в серых тонах. Там же находилась ее личная переводчица Лили Дени – литературовед, специалист по Чехову, из семьи русских эмигрантов. Можно сказать, это была ее ближайшая подруга во Франции, которая отвечала за все вопросы – где будем есть, где будем покупать одежду. Велись постоянные переговоры с Карденом, надо было организовывать гастроли, постоянно контактировать с Бежаром (после бешеного успеха «Болеро» она хотела продолжать с ним работать) – и все шло только через Лили Дени, которая отвечала на телефон, звонила, писала за нее письма…
Эскизы, которые я принес, Майе Плисецкой понравились.
– Но шить мы по ним не будем, – сказала она. – Я танцую Нину Заречную, а вы нарисовали костюмы для Аркадиной. Они слишком шикарные для той скромной роли, которую я хочу представить на сцене. Мало того, они будут меня старить. У вас слишком пышные рукава, много богатой кружевной отделки. Я этого не люблю.
Я не знал тогда ее вкуса, не знал, что она любит геометрию, простоту.
– Но для вашего продвижения я подпишу вам каждый эскиз, чтобы вы могли всем говорить, что работали для Майи Плисецкой. Мой автограф – тому свидетельство.
Она действительно подписала каждый рисунок, после чего мы сфотографировались в гостинице Пьера Кардена. Эти фотографии я сохранил. И хотя поработать вместе тогда нам не пришлось, мы остались в добрых отношениях.
Несколько лет спустя мы будем вместе работать с Майей Плисецкой над балетом «Лебединое озеро» в Оперном театре Висбадена. Я буду создавать костюмы для балетной труппы Бена ван Каувенберга, а Майя Михайловна репетировать рисунок роли Одетты – Одилии.
Судьба профессионально сведет меня и с родным братом балерины – Азарием Плисецким, и с двоюродным братом – хореографом Михаилом Мессерером, и с теткой примы – прославленным педагогом Ковент-Гардена Суламифью Михайловной Мессерер. Я даже одно время был дружен с ее племянницей, балериной Аней Плисецкой.
Нет, не могу сказать, что стал ее другом, но Майя Плисецкая с радостью общалась со мной, приглашала на выступления, звала в гримерку, обращалась с довольно интимными просьбами – расстегнуть ей пачку, например.
Она была сложным и гениальным человеком – весьма избирательным, с очень многослойным характером. Неподкупная, принципиальная, не поддающаяся на уговоры, никогда не сдававшая своих позиций.
Например, Плисецкая перестала общаться с родной теткой, той самой Суламифью Мессерер. Я пытался их примирить, и за неделю до девяностолетия жившей в Лондоне Суламифи Михайловны спросил у Плисецкой:
– Не хотите поздравить с юбилеем вашу тетю?
Она ответила:
– Сашенька, миротворец вы наш, не хочу! Позвоните ей и передайте привет.
Много позже я узнал, откуда пошла эта взаимная неприязнь тети и племянницы. После изнурительных репетиций Суламифь Михайловна говорила:
– Ну что, Майя, устала? Ничего, в гробу отдохнешь!
Супруга солиста Большого театра Владимира Деревянко, Паола Белли, рассказывала мне, как Майя Михайловна в Риме вспоминала:
– Я очень жалела, что не осталась в США во время гастролей в 1962 году, когда впервые встретилась с двоюродным братом Стенли Плезентом. Со мной даже был Щедрин! Я как-то не сообразила, а потом уже было поздно!
В 1986 году Майя Плисецкая попала в список десяти самых элегантных женщин мира. Она вообще любила поболтать о моде. У нее с этим миром складывались действительно особенные отношения – она хотела выделяться и быть модной. Из всех дизайнеров признавала только Пьера Кардена.
– А как же Ив Сен-Лоран, который создавал костюмы? – воскликнул я, когда мы вместе ехали в такси.
– А что он сделал, этот Ив Сен-Лоран? Вы имеете в виду смокинг для женщин? Он что, и Марлен Дитрих тоже одевал? А Пьер подарил нам всё! Черные колготки – как мы без них? Черная водолазка, как без нее? Или вот – кожаное платье без рукавов, в котором я сижу – как без него? Он же просто гений!
О Кардене она могла говорить долго и всегда называла его «мой Пьер». Помню, пошел с ней в знаменитый ресторан при театре в культурном центре Espace Pierre Cardin. В него было не попасть, особенно на званый ужин к самому Кардену. Он ко мне хорошо относился, поскольку считал приятелем Плисецкой.
Пьер был очень вспыльчивым человеком, он же все-таки имел итальянские корни, родился в 1922 году неподалеку от Венеции в местечке Сан-Вьяджо-ли-Каллата. На этом самом ужине известный французский театральный фотограф Анри Сулирье Лартиг показал ему снимки спектакля «Безумная из Шайо» с участием Майи Михайловны. Карден буквально обрушился на бедолагу:
– Какая жуткая непрофессиональная работа!
Потом обратился ко мне:
– Переведите, пожалуйста, мои слова мадам Плисецкой.
Фотограф покраснел от обиды. Карден же продолжал:
– Вы показываете эти ужасные фотографии самому великому модельеру мира и самой гениальной балерине планеты, не понимая нашей значимости в искусстве! Вы отняли у нас время…
Я все перевел, и тут Майя говорит:
– Странно, мой Пьер, а вчера тебе фотографии Анри понравились, и ты именно их выбрал для программки.
Карден не сразу сообразил, что это те же самые снимки, извинился, и про инцидент забыли. Меня поразила мудрость Плисецкой: она никого не защитила, не поддержала, просто напомнила о том, что было вчера.
Майя знала подход к Кардену. Ему льстила работа с примой Большого театра. Он создал ей костюмы для нескольких балетов, в том числе для «Анны Карениной». Но представьте себе, Большой театр отказывался ставить в афише его имя, пока Плисецкая не настояла:
– Как вам не стыдно, этого кутюрье знают во всем мире!
В Советском Союзе о нем никто слыхом не слыхивал, ведь мы жили за железным занавесом. Это Майя сделала Пьера Кардена известным в нашей стране, что позволило ему провести дефиле мод на Красной площади, импортировать черную икру для своего прославленного ресторана «Maxim's», подружиться со Славой Зайцевым и даже пытаться отшить на советской фабрике коллекцию пальто под грифом «Cardin».
Он считал Плисецкую одной из любимых клиенток, но она никогда у него ничего не покупала. Пьер ей все с радостью дарил. Однажды в Париже мы отправились в бутик Кардена. Он шил на фигуры комплекции Майи – на стройных женщин с небольшой грудью и узкими бедрами. И что бы она ни примеряла, все на ней смотрелось великолепно. Плисецкая повторяла:
– Ой как красиво, отвесим.
В итоге набралось штук двенадцать костюмов и платьев. Тут она всплеснула руками:
– Боже, это, наверное, страшно дорого! Даже не знаю, смогу ли все купить.
Я перевел ее слова управляющей магазином. Женщина тут же позвонила хозяину модного дома:
– Месье Карден, пришла ваша подруга, русская прима-балерина. Ей так идут ваши костюмы, она отобрала дюжину.