Улица Эриксганан находилась справа от церкви, город сам по себе небольшой, всё в шаговой доступности. Здание театра выглядело очень фундаментально. При нем организованы и декорационные и пошивочные мастерские, там же был и «фундус» – запасной гардероб, склад бутафории и мебели.
Как меня и предупреждали, все ткани для нашей постановки надо было привезти из Парижа – вместе с отделками, лентами, кружевом, пуговицами, цветами, перчатками и даже подлинной винтажной обувью. Состав спектакля оказался самым звездным для этой страны, главную роль играл муж режиссера – Арнар Йонсон. В мебельном подборе я нашел несколько очень похожих на русский ампир предметов датской мебели начала XIX века. Создал класс деревенской школы с партами и грифельной доской, выстроил движущийся поезд, а в виде музыкального оформления предложил русский романс «Ночь светла, над рекой…» Но его забраковали и поставили что-то очень молдавское и бравурное.
Реквизитор театра сказал мне после премьеры шепотом:
– Ты должен вернуться к нам, так как ты лучший из иностранных художников, с которыми тут приходилось работать!
Приятно это слышать и осознавать. В Исландии и раньше бывали русские постановщики и художники. С местной балетной труппой работала московская балерина Наталья Конюс, женщина с неординарной судьбой. После окончания Московского хореографического училища в 1932 году ей разрешили уехать во Францию и танцевать в труппе Иды Рубинштейн и «Русского балета Монте-Карло», а потом как ни в чем не бывало вновь приняли в труппу Большого театра. Другую постановку создавал Марис Лиепа совместно с художником Валерием Левенталем. А вот о работе в драме выходцев из России я лично ничего не слышал.
Премьера «Дикого меда» в 1985 году прошла с большим успехом, в фойе театра была организована небольшая выставка старинных костюмов 1880-х годов из коллекций Патрика Лебретона и моей. Я даже прочел лекцию о русской культуре эпохи Чехова.
Пресса сильно подогрела интерес к этому спектаклю. Мой портрет красовался на обложке крупнейшей местной газеты «Morgunblaðið». Я был на исландском ТВ, прочел две лекции в Национальной школе дизайна и ремесел о становлении стиля модерн и о русском балете.
Особенно мою работу хвалили директор Городского театра Стефан Балтурсон, постановщица Торхильдур, а также танцор из Ирана, фаворит Рудольфа Нуреева, Чинко Рафик, которого пригласили танцевать Гран-па из «Корсара» на праздничном гала-концерте в Рейкьявике. Он нашел мой стиль близким к британскому, что тогда считалось большим комплиментом. Смуглокожий и кареглазый Чинко так понравился исландцам, что его уговорили остаться. И так как в Европе его карьера постепенно угасала, то он с радостью принял это предложение и начал ставить для балерин исключительно женские композиции – они были то лесными феями, то какими-то наядами, то нимфами… Самым слабым местом в балетной труппе Национального театра Исландии были танцовщики-мужчины. Они отсутствовали как класс. Их единственный танцовщик Хельги Томассон довольно быстро уехал в США, где сделал большую карьеру, став главным хореографом балета Сан-Франциско.
Моей главной конкуренткой на исландской сцене была художница из Лондона, тогда уже пожилая Уна Коллинз, оформлявшая известные спектакли в шестидесятых годах. Еще одной звездой дизайна костюма считалась Хельга Бьернсон. Она работала в Париже в Доме моды «Louis Feraud», прославленном своими творениями в духе Густава Климта. Она тоже порой создавала костюмы в Рейкьявике.
Два моих эскиза к «Платонову» были переданы в дар Музею города Рейкьявика – костюмы Маши Грековой и доктора Трилецкого.
В свободное от работы время я познавал Исландию. Все было для меня в диковинку. Например, отсутствие в природе диких деревьев и цветов. Вместо них валуны, небольшие кустарники и мелкая тундровая растительность. Или гейзеры, бьющие из-под земли кипятком. Или система теплых тротуаров, под которыми проложены трубы с горячей водой. Или небольшие деревянные домики очень ярких расцветок – как в Мурманске, ведь Мурманск тоже находится за полярным кругом. Зимой в Исландии практически нет света, солнце сутками не появляется из-за горизонта.
Жизнь в Исландии проходила при свете восковых свечей и практически в полном молчании. Исландцы, как оказалось, не самая болтливая нация. Однажды я был приглашен на званый ужин. На протяжении двухчасовой трапезы хозяева и гости издавали один и тот же звук – «яу», это значит – ага. Никаких бесед, обсуждений и споров. Одно сплошное «яу, яу, яу…». То же самое в общественном транспорте – пассажиры ехали в полной тишине. Однажды я спросил у своей подруги Стефании Адольфсдоттир, с которой у меня завязались романтические отношения, почему так.
– Как же ты не понимаешь, у нас очень маленькая страна, – ответила она. – Каждый второй знает каждого третьего. Как только исландцы начинают между собой переговариваться, они понимают, что учились в одной школе, были соседями по дому, ходили в один детский сад или вообще приходятся друг другу дальними родственниками. Здесь каждый понимает, о ком в разговоре идет речь.
У Геннадия Гладкова есть замечательная песня:
Жили-были трое троллей
На вершинах дальних гор,
Жили тролли, не скучали,
Хоть молчали с давних пор.
Как-то раз, никто не знает,
От каких таких причин,
В той стране раздался грохот.
«Что за шум?» – спросил один.
Но затих ужасный грохот,
И опять настал покой,
Двести лет прошло в молчаньи.
«Это мышь!» – сказал другой.
А когда еще столетье
Пронеслось над краем снов,
Третий тролль сказал: «Прощайте!
Ненавижу болтунов!»
Это абсолютно про исландцев!
В Рейкьявике я, конечно же, первым делом отправился на поиски антикварных магазинов. Их было всего два, оба в частных домах, и заглянуть в них можно было только по предварительному звонку. Надо сказать, что в Исландии довольно мало антиквариата, а тот, что имеется, преимущественно привезен из Дании. Но скандинавский стиль – шведский, финский, датский – очень близок к русскому ампиру. Вот и мое внимание привлекли два зеркала красного дерева пушкинской эпохи – точь-в-точь из русской усадьбы XIX века. Одно из зеркал очень большое – более полутора метров высотой – и невероятно тяжелое. Тем не менее оно как крупногабаритный багаж благополучно добралось до Люксембурга, а оттуда на поезде – в Париж. Мне на вокзале помогли донести зеркала до такси два японских туриста. Они и сегодня украшают мою парижскую квартиру.
Жили ли русские в те годы в Рейкьявике? Да, три женщины из Советского Союза, вышедшие замуж за исландцев. Первая – Алевтина Друзина – жила в Исландии с 1973 года, занималась литературоведением, виртуозно пекла торт Наполеон и не сразу пошла на контакт. Вторая, Елена Бергман, урожденная Тувим, отличалась большей коммуникабельностью. Бывшая москвичка, она ранее жила на Фрунзенской набережной в доме 36, а в Исландию переехала в 1963 году. Седеющая, высокая, модная, она была также литературоведом и специализировалась на авангарде 1920-х годов. Ее муж внешне напоминал Хемингуэя – тоже носил бороду и курил трубку. В одном из исландских университетов он преподавал, представьте себе, русскую литературу. Леночка любила поболтать со мной по телефону, а однажды сделала мне большой подарок.
– Вы, как и я, очень любите все старорежимное, – сказала она. – Хочу подарить вам одну любопытную книгу.
И подарила воспоминания князя Долгорукого, изданные на русском языке в Мадриде в 1950-е годы.
А третьей была якутка Александра Куриге, выпускница ВГИКа, бывшая актриса. В Исландии она создавала изумительные картины-аппликации в лоскутной технике, воспитывала детей и очень хорошо готовила, сохраняя традиции якутской кухни. Вьюги и метели ей, якутке, были не страшны! Кстати, по-исландски ветер со снегом – фьюга! Стул это стул, стол это стотл, а дверь это дырн. Много в русском языке слов от викингов.
Кроме Александры Куриге, Алевтины Друзиной и Елены Бергман, русских в Исландии я не знал в те годы. Но интерес к СССР присутствовал в Западной Европе в эпоху перестройки. Так, в 1990 году в Рейкьявике открылся модный ночной клуб «Касабланка», интерьер которого был оформлен в социалистическом стиле: зеленые стены, зеркала в золотых багетных рамках, колонны оклеены газетами «Социалистическая индустрия», «Советский спорт», «Труд» и «Правда», портреты Горбачева, Хрущева и Шеварнадзе. В дополнение – реклама фильма «Летят журавли» и плакаты военного времени «Громи фашистов!» и «Родина-мать зовет!». А в клубе – куча подвыпивших совсем молодых людей. Но меня это нисколько не смущало, ведь я попал в компанию творческой молодежи, которая в ту пору вершила моду в этой маленькой стране.
Самой экстравагантной стилисткой считалась Дора Эйнарсдоттир. Она была ярко крашенной брюнеткой и уже этим выделялась среди всех исландских девушек. Дора уверяла, что ее мать – русская эмигрантка. Она вела очень светский образ жизни – летала на Майорку, в Лондон и Париж, уверяла, что дружит с Мадонной и Майклом Джексоном, а в качестве доказательства демонстрировала скептикам совместные фотографии. Конечно, Дора блефовала, но ей верили: подумать только, исландка вращается среди мировых знаменитостей! На волне успеха Дора открыла собственный Дом моды, который назвала «Doris Day & Night». Дорис Дэй – это знаменитая американская певица и актриса 1950-х – 1960-х годов, которая прекрасно пела и много снималась. Таким образом Дора обыграла и свое имя, и ассортимент, состоявший из дневных и вечерних платьев, – получилось, на мой взгляд, очень остроумно. Потом она стала продавать вещи, вязаные из исландской шерсти, – свитера, кардиганы, платья… Благодаря ярким расцветкам Доре удалось завоевать рынок. Обычные исландские свитера, выполненные в серо-бежево-коричневой гамме, оживляли рисунком в виде оленей или каким-то скандинавским орнаментом. Это был лучший сувенир из Исландии. Что же придумала Дора? Ее