Во Франции у мадам Ойя был собственный замок д'Умьер недалеко от Компьеня, который я посещал вместе с хореографом Пьером Лакоттом. Это был импозантный замок XVII века с полем для гольфа на 17 лунок. Когда она только решила обзавестись собственной резиденцией, ей на выбор предложили около пятидесяти вариантов.
– Первый замок мне совсем не понравился, – говорила она. – Второй – тоже не то чтобы очень понравился. И третий был не по душе… Четвертый – тоже был нехорош…
Представьте себе, она помнила все замки и перечисляла недостатки каждого. К счастью, двенадцатый по счету ее практически устроил, на нем она и остановилась.
– Очень удобный, недалеко от Парижа, но дизайн – отвратительный. На потолке летали какие-то ангелочки, они меня напугали. Тогда я стала торговаться. Торговалась три дня! Когда мы сошлись в цене с владельцем замка, я предупредила, что оплачивать сделку на французской земле не буду – слишком высокий налог. Рассчитаюсь с вами в самолете наличными.
Так она и поступила – купила хозяину замка билет на самолет и передала необходимую сумму наличными прямо на борту. На земле сделки не было, налога удалось избежать.
– Когда замок стал моим, я тут же перекрасила его внутри в розовый цвет!
Я был достаточно близко знаком с Масако Ойя и – не без гордости скажу – считался ее фаворитом. Она была невысокого роста и, чтобы казаться повыше, ходила даже не на платформах, а на котурнах розового цвета. К котурнам прилагались пара розовых колготок или трико, панталончики того же цвета и мини-платье в стиле беби-долл в тех же розоватых тонах авторства всегда одного очень статусного японского дизайнера Ханаэ Мори. Поверх платья Масако Ойя набрасывала плащ-пелерину из розового шерстяного крепа, усеянного брошками из розового кварца и бриллиантов. Цвет плаща мог варьироваться: порой он становился фуксиевым, порой ярко-малиновым, а платье – изумрудно-зеленым. Именно такой я запомнил ее ранним утром в аэропорту Руасси, где она мне назначила свидание. Эксцентричным дамам можно всё!
Как-то увидев меня в льняном пиджаке, лацкан которого украшала не одна, а целых три камеи – от маленькой к большой, как было модно в восьмидесятые, она сказала:
– Васильев-сан, вы – расточитель.
– Почему? – удивился я.
– Все носят по одной камее, а у вас три!
– А у вас вон брошек сколько!
– Но я же мадам Ойя! – с гордостью парировала она.
На голову мадам Ойя водружала огромную розовую шляпу из розовой соломки с широченными полями.
Этот сложный образ она меняла ежедневно и практически никогда не появлялась дважды в одних и тех же платьицах, пелеринах и на одних и тех же котурнах. Составляющие образа менялись, но суть оставалась прежней. Лицо мадам Ойя всегда было выбелено, что делало ее похожей на гейшу или артистку театра кабуки. Губы подведены помадой фуксиевого цвета. Говорила она по-английски с сильным акцентом очень высоким, тоненьким голоском.
Масако Ойя была вдовой министра финансов Японии. Сфера ее деятельности была очень обширной и разнообразной. Иными словами – чем она только не занималась. Держала в Японии сеть платных госпиталей для сердечников, владела шелкопрядильными комбинатами, имела собственный канал на телевидении и большие пакеты акций многих интернациональных корпораций. Немалый доход приносили огромные поля для гольфа, которым также увлекалась мадам Ойя.
Я очень многому у нее научился и, главное, уяснил рано, что деньги – это большой труд. Она сама тщательно следила за своим обширным бизнесом, у нее был личный помощник – секретарь господин Ямамото-сан, весьма скромный, закрытый и отстраненный пожилой японец; а ее дочь – Тошка-сан Ойя – была директором сети госпиталей.
Эта женщина не знала слова «усталость». Она умела спать в дороге. Уникальная способность – отключаться в поезде, самолете, автомобиле, в редкие минуты отдыха от вспышек фотокамер. А фотографировали мадам Ойя всегда и везде, настолько декоративно она выглядела.
В доинтернетную пору она издавала ежегодный журнал «Миру Рояль Гольф-клуб у Масако Ойя». Это была предтеча инстаграма в виде большой толстой книги с цветными фотографиями, на которых фиксировался практически каждый день ее жизни. Вот Масако Ойя приветствует премьер-министр Франции, а вот ее при встрече обнимает Пласидо Доминго, а вот она преподносит отрез шелка Майе Плисецкой, а вот – пожимает руку Пьеру Кардену…
Не хуже сегодняшних блогеров она демонстрировала читателям собственного ежегодника интерьеры всех гостиниц, в которых жила, путешествуя по миру, не оставляя без внимания даже туалетные комнаты с роскошными ваннами, унитазами и биде.
Отснятые за год фотографии верстались в хронологическом порядке – от начала и до конца года – и издавались отдельной книгой. Весь тираж мадам Ойя возила с собой в огромных розовых коробках из картона, перетянутых розовым скотчем с надписью «Масако Ойя» – перепутать было невозможно. В моей коллекции таких ежегодников штук восемь.
Узнав, что я имею отношение к миру балета, Масако Ойя прониклась ко мне особенно теплыми чувствами. Она обычно останавливалась в Париже в отеле «Плаза Атене», в апартаментах 43, украшенных портретами ее предков в рамочках на столиках.
– Я обожаю балет! – благоговейно выдохнула она.
– Тогда вам будет интересно узнать, что я рисовал костюмы для Майи Плисецкой и оформлял балеты Валерия Панова.
– Валерий Панов? – оживилась мадам Ойя. – Я его знаю! Его жена – Галина! Я хочу, чтобы вы все вместе сделали что-то в Осаке! Я смотрела его «Арлекинаду» пять раз и «Дон Кихота» три раза. Сколько это будет стоить?
– Что именно?
– Я хочу как можно скорее увидеть балет «Щелкунчик» в постановке Валерия Панова с вашими декорациями и костюмами. Раньше у меня преподавали Наталья Дудинская и Виолетта Бовт.
Я тут же позвонил Панову с вопросом, не против ли он отправиться в Осаку.
– Фу, какая гадость – Осака, – скривился Валерий. А узнав, что речь идет о постановке «Щелкунчика», добавил: – Боже мой, какое старье! Зачем ставить балет, который мне совершенно не интересен!
Панов не хотел повторять то, что до него делали десятки других балетмейстеров, он мечтал быть первооткрывателем, поэтому создавал балеты по русской классике – «Идиот», «Война и мир», «Три сестры»… Но ни «Идиота», ни «Трех сестер» не хотела заказчица. Она хотела конкретно «Щелкунчика». Поразмыслив пару мгновений, Панов уточнил:
– А деньги заплатят?
– Заплатят, и немало.
– Ну, это другое дело.
Мы долго вели переговоры о начале работы и, в конце концов, в сентябре 1989 года вылетели из Парижа в Осаку, о которой я знал по рассказам отца. Он прожил там целых три месяца, пока оформлял вместе со Львом Збарским, Борисом Мессерером и другими художниками советский павильон «Сибирь» для ЭКСПО-70.
Из аэропорта нас привезли в один из спальных районов Осаки, где не было никаких высотных зданий, иллюминации, сверхскоростных дорог и толп народа – только домики в один-два этажа и полная тишина вокруг. Район в Осаке назывался Китабатаке, а улица, на которой находился особняк мадам Ойя, – Абено-кю. Внешне ее трехэтажный дом напоминал настоящий бункер. Перед ним расстилался зеленый газон из пластиковой травы. При доме были своя мини-электростанция и цистерна питьевой воды на пять тысяч литров на случай войны.
Интерьер дома меня совершенно потряс, потому что первое, что мы увидели, – длинную гардеробную, где слева и справа на бесконечных кронштейнах висели тысячи розовых платьев двух направлений – беби-долл и длинные в пол из шелка, расписанного цветами.
– Иностранные корреспонденты говорят обо мне неправду, – пожаловалась мадам Ойя, довольная произведенным эффектом. – Они утверждают, будто у меня тысяча розовых платьев. Это абсолютная ложь! Розовых платьев у меня две тысячи! А вот крокодиловых розовых сумочек всего двести штук.
Сразу после гардеробной мы оказались в коридоре, увешанном фото мадам Ойя с главами различных государств и монархами: тут и принцесса Каролина Монакская, и королева Фабиола Бельгийская…
Огромная гостиная произвела на меня еще большее впечатление. Она была обставлена золоченой мебелью в стиле второго рококо. Посередине комнаты стоял прямоугольный обеденный стол с отверстием по центру, где помещался повар-француз, перекупленный мадам Ойя у какого-то мишленовского ресторана. Гостям предлагался большой ассортимент японских деликатесов. Сама хозяйка восседала за столом на очень высоком кресле перед индивидуальной газовой конфоркой, на которой стояла сковородочка.
– Мадам Ойя, почему вы не едите вместе со всеми? – поинтересовался я.
– Боюсь отравления, поэтому приходится готовить самой себе.
– А если отравятся гости?
– Гости не так важны, – ответила она с обескураживающей прямотой.
Вся мебель в стиле рококо в этом доме была обтянута тканью ярко-фуксиевого цвета. Розовыми были и стены, и даже таблички с надписью «Не курить» на бронзовых подставках при входе.
Вместо картин на стене в гостиной в золоченых рамках висели две налоговые декларации.
– Слева декларация моего мужа, министра финансов, а справа – моя, – заметила она во время экскурсии по дому. – Сравните, кто богаче, он или я?
– Вы, мадам Ойя! Ровно в десять раз!
– Хонто! То-то и оно! А все уверены, будто мне состояние досталось от мужа. Это я его содержала, а не он меня!
Масако Ойя для нас с Пановым сняла отдельную квартиру на три комнаты, чтобы у каждого было по спальне, гостиная общая. В ту пору стены почти во всех домах были из очень плотной рисовой бумаги на рамах. Дом мог легко раздвинуть свои стены, как в опере «Мадам Баттерфляй», показать все, что внутри, и снова сдвинуть, поэтому в Японии исключен любой шум. Япония – тишайшая страна, люди настолько уважают частную жизнь соседей, что не включают громко телевизор, музыку, не ездят на грохочущих мотоциклах, и даже японские велосипеды звенят в треть силы обычного велосипедного звонка. Всё для тишины и во имя тишины. Меня это тогда поразило, как поразили маленькие садики перед домами. Никакого размаха, всё в миниатюре – маленькая пагода из керамики, малюсенький декоративный ручеек, карликовые деревья… И все из уважения к земле, которой в Японии из-за плотности населения совсем немного. Участок полтора на полтора метра уже считается полноценным садиком.