Третьей нашей постановкой в Турции стала «Клеопатра». Только на этот раз из Анкары пришлось переместиться в Стамбул, я подробно рассказываю об этом в главе, посвященной Валерию Панову.
Жить предстояло в отеле «Чебан». Сам Панов оказался в Стамбуле гораздо раньше меня – он приехал на гастроли из Анкары со спектаклем «Ромео и Джульетта».
– Ты нас легко найдешь! – сказал Валерий по телефону.
– Где же я вас найду? Никогда прежде мне не приходилось бывать в Стамбуле.
– Мы будем в Опере, – последовал ответ.
Прилетев в город, я первым делом отправился на такси в Оперу. Но оказалось, что именно сегодня в театре выходной.
– Приходите завтра, – сказал охранник.
Я стоял в самом центре многомиллионного Стамбула: смеркалось, вокруг вспыхивали огоньки мечетей… Если бы в конце 1980-х существовала мобильная связь, отыскать в огромном городе знакомого не составило бы труда. Но без сотового телефона, без какого-то внятного адреса, без всякой связи надеяться оставалось только на чудо. И чудо не заставило себя ждать.
Когда прямо передо мной притормозило такси, я уселся в салон и решительно произнес единственное знакомое мне название:
– Hotel Pera Palace!
И меня доставили в этот роскошный отель, описанный Агатой Кристи в ее знаменитом романе «Убийство в Восточном экспрессе». Конечно, среди постояльцев не было никого из балетных, но самому-то мне нужно было где-то ночевать. Я решил остановиться именно здесь. С большими почестями меня проводили в очень красивый номер этой легендарной гостиницы, где в свое время останавливались Грета Гарбо, Мата Хари, Лев Троцкий, Жаклин Кеннеди, Альфред Хичкок, Иосиф Бродский…
Заселившись, я все-таки решил отправиться на поиски своих коллег. Вышел на улицу Истикляль, которая сегодня пешеходная, а тогда была проезжей, всего на две полосы. Я брел по узкому тротуарчику мимо снующих туда-сюда машин и обратил внимание на маленькую харчевню, где за прозрачной витриной над стаканом раки (анисовой водки) сидел помреж анкаринской оперы.
– Где Панов? – спросил я. – Где труппа?
Помреж узнал меня не сразу, поскольку стаканчик, очевидно, был не первый. Не без труда он поднялся из-за стола и отвел меня, наконец, в отель, в котором жила труппа Анкаринской оперы.
Успех нашей «Клеопатры» был грандиозным – я писал об этом в главе о Панове.
В Анкаринской опере очень часто менялось руководство. В 1993 году я получил предложение уже от нового директора труппы, народной артистки Турции Мерич Чиминджилер, поработать над «Спящей красавицей» в постановке Суламифь Мессерер. Увы, тетя Майи Плисецкой, под руководством которой я приготовил все декорации и костюмы, не смогла начать репетиции, и ее заменили на двух других русских постановщиков. Ими стали бывший руководитель балета Новосибирского академического театра Вадим Бударин и его супруга Валентина Клевшинская. Мы не сразу нашли общий язык, но узнав, что я работаю с их бывшим коллегой Валерием Пановым, Бударин и Клевшинская подобрели ко мне. (Впоследствии они эмигрируют в Аргентину и там откроют школу русского балета.) Моим помощником был турецкий декоратор Намик Налбалтоглу, хорошо говоривший по-французски. Спектакль был решен в стиле барокко с очень явным стилистическим переходом в рококо – в последнем акте, когда Аврора пробуждается после столетнего сна. Ведь мода за это время радикально изменилась…
Балеты Валерия Панова в Турции спонсировала богатейшая семья Сабанджи. В их роскошном частном музее в 2003 году состоялась первая выставка из моей коллекции исторического костюма. Она называлась «Из Петербурга в Париж» и рассказывала о том, как связаны между собой мода России и Франции. Директором музея была турчанка азербайджанского происхождения Назан Ольчер – женщина высокой культуры и совершенно энциклопедических знаний в области востоковедения. Долгое время она заведовала Музеем исламской османской культуры, поэтому знала все о коврах, серебре, чеканке, национальных украшениях и каллиграфии. Экспозиция пользовалась колоссальным успехом у публики.
Спустя несколько дней после открытия выставки в музее раздался телефонный звонок. Меня пригласили к аппарату. На том конце провода раздался женский голос.
– Я бывшая учительница английского языка, – пояснила собеседница. – Моя сестра была замужем за весьма состоятельным человеком, парламентарием, и очень любила наряжаться. Когда она скончалась, мне в наследство перешли все ее винтажные платья. У меня детей нет, поэтому приезжайте ко мне в город Бурса и забирайте все, пока я жива.
Прихватив за компанию приятеля, я отправился в Бурсу. Меня встретила совершенно слепая женщина, передвигавшаяся по квартире в инвалидном кресле. Потрогав мои руки, она сказала по-английски:
– Поднимайтесь по лестнице на второй этаж, в большом кованом сундуке хранятся платья.
Я поднялся на второй этаж старинного османского особняка XIX века, населенного приживалками, которые ухаживали за хозяйкой, и бесчисленными кошками. Как только я открыл крышку сундука, в нос ударил резкий кошачий запах. Стараясь не дышать, заглянул внутрь и обомлел при виде вышивок, парчи и грифов знаменитых турецких домов моды. Когда я стал сносить эти потрясающие платья 1920-х, 1930-х, 1940-х и 1950-х годов на первый этаж, запах распространился уже по всему дому.
– Вы будете давать мне в руки платья и называть их цвет, я постараюсь их узнать, – предложила хозяйка.
И представьте, на ощупь она определила каждое – кто шил, кто носил, когда было куплено…
Наверняка многие не знают, что я подписываю этикетки на каждое платье. Потому что это так быстро забывается, ведь всего у меня в коллекции полмиллиона вещей. Я не могу всё запомнить, но я всё пишу сразу. Кто подарил, кто носил, когда и в каких обстоятельствах. Потом я все это использую в своих экспозициях.
Пассажиры автобуса, в котором мы с приятелем уезжали из Бурсы, недовольно кривились, искоса поглядывая на наши тюки. Но я мысленно ликовал и радовался обретенному сокровищу. К счастью, в Стамбуле совсем рядом с моим отелем оказалась прекрасная химчистка.
Еще одним сокровищем, которое подарила мне Турция, стало знакомство с Назан Бозбаг, дочерью бывшего парламентария Турции и внучкой одной из гаремных жен султана – то есть ее бабушка была настоящей одалиской.
Сегодня Назан занимается полезными ископаемыми, а именно добычей бария и стронция. Ей принадлежат шахты. Столь далекая от искусства деятельность не мешала ей путешествовать и любить театр, кино, музыку… Назан стала моей подругой на всю жизнь.
– Саша, хватит мотаться по миру, – всякий раз при встрече ласково говорит она. – Тебя ждет прекрасная квартира на Принцевых островах. Переезжай ко мне – мы заживем душа в душу!
Не единожды мне доводилось оформлять балеты на турецкие темы, которые, конечно же, находили больший отклик в сердцах турок, нежели европейские и русские балеты. Одна из таких постановок – спектакль «Гарем» на турецкую народную музыку с барабанной дробью, звуками домбры и других инструментов Османской империи. Постановщиком балета выступила народная артистка Турции Мерич Чимиджилер. Представьте себе, там тоже есть такое звание! Эта удивительная женщина и замечательный хореограф прекрасно снимает порчу и сглаз, гадает на кофейной гуще. Когда я начинаю чувствовать какую-то уязвимость, лечу в Турцию к Мерич.
– Саша, сядь и успокойся – мы сейчас все поправим. Я сниму с тебя этот назар.
«Назар» по-турецки означает «сглаз». Мэри начинает жечь луковую шелуху, что-то бормоча себе под нос, и потом торжественно объявляет:
– Назар снят!
Кто знает, возможно, поэтому все козни недоброжелателей, которых у меня, как и у каждого успешного человека, предостаточно, – не работают.
Наш с Мерич балет «Гарем» был поставлен в маленьком городке Мерсин – это совсем близко к границе с Сирией. Небольшой, но очень симпатичный оперный театр расположен практически на пляже. Это обстоятельство очень мешало во время работы над постановкой. Солисты и кордебалет репетициям предпочитали отдых на пляже, приходилось отлавливать их и отправлять в репетиционный зал.
Настоящим испытанием для меня стала задача, поставленная хореографом. Мне, выпускнику Школы-студии МХАТ, предстояло выполнить османские костюмы XVIII века – шаровары, лампы для танцев, чалмы, халаты и другие атрибуты повседневной жизни султанов и одалисок. Не могу сказать, что было просто, но я справился. Результат превзошел все ожидания – ни один турецкий искусствовед и историк не нашел, к чему придраться. Особенно публика восхищалась многослойным тюлевым занавесом, на котором я сделал аппликацию в виде фразы из суры Корана на старотурецком языке «Аллах велик, и нет ничего выше Аллаха».
В качестве ассистента по костюмам к балету «Гарем» со мной работал юный художник по имени Сердар Башбуг, которому я объяснял, как строятся турецкие халаты, чтобы в них можно было танцевать, какую использовать ткань для их создания, чтобы она была легкой для арабеска и вместе с тем смотрелась дорого и богато, как и положено в гареме. Сердар очень прилежно повторял все мои действия, перенимал технику так называемого наслоения, когда одну ткань кладешь на другую и перекрываешь третьей, что придает костюму эффект глубины и загадочности. Технику наслоения я освоил в Англии и Южной Америке. В Турции о ней слыхом не слыхивали. Шли годы. Сердара пригласили оформить костюмы для сериала «Великолепный век», который полюбился зрителям во всем мире, включая нашу страну. Так Сердар Башбуг стал одним из самых знаменитых турецких художников с мировым именем и сейчас главный художник стамбульского Театра оперы и балета.
Несмотря на то что спектакль «Гарем» пользовался большой популярностью, главную театральную премию Турции – «Тобаб» – в номинации «Лучший декоратор» из рук президента Сулеймана Демиреля я получил за создание костюмов к балетам «Анна Каренина» и «Спящая красавица». Первая статуэтка была выполнена из хрусталя, вторая – из мрамора. Обе храня