– Очень хочу!
Издатель боливийской газеты, толкнув меня локтем в бок, шепнул:
– Вы даже не представляете, куда отправитесь!
Я действительно не представлял.
На бронированном автомобиле меня подвезли к дому-крепости с четырьмя башнями. На каждой башне стояло по автоматчику. Кованые высоченные ворота с пиками отворились – и машина въехала на территорию с большой, довольно современной двухэтажной виллой с панорамными окнами. Переступив порог виллы, я был поражен – вся обстановка здесь была из серебра: стол, кресла, стулья, рамы для зеркал и картин, посуда… всё серебряное! Но не вульгарное современное серебро, а исключительно старинные изделия. Я был буквально ослеплен сиянием – никакой патины, никаких пятен, всё отполировано до блеска.
– Сеньора Мими, у вас весь интерьер серебряный? – поинтересовался я, с восторгом озираясь по сторонам.
– Почему же – весь? – загадочно улыбнулась хозяйка и предложила пройти в центральную комнату.
За тяжелой, как для сейфа, дверью, в витринах с пуленепробиваемыми стеклами хранилось золото инков – статуэтки, украшения, маски…
Это стало для меня потрясением. Меня поразили даже не финансовые затраты, а уровень вкуса. В основном это было золото XVIII века, Мими Боливиано не собирала ерунду.
– Как вам удается все содержать в чистоте? – поинтересовался я.
– На меня работают три чистильщика по драгоценным металлам.
– Но со временем все начинает тускнеть.
– Они чистят круглый год. Первого января начинают работу с первой комнаты и к 31 декабря заканчивают последнюю. И так по кругу.
Это было что-то невероятное.
Пожалуй, самым большим триумфом в Чили стала для меня выставка костюмов «Воспоминания о России». Представьте себе, я показывал в Сантьяго предметы из своей коллекции, связанные с русской культурой, – серебро, эмали, слоновую кость, пасхальные яйца, народные костюмы, кокошники… Кстати, чистить кокошники XVIII века от патины меня тоже научили в Чили. Со словами «Главное – здесь не курить» их разложили на металлической сетчатой рамке и погрузили в ванну, наполненную керосином, – и, не поверите, кокошники ожили на глазах. При этом запах керосина моментально выветрился.
Кое-какие экспонаты для выставки предоставила моя большая приятельница княгиня Янина Оболенская, урожденная баронесса фон Клейст-Кайзерлинк. Родившаяся в Ялте в 1916 году в семье обрусевших немцев, она вышла замуж за князя Оболенского в 1948 году и стала одним из самых востребованных ландшафтных дизайнеров в Южной Америке. У нее была потрясающая коллекция акварелей русских художников и фотографий известных манекенщиц из России, работавших в эмиграции в европейских модных домах. По мужу она породнилась с манекенщицами Мией и Ниной Оболенскими, дебютировавшими в Доме моды «Поль Каре», у леди Эджертон (урожденной княжны Лобановой-Ростовской).
Конечно, я отдавал себе отчет в том, что ни один аристократ, ни один художник, ни один человек, занимавший высокое положение в обществе, не распахнул бы передо мной двери своего дома, будь я просто эмигрантом из Советского Союза – без репутации, без французского паспорта, без знания языков, без резонанса в местной прессе… К эмигрантам всегда относятся чуть свысока, а советских эмигрантов просто обходили стороной.
Интерес к истории моды, не в последнюю очередь вызванный моими лекциями и выставкой, дал красивый резонанс в Чили. Буквально через несколько лет миллионер Хорхе Ярул открыл в Сантьяго свой частный музей исторических костюмов. Ему удалось приобрести часть личного гардероба Мерилин Монро и принцессы Дианы, оборудовать совершенно образцовое хранилище, потратив огромные деньги на специальные шкафы с выдвижными ящиками, а также выписать из Парижа специалиста по истории моды, которая следит за сохранностью коллекции. К сожалению, экспонаты уникального собрания Хорхе Ярул не позволяет вывозить за пределы Сантьяго, потому увидеть их своими глазами можно только в Чили. Мало того, президентом мирового сообщества историков моды также является чилийка – директриса Национального музея истории Изабель Альворадо, которая в свое время посещала мои лекции.
США
Находясь по ту сторону железного занавеса, я представлял себе жизнь в США очень приблизительно. Ну смотрел какие-то фильмы. Ну читал Майн Рида, Джека Лондона и Теодора Драйзера – и только. Поэтому в Нью-Йорк лететь очень боялся. Ассистент Рудольфа Нуреева Евгений Поляков удивился:
– Как – ты еще не был в Нью-Йорке?
– Нет, пока не довелось.
– Это необходимо каждому культурному человеку! Ты должен как можно скорее там побывать.
– А как там?
– Как обухом по голове.
Именно это чувство я испытал, оказавшись впервые в США в 1983 году. Живя в Европе, привык – голову поднимешь вверх и видишь последний этаж. В Америке последние этажи теряются высоко в облаках. И зелени мало, и все заняты собой, а не вами, и ритм свой, и даже свои правила безопасности. К примеру, прилетаешь в Чикаго, а тебе говорят:
– Направо от отеля можно ходить, налево – нельзя.
– Почему?
– Потому что разденут и убьют. Пойдешь на улицу – положи в карман 20 долларов, держи их наготове, если придется – сразу отдавай.
Нью-Йорк меня поразил своей культурной насыщенностью, а вовсе не эксклюзивным шопингом. Музей Метрополитен – Мекка для всех любителей искусства. Залы Египта, Древней Греции, Рима, Византии, анфилада интерьерных комнат от немецкой готики до венецианских палаццо, от французских дворцов до английских усадеб. Впечатляют их собрание исторического костюма и разнообразие выставок на эту тему. Великолепная картинная галерея с неописуемо прекрасными работами Рафаэля, Тициана, Рубенса, Ван Дейка, Ватто, Буше, Давида, Энгра. Собрание импрессионистов, прерафаэлитов, символистов. Я всегда преклоняюсь перед чужим даром коллекционирования, имея в задатке свой. Одним из моих любимых музеев Нью-Йорка является «Коллекция Фрика» с невероятно изысканным интерьером, первоклассным собранием живописи и даже личная комната графини дю Барри с живописью ее любимого Фрагонара. Или удивительный Музей Клойстер – настоящий французский средневековый монастырь, перенесенный на север Манхэттена. Музей современной живописи, Метрополитен-опера и Бродвей с десятками театральных и музыкальных постановок – вот весьма неполный, эскизный перечень удовольствий Нью-Йорка. Мне очень приглянулся огромный Бруклинский музей, где тоже хранилось очень много костюмов, которые однажды решили продать. Лучшая часть, 12 тысяч предметов, отошла к Институту костюма в музее Метрополитен, а остальные 28 тысяч предметов решили продать коробками на большом американском аукционе «Аугуста». Мне удалось приобрести много уникальных вещей для своего Фонда именно там. Это большая удача и ценнейшее пополнение коллекции.
А в мой первый приезд в Нью-Йорк в апреле 1985 года денег на отель у меня не было, и первое время я ночевал в мастерской знаменитого художника Пьера Алешинского – бельгийца с русской фамилией. Затем на короткое время меня приютил эмигрировавший в США бывший сотрудник ГАИ Марат Катров на West Street, 53. В его маленькой квартирке главное место занимал стеклянный шкаф, в котором, как в витрине, были выставлены советская милицейская форма, фуражка и жезл регулировщика. Потом я жил в квартире балетного критика Геннадия Шмакова, поскольку тот все время находился в загородном доме у Татьяны Яковлевой и Александра Либермана. Гена был родом из Ленинграда. В 1975 году, заключив фиктивный брак с американкой, он эмигрировал в США и написал там книгу, посвященную русскому и советскому балету. Этот сборник очерков о Спесивцевой, Карсавиной, Плисецкой, Макаровой и других великих балеринах стал настоящим бестселлером. Также Гена был патологически влюблен в Марию Каллас. Об этой любви кричал каждый уголок его квартиры, где всюду висели портреты певицы, лежали пластинки с ее записями. Роман о жизни Марии Каллас он, к сожалению, не успел закончить, умерев в 1988 году от неизлечимой мужской болезни.
Большим другом Шмакова в Нью-Йорке был бывший солист Кировского театра Александр Минц. Тот эмигрировал на три года раньше, в 1972 году, став не только педагогом в Американском балетном театре, но и солистом труппы – исполнял характерные партии. Именно Минц стал главным организатором побега Михаила Барышникова из СССР, в благодарность за что получил от Миши поставленную специально для него партию Дроссельмейера в балете «Щелкунчик».
Сколько я знал Сашу, у него всегда были проблемы с сердцем. Очередной сердечный приступ случился в Буэнос-Айресе во время выступления в театре «Колон». Кровь пошла горлом, возникла необходимость переливания и, по рассказам Минца, 12 солистов аргентинского балета сдали для него кровь.
– В моих жилах течет кровь двенадцати аргентинских танцоров, – хвалился он впоследствии.
Их верной подругой и коллегой была также бывшая артистка балета Кировского театра Елена Чернышева, бывшая супруга знаменитого хореографа Игоря Чернышева, работавшего много в Самаре, Таллинне, Одессе и даже в Большом. Лена была стройной, высокой, стильной женщиной, которая знала толк в одежде и в винтаже. Однажды на Новый год я попал к ней на ферму, где жили мопс, две сиамские кошки – Чай и Алла, овцы, куры, гуси и даже корова, которую доил милый друг Леночки – Дайвид. Одно время Елена Чернышева была в Американском балетном театре помощницей Миши Барышникова, но затем судьба ей улыбнулась еще больше и она стала артистическим директором Венского балета при Опере в Австрии.
Много позже, уже в 1987 году, благодаря Гене Шмакову и Саше Минцу, я познакомился с легендарной семейной парой – Татьяной Яковлевой и Алексом Либерманом. Я к тому времени только закончил работу над оформлением оперы «Евгений Онегин» в Бонне и показал фотографии своих эскизов Алексу.
– У вас очень хорошие рисунки, – оценил он, – вы должны попробовать иллюстрировать журнал «Vogue».
Либерман заказал мне три иллюстрации на тему современной моды. Их напечатали, мне заплатили хороший гонорар, но продолжения не последовало, поскольку в редакции