Во время строительства нового здания советского посольства по проекту Михаила Посохина на бульваре Ланна в 16-м квартале Парижа Инна познакомилась с французским архитектором Ги Торраном и моментально в него влюбилась. Тот ответил взаимностью. Случился роман, произведший в советском посольстве эффект разорвавшейся бомбы. Как это может быть – чтобы советская переводчица завела интрижку с французом, да еще при живом муже! Поднялся скандал. Обманутый муж тут же узнал об адюльтере и потребовал немедленного развода.
А вскоре Инна получила из Москвы телеграмму, поданную от имени матери: «Срочно вылетай, у Кати проблемы со здоровьем». Не почувствовав подвоха, Инна вместе со старшей дочерью кинулась в Москву. Стоит ли говорить, что телеграмма была подложной. Мышеловка захлопнулась. Оказавшись в Москве, Инна поняла, что во Францию ее больше никогда не выпустят.
Ги Торран осаждал любимую ежедневными звонками. Это был настоящий роман по телефону, как в фильме «Каждый вечер в одиннадцать» с Маргаритой Володиной в главной роли. (Кстати, Маргарита Володина тоже оказалась в Париже.) Когда все надежды на брак матери с недоступным французом рухнули, Маша нашла себе английского жениха, Ричарда Пойндера, литературоведа из Кембриджа, который был согласен на Машины брачные условия. Но жизнь всегда нам преподносит кучу неожиданных сюрпризов. В своем стремлении воссоединиться с Инной этот француз каталонского происхождения дошел до самого Франсуа Миттерана. Он требовал дать ему разрешение на вылет в Москву и право на заключение брака с советской гражданкой. И вот в один прекрасный момент Миттеран оказался за столом переговоров с нашим Леонидом Ильичом Брежневым. Им предстояло подписать договор о поставках газа из Советского Союза во Францию. Речь шла о газопроводе из Уфы, называвшемся «Газодюк». Дополнительным условием договора стало разрешение трем советским женщинам выйти замуж за французов. Одна из этих дам жила в Киеве, вторая в Сочи, а третья – мать моей возлюбленной Маши – в Москве.
На следующий же день после подписания договора Ги Торрану выдали визу, по которой он вылетел в Москву. Без всякой задержки у них с Инной приняли заявление в ЗАГСе на заключение брака, расписали 12 февраля 1982 года и через неделю заставили покинуть Советский Союз. Разумеется, Маша уехала вместе с мамой, с младшей сестрой Катей и новоиспеченным отчимом. Но мы знали, что скоро встретимся, ведь к тому времени я был уже женат на француженке.
Географические расстояния, как оказалось, не способствуют поддержанию романтических отношений. За те месяцы, что мы не виделись, Маша увлеклась другим человеком. За ней ухаживал французский журналист Люк Седель, сотрудник очень престижной французской газеты.
Маше я звонил ежедневно с самого первого дня, как прибыл в Париж. О том, как я буквально обивал порог ее дома, и о неожиданной встрече с Верой Гучковой я уже рассказывал. А через две недели мне перезвонила сама Маша. Не могу сказать, что она была обрадована моим приездом. Скорее, озадачена.
– Я была в отъезде, – сказала она.
– Но ведь ты вернулась! Значит, я могу сейчас к тебе приехать?
– Нет. Мы встретимся в кафе.
Мы действительно встретились в кафе напротив Люксембургского сада. Кафе символически называлось «Начало». Но уже по тому, как Маша приближалась, я понял, что это конец.
Глядя как будто сквозь меня, она сказала, что за то время, пока мы не виделись, ей встретился другой мужчина, с которым у нее завязались серьезные отношения. Глупо было бы променять состоявшегося и успешного журналиста на эмигранта без стабильного заработка и хорошего знания языка.
– Это очень мило, что ты приехал, – сказала она. – Постарайся здесь устроиться, будем держать связь.
С этими словами она поднялась и ушла, оставив на столике чашку с остывшим кофе, к которому так и не притронулась.
Сказать, что я переживал, – не сказать ничего. Каждый, кто испытывал нечто подобное, наверняка меня поймет. К счастью, я сумел договориться с самим собой, что бессмысленно бороться за человека, которому ты не нужен.
Свой первый день рождения в Париже, 8 декабря 1982 года, когда мне исполнилось 24 года, я встречал с немногочисленными друзьями. Пришли и Маша с Люком. Я пытался сварить борщ, но был осмеян Люком за неумение принимать гостей из Парижа. Удар по самолюбию.
Жизнь шла своим чередом. Я изо всех сил старался закрепиться в Париже, не отказывался ни от какой работы, переехал в новую квартиру – ту самую, в 11-м квартале на Рю Жан-Пьер Тэмбо. Дом номер 70, в котором я жил, находился в самой середине улицы. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что в дом номер 6 по той же улице переехала Маша. Что за совпадение! Как могло случиться, что в таком городе, как Париж, с великим множеством кварталов, улиц и домов, мы стали соседями? Каждый день мне приходилось проходить мимо ее окон.
Талантливая художница, Маша училась в престижной Национальной школе декоративного искусства Франции на отделении гравюры. Ее дипломной работой стала пьеса Владимира Маяковского «Клоп», иллюстрированная очень забавными линогравюрами в красно-бело-черных цветах, которые чем-то напоминали работы художника-авангардиста Любови Поповой к спектаклю Мейерхольда «Великодушный рогоносец». Эта работа Маши вышла отдельной книгой. И представьте совпадение – декан отделения дизайна моды, полька Кристина Балабан, пригласила меня читать цикл лекций по истории моды в эту же школу, прямо над Машиным ателье графики. Случайные или неслучайные встречи, уготованные судьбой.
Несмотря на соседство, мы очень редко встречались. Но все же встречались. Когда в Ленинград решила переехать поэтесса Ирина Владимировна Одоевцева, я помогал ей продать имущество в Париже на улице Касабланка, дом 3. Один из расписных книжных шкафов в зеленых тонах эльзасского стиля достался именно Маше. Когда Маше надо было перевозить вещи в новую мастерскую – опять потребовались мои руки. Но скажу правду: иногда были нужны и мои поцелуи. Шло время. Нас даже как-то пригласили вместе сниматься в массовке у знаменитого грузинского кинорежиссера Отара Иоселиани – «Луна для пасынков судьбы», коими мы в жизни и являлись.
Моя карьера стремительно шла в гору. Я успел поработать в Исландии, в Королевской опере в Бельгии, во Фландрии, Антверпене, я получил очень выгодные контракты во Флоренции, в Тоскане, создавал костюмы для кино… Это активно освещалось прессой, у меня часто уже в те годы брали радиоинтервью. Жизнь текла бурно, и карьера шла вперед. И вдруг Маша неожиданно потеплела ко мне.
Восьмого марта 1989 года мы случайно сталкиваемся в парижском метро. Оба рады этой внезапности, и я тотчас приглашаю ее отобедать – впервые за 7 лет эмиграции! – в «Шартье», прекрасный ресторан ар-нуво на Больших Бульварах…
Проходит несколько месяцев. За окном Турция. Я занимаюсь оформлением декораций и костюмов к балету «Клеопатра» в постановке Валерия Панова на сцене Стамбульской оперы. В один из вечеров в моем гостиничном номере раздается телефонный звонок.
– Это Маша, я прилетела к тебе на премьеру в Стамбул. У меня для тебя сюрприз.
Я был поражен – найти меня в огромном Стамбуле! Но когда женщина ставит себе цель, она способна на все.
Сюрпризом оказалась ее уже очень заметная беременность.
– Я забеременела от Люка, но он меня бросил, и я решила вернуться к тебе, – как ни в чем не бывало сообщила она.
– Очень неожиданное решение, – пробормотал я. – Только за те семь лет, что мы не встречались, у меня сильно изменились планы на жизнь.
– Но мне больше не к кому идти.
Много слез было пролито нами в маленькой подвальной таверне в Стамбуле в районе Чукур Джума – я и теперь не могу пройти мимо этого места без содрогания. Воспоминания живы.
Тем не менее я не взял на себя ответственность за чужого ребенка. Сегодня, по прошествии многих лет, думаю, может быть, и зря. Возможно, смалодушничал. Наверное, лучше воспитать чужого ребенка, чем вообще никакого. Своих детей в моей жизни так, увы, и не случилось. По возвращении в Париж за меня взялась вся Машина семья. К тому времени младшая сестра Катя Лаврова стала стюардессой в «Air France», а мама Инна Лаврова, пожившая с мужем Ги Торраном какое-то время в Камеруне, разошлась с ним и вернулась в Париж. Она приехала ко мне с бульоном в кастрюльке и паровыми котлетками и с просьбой усыновить Машиного сына.
Инна говорила:
– Саня, вернись к Маше, мы тебе во всем поможем!
Я ответил отказом.
И все-таки наши отношения заметно потеплели. Мы стали время от времени встречаться. Помню, как однажды Маша пригласила меня на пятилетие своего сына в новую квартиру на улице Нотр-Дам-де-Шан в доме 77, сказав, что ближе друга у нее нет во всей Франции. Я с подарками явился к назначенному часу. Ее гражданский муж, огромный и полный искусствовед Марк Даши, специалист по Тристану Тцара, при виде меня рассвирепел:
– Ты пригласила домой бывшего любовника?! Я выброшу его в окно! А потом и тебя следом за ним!
Быть выброшенным из окна в мои планы не входило, поэтому я поспешил поскорее откланяться. Мне вслед в окно полетела табуретка.
Удивительное дело: своего сына Артура Маша с малых лет называла Грушей, а это – мое детское прозвище, о котором она понятия не имела. Грушей меня прозвали за квадратную форму лица. И на этом совпадения не заканчиваются. За десятилетия, проведенные в Париже, мы оба сменили много квартир и домов, чтобы в конечном итоге, не сговариваясь, поселиться неподалеку друг от друга в 15-м квартале и вновь стать соседями. Маша изредка отдавала мне для коллекции свои винтажные платья, гостила у меня с ребенком в Литве, бывала и в Оверни. А когда ей срочно требовались деньги, мы оба знали: я – касса взаимопомощи. Но иногда мне это было на руку. Так, в Амстердаме я выкупил у Маши папку ее московских рисунков, мои портреты, портреты наших подруг детства – Маши Миловидовой и Оли Меламед. Теплые воспоминания о юношеском романе в Москве и его расстройстве в Париже. Работы я обрамил, они украшают мой дом в Литве.