Маша продолжает заниматься живописью. Она парижский художник. Однако от жанра гравюры давно ушла в абстракцию. Ее рисунки и огромные полотна я несколько пренебрежительно называю «каля-маля». Тем не менее это тоже направление, и, если оно мне не близко, это не значит, что оно вовсе не должно существовать. Особенно сильно Маша развилась как фотограф и автор ночных светопредставлений, что-то вроде живописи по темному небу.
Выставки ее работ проходили в разных странах мира – во Франции, в Великобритании, Германии, Бразилии, США… В Париже она была замечена рано, о ней писали статьи, но, возможно, не в том объеме, в каком Маше хотелось бы. Кажется, ее немного задевало, что обо мне писали больше, чем о ней. Но когда ее пригласили в театр Шатле и отдали для оформления всю сцену – это был триумф.
Наш неудачный роман был ярким, эротичным и молодым. Художница Мария Башкирцева в своем знаменитом дневнике написала: «Любовь уменьшается, когда не может больше возрастать!» Мы сами убили нашу любовь, задушили собственными руками. Наверняка наш роман повлиял на обоих. Все эти годы мы, как магниты, то притягиваемся друг к другу, то отталкиваемся, вспоминая взаимные обиды и претензии. С Машиной стороны претензии носили часто материальный характер, а с моей стороны – душевный. И тем не менее мы никогда не теряли друг друга. И надеюсь, не потеряем. Бывают дни, когда я вижу ее во сне – с картинами и папками Маша переезжает ко мне в Овернь.
Серебряковы
Я был одним из счастливчиков, кому во время учебы в Школе-студии МХАТ довелось слушать лекции дочери Зинаиды Серебряковой – Татьяны. Рассказ о своей великой матери она иллюстрировала слайдами с изображениями работ Зинаиды Евгеньевны, которых мы никогда не видели. Татьяна Борисовна была заведующей декорационным цехом старого МХАТа и занималась восстановлением декораций к «Синей птице» художника Егорова. Она подробно рассказывала о своей поездке в Париж, о том, чем занимаются ее брат Александр и сестра Екатерина. В какой-то момент на экране возник фасад парижского дома, где жила Зинаида Серебрякова. Я видел этот дом всего полминуты, пока его изображение не сменил новый слайд. Но этого хватило, чтобы я запомнил его навсегда. И вот однажды, уже в Париже, выйдя из метро «Распай» и направляясь на Монпарнас, я снова увидел этот дом.
«Так это же дом Серебряковой! – подумал я. – Не может такого быть, чтобы он мне попался!»
Недолго думая, подошел к подъезду и на одной из табличек с именами жильцов нашел фамилию Serebriakoff. Вот это да! Самое интересное, что выше было написано Annenkoff – то есть до своего ухода из жизни в 1974 году здесь жил знаменитый художник Юрий Анненков.
Рука сама собой потянулась к звонку, и спустя некоторое время я услышал тоненький старческий голос:
– Кто там?
Я ответил по-русски:
– Здравствуйте! Я приехал из России, я ученик вашей сестры Татьяны Борисовны!
– Открываю. Четвертый этаж на лифте.
Мне открыла дверь прелестная старушка в синем костюме джерси, с волосами, уложенными в аккуратный пучок… Белая блузка с большим бантом, плотные бежевые чулки, темная обувь на невысоком каблучке. Дама 1935 года. Она как будто сошла с какой-то английской литографии. Это была Екатерина, младшая дочь Зинаиды Серебряковой.
Екатерина Борисовна радушно приняла меня, напоила чаем, показала двухэтажную мастерскую художницы, поражавшую своими размерами – метров сто, не меньше, с шестиметровыми потолками и огромными окнами. Все стены были увешаны работами Серебряковой – всего более четырех тысяч, – на многих были изображены Катя и Шура. Жили брат и сестра вместе, оба были холостяками и держались друг друга, как голубок и горлица. Наследие своей великой матери они мечтали передать России, а именно – Третьяковской галерее. С одним условием – воссоздать в музее мастерскую Зинаиды Серебряковой, ее мемориальное пространство.
Серебрякова любила путешествовать, ее бесчисленные пастельные портреты и пейзажи Бретани и Марокко разошлись по множеству музеев бывшего СССР, куда их продавала Татьяна Борисовна, приехавшая в годы оттепели из Парижа с папками маминых работ. Я видел Серебрякову в музеях Бишкека, Новосибирска, Казани и Нижнего Новгорода. Но Госкаталог в помощь другим исследователям – Зинаида Серебрякова, урожденная Лансере, была очень плодовитой и талантливой художницей.
В Третьяковке заявили:
– У нас работ Серебряковой достаточно.
Судьба этой коллекции оказалась довольно печальной. Наследником стал Егор Григорьевич Брюн де Сент-Ипполит, чей отец приходился племянником Зинаиде Серебряковой. Егор Григорьевич – владелец одного из аукционов, поэтому неудивительно, что большая часть наследия художницы пошла с молотка, попав в совершенно чужие руки. Работы Серебряковой стоят нынче очень дорого, они всегда – украшение любой коллекции.
Тогда же я познакомился со стареньким Шурой, который вскоре присоединился к нашему чаепитию. Это был очень аккуратный, невысокого роста старичок в костюме темно-синего цвета. Брат с сестрой расспрашивали меня о своей сестре Тате, подробно интересовались моей жизнью в Москве, справлялись о том, как я устроился в Париже… Я впервые почувствовал себя в культурной среде Первой русской эмиграции. Помню их вопросы:
– А есть ли в России теперь ассансеры? (По-русски лифт.)
– Как работает Днепрогэс?
Катя и Шура были художниками, довольно востребованными в Париже. Екатерина Борисовна делала эскизы украшений для больших ювелирных домов типа «Van Cleef» и «Cartier», также создавала рисунки для фарфора. Она писала прекрасные букеты цветов акварелью, была женщиной большого художественного вкуса, говорила высоким тонким голосом и отличалась большой боязливостью – слишком много раз к ней приезжали «искусствоведки в штатском», представляясь сотрудницами Третьяковки или Министерства культуры и старались получить в дар всю огромную коллекцию.
Шура много работал в кино и в театре, был книжным иллюстратором, но главную известность приобрел как художник интерьеров. Будучи очень дотошным, скрупулезным и внимательным к деталям мастером, он писал внутреннее убранство замков, которые принадлежали, к примеру, Ротшильдам, палаццо Лабиа в Венеции, где в 1951 году состоялся самый знаменитый маскарад XX столетия – «Бал века». Александр Борисович был лично знаком с большинством французских аристократов. Их с Екатериной Борисовной принимали за своих, ведь они были потомками Бенуа-Лансере – людьми высокого аристократического полета, а не эмигрантами в стиле «хвост селедки, рюмка водки и газета», хотя таких я тоже встречал.
Интересно, что живя в одном доме и одном подъезде с русским художником Анненковым, Серебряковы не дружили с ним, там не было никакого ощущения «Верхней Масловки». Брат и сестра очень аккуратно вели совместное хозяйство, у них всегда было прибрано и чисто, а на стенах красовались масляные портреты спящей обнаженной Кати и вполне одетого молодого Шуры. Пример необычайно трогательных отношений брата и сестры.
Тогда же, в нашу первую встречу, Екатерина Борисовна сказала:
– Эту квартиру мы продали на доживание. Нам платят каждый месяц ренту, но после того как нас не станет, квартира перейдет новому владельцу. Он, правда, не собирается здесь жить, квартиру покупает для своей дочери, которая мечтает поселиться в Париже.
Забегая вперед, скажу, что судьба распорядилась по-своему. Екатерина Борисовна ушла из жизни в 2014 году в возрасте 101 года, умудрившись пережить не только покупателя квартиры, который заключил с ней договор ренты, но и его дочь, мечтавшую жить в Париже. Так что квартира досталась уже внукам ее нового владельца. Все-таки договор ренты – прекрасный стимул жить долго. У вас появляются лишние деньги на лекарства, врачей, отдых, питание… Живи и радуйся жизни!
В дом к Серебряковым мечтали попасть все искусствоведы из России, которым довелось оказаться в Париже. Ни в одном городе мира нельзя было увидеть одновременно такого количества работ художницы. При этом не могу сказать, что Зинаида Серебрякова была очень популярна тогда. Во Франции она котировалась больше как светская художница, но не как художница авангарда. Париж любит все новенькое, предпочитая работы Юрия Анненкова красивым лицам и обнаженным фигурам Серебряковой. В Париже 1920-х годов популярны были Тамара Лемпицка, Эрте, Сергей Чехонин, Сергей Иванов, Александр Яковлев, Борис Пастухов – выбор художников-эмигрантов был огромен. Зинаида Евгеньевна была слишком архаична для французов и близка к эстетике Серебряного века, тогда как Париж жил стилем ар-деко, а затем абстрактным искусством, не фигуративным. Она в эти рамки не вписывалась, однако имела множество заказов от частных лиц, писала в основном портреты детей и буржуазных дам. Больше всех Зинаиду Серебрякову поддерживала дочь богатого аргентинского землевладельца Росарио Джулия Шиффнер де Лареха, которая вторым браком вышла замуж за графа Сергея Зубова. Супруги Зубовы собирали коллекцию русского искусства, владели роскошным дворцом в Буэнос-Айресе и особняком в Женеве, где сегодня находится Музей графини Зубовой. Особенно Росарио Джулия благоволила Константину Сомову и Зинаиде Серебряковой, чьи картины она скупала и у которой заказывала бесчисленные портреты. На моей памяти в Париже выставка Зинаиды Серебряковой проходила один-единственный раз в помещении советского посольства в Париже. Выставка была очень красивой, а в ее организации принимала участие Евгения Флавицкая, правнучка знаменитого русского художника.
Я не могу сказать, что мои отношения с Екатериной Борисовной и Александром Борисовичем стали дружескими, но это было очень хорошее знакомство. Время от времени я звонил им, писал письма, они мне любезно отвечали поздравительными открытками, приглашали в гости. Когда в 1990-е годы я стал много гастролировать с лекциями по России, часто в музеях покупал открытки с репродукциями картин Зинаиды Серебряковой и с большой радостью отправлял их ее детям. Я также всегда им присылал рождественские поздравления, которые одно время печатал в Шотландии или в Гонконге, рассылая свои рисунки по всему миру. Серебряковы, получая их, говорили мне: