И вдруг от входной двери донесся резкий требовательный звонок. Досадуя на неожиданного гостя, Михаил Павлович поспешил в переднюю.
На пороге, широко улыбаясь грубоватым, точно рубленым лицом, стоял высокий плечистый мужчина, одетый в мягкое светлое пальто и синюю чуть сдвинутую набок шляпу. От этого лицо его казалось совсем молодым, мальчишески задорным. Лицо, улыбка, светлые с синеватым отливом глаза, могучая, как бы с трудом втиснувшаяся в дверь, фигура — все в госте дышало такой жизнерадостностью, буйной, трепетной силой и вместе с тем такой внутренней собранностью, что при взгляде на него и Стогов потеплел лицом, улыбнулся и в то же время невольно подтянулся. Это был академик Виктор Васильевич Булавин — директор Всесоюзного института сверхвысоких энергий, в котором Стогов руководил одним из отделов.
Булавина и Стогова связывала давняя и прочная дружба, хотя они были заняты различными проблемами в науке. Булавин, как подшучивали над ним, был фанатическим жрецом искусственного Земного Солнца, посвятив себя изучению тайн термоядерных реакций. Стогов тоже мечтал о Земном Солнце, о безбрежном море энергии для людей, но искал путь к своей цели не через пламя звездных температур, а на извилистых тропках лабиринтов микромира. Разными путями шли они к единой беспримерной по научной значимости цели, не соперничество и зависть, а добрая забота друг о друге определяла их отношения. К тому же оба отлично понимали, что рано или поздно их внешне разно направленные пути обязательно пересекутся, и на этом пересечении и придет к ним обоим настоящая большая победа.
— Что же это вы, батенька, так задержались, разнежились там в вашем распрекрасном Париже? — раскатисто басил Булавин, поудобнее усаживаясь в предложенное ему Стоговым кресло. — Я уже гонцов посылать хотел.
Стогов, улыбаясь, сокрушенно развел руками:
— Рад бы, Виктор Васильевич, уж так-то бы рад домой, да конгресс все-таки, сами знаете — речи, интервью, банкеты. Вот и отбывал повинность. А сердце-то здесь, дома. Да и, кроме того, в лаборатории у меня…
— Знаю, — просто сказал Булавин. — Все знаю и не разделяю пессимизма некоторых товарищей. Мне думается, что все идет, как должно. И решение придет, не сразу, не вдруг, но придет, непременно.
— Не знаю, не знаю, — посуровел Стогов.
Они умолкли, думая каждый о своем. Потом Булавин испытующе, точно впервые встретил, взглянул на Стогова и вдруг сказал:
— Все придет в свой черед, частица ваша еще проявит себя… А сейчас вам надо готовиться к выполнению очень ответственного поручения правительства.
— А именно? — удивился Стогов.
Булавин начал рассказывать.
…Несколько дней назад Виктора Васильевича пригласили в Центральный Комитет партии. Приветливо встретивший Булавина хорошо знакомый ему заведующий отделом, сообщил академику, что тот приглашен для участия в совещании.
В комнате отдыха, смежной с залом заседаний, Булавин встретил президента Академии, руководителей нескольких институтов, министров. Когда приглашенные вошли в зал, за столом президиума, выйдя из боковой двери, заняли места несколько человек. Вся страна знала в лицо этих людей, их участие в совещании красноречивее всяких слов подчеркивало его важность.
Пока Булавин мысленно прикидывал, о чем может сейчас пойти речь, поднялся председательствующий и коротко сказал, что товарищей пригласили, чтобы побеседовать об их работе.
Булавин был очень удивлен, когда первое слово было предоставлено именно ему. Виктор Васильевич вышел на трибуну и против обыкновения смущенно молчал.
— Академик Булавин, видимо, все еще находится в недрах солнца, — шутливо попытался рассеять смущение оратора председательствующий.
— К сожалению, в недра солнца еще надо проникнуть, — с улыбкой отпарировал Булавин.
— Проникайте. Что же мешает? — быстро подхватил председательствующий.
— Многое, — помрачнел Булавин.
— Вот об этом и расскажите, — попросил один из сидящих за столом президиума.
Булавин говорил, с каждым словом увлекаясь все больше. Он начал издалека, с тех ушедших в прошлое дней «холодной войны», когда над шумными городами и малолюдными селениями, над колыбелями младенцев и над постелями старцев — над всем миром нависла зловещая тень водородной бомбы.
То были страшные годы, когда бизнесмены в креслах министров, дипломаты с психологией убийц и международные убийцы в мундирах генералов — все, кто занимал официальные посты в так называемом «свободном» Западном мире, на многих языках, по различным поводам, во всех концах земного шара говорили, вещали, угрожали… О, они отлично умели за пышными фразами прятать истинные намерения. Их формулы звучали по-разному: «взаимное обеспечение безопасности», «политика с позиции силы», «балансирование на грани войны», «ядерное сдерживание»… Но всегда за этой словесной шелухой стояло одно стремление — убивать. Убивать русских и китайцев, поляков и корейцев, чехов и вьетнамцев. Убивать всех, кто жил, думал, действовал иначе, чем заправилы банковских контор и промышленных концернов, всех, кто начертал на своем знамени великое слово — коммунизм. В страхе перед мудрой и доброй силой нового мира, приверженцы уходящего, дряхлого мира, готовы были спалить всю землю, обратить в пепел и руины плоды тысячелетних усилий человечества.
Печатью «холодной войны» было отмечено и одно из величайших в истории человечества научных открытий. В те годы группе смелых и талантливых людей удалось впервые в летописи земли похитить искру солнечного пламени, с помощью атомного запала на ничтожные доли секунды поджечь, разогреть до звездных температур плазму водорода. Или, выражаясь языком ученых, — впервые осуществить реакцию синтеза ядер легких элементов — термоядерную реакцию — неисчерпаемый родник горения мириадов солнц.
Это событие могло бы стать великим праздником в истории человеческого знания. Но в Западном мире — мире крови, насилия и войны — целям войны подчинили и это открытие. Так поднялся над миром призрак атомной смерти.
Но, к счастью для всего человечества, в те дни вольный ветер с Востока — ветер человеческого счастья, мира и коммунизма уже одолевал тлетворный ветер с Запада. И весной 1956 года, когда металлисты и докеры Англии на своей окутанной серыми туманами и фабричным дымом земле приветствовали коммуниста № 1 Никиту Сергеевича Хрущева, в просторном конференц-зале атомного центра в Херуэле советские ученые информировали своих английских коллег о первых советских опытах по мирному энергетическому использованию термоядерных реакций. Правительство страны, первой на земле шагнувшей в будущее, первым на Земном шаре рассекретило эти опыты, несущие благо и счастье всему человечеству.
Булавин чувствовал, что исторический экскурс в его сообщении несколько затянулся, но Виктор Васильевич не мог без волнения вспоминать о прошлом. И хотя Булавин понимал, что несколько отвлекся от темы, в зале стояла сосредоточенная тишина. Волнение докладчика передалось и слушателям. Ведь все они, кто находился сейчас в этом зале, — и руководители государства, и академики, и министры — все они, кто в юности, как Булавин, кто в зрелые годы были солдатами священной войны с фашизмом. Они знали войну, знали и помнили ее кровавую поступь. Они были сынами одной страны, бойцами одного лагеря. Все они жили, трудились, боролись во имя окончательного избавления людей от войн, нищеты, нужды и бесправия. Борьбе за счастье людей была посвящена их жизнь, только о человеческом счастье говорили в этом историческом зале.
Булавин говорил о том, что стало делом всей его жизни. Он вспомнил первые установки, где велись опыты с раскаленной до звездных температур плазмой. Известную всему миру «Огру», восхищавшую ученых всех стран в конце пятидесятых годов. Теперь «Огра» — эта прабабушка новейших экспериментальных установок — давно уже стала музейным экспонатом. На смену ей пришли установки более совершенные.
Далеко с тех дней продвинулись советские ученые. Были найдены способы и режимы нагрева плазмы до температуры в десятки миллионов градусов, способы изоляции плазменного шнура от взаимодействия со стенками установок. Уже рождались проекты первых термоядерных электростанций.
— Так чего же вам все-таки не хватает? — напомнил, наконец, о своем вопросе председательствующий.
— Многого, — задумчиво отвечал Булавин. — Прежде всего, нет пока надежного стенового материала для будущего термоядерного реактора. Нет пока достаточно надежного и легкого материала для борьбы с излучениями. Все еще несовершенна и очень дорога технология получения трития — важнейшего компонента плазмы. Нужна, наконец, более широкая экспериментальная база. Много неясностей в конструкции реактора и в его энергетических возможностях…
Булавин называл и многие другие нерешенные еще проблемы, трудности, стоящие на пути полного укрощения термоядерных реакций, на пути создания электростанций мощностью в миллиарды киловатт, на пути сотворения человеком своих Земных Солнц.
Теперь вопросы звучали все чаще. Виктору Васильевичу пришлось рассказать обо всем, чем жил он долгие годы. Реплики и вопросы сидевших за столом президиума свидетельствовали о том, что они во всех деталях и подробностях были осведомлены о планах Булавина, о его успехах и неудачах.
Наконец, Булавин умолк, в зале воцарилась напряженная тишина.
— И что же дальше? — с интересом спросил председательствующий.
— Дальше? Дальше нужно продолжать эксперименты, всемерно расширить их, — ответил Булавин.
— Согласен: продолжать, расширять. А где? — вновь быстро спросил председательствующий.
— Очевидно, в институте, — чуть пожал плечами Булавин.
— Согласен и с этим — в институте, — живо отозвался председательствующий. — Но вот где, в каком институте? — жестом остановив приготовившегося ответить Булавина, председательствующий встал, вышел из-за стола и, остановившись рядом с трибуной, заговорил, обращаясь уже ко всему залу:
— А если, товарищи, проверку теоретических расчетов и данных ограниченных лабораторных опытов, — председательствующий чуть выбросил вперед руки, — нам перенести сразу в естественные, так сказать, полевые условия, на природу?