иноческой одежды… Гробовина из досок поначалу казалась пустой, однако в ходе дальнейших работ в ней также были найдены останки – они располагались на более глубоком уровне.
Затем из описания порядка проведения работ, сделанного старостой храма Андреем Пичугиным 12 марта 1993 года, следует, что «…на глубине 2,95 метра был обнаружен сколоченный из бруса гроб в хорошей сохранности…, в изголовье гроба находился кирпич. При дальнейшей расчистке стен раскопа и укрепления потолочной части обнаружилась деревянная дубовая колода… Расчистка колоды выявила, что в ней находится захоронение останков инока: бедренные кости, рамена (иноческий ремень с железной кованой пряжкой).
В это время археолог, производивший расчистку (О.Г. Ульянов), первым почувствовал благоухание… Стоявшие вокруг раскопа – староста храма Пичугин, выделенные приходом работники Константин и Николай, также помощник археолога и фотограф ощутили несильный, но явно выраженный запах благоухания, который сначала был принят за запах ладана. Аромат присутствовал, пропадал, затем появлялся снова в течение значительного времени».
А вот ещё одно свидетельство чуда при вскрытии захоронения:
«Уважаемая комиссия! Пишет Вам монахиня Евфросиния из Ростова Великого, бывшая Наталья Павловна Пичугина. В Центральном музее древнерусской культуры и искусства им. Рублёва я была зачислена на должность смотрителя с июля 1991 г. по июль 1997 г. многие из музейных меня помнят и знают. Послушания несла у протоиерея отца Вячеслава… каждое утро с 9.00. открывала двери любимого храма “Cпаса Нерукотворного Образа”, и поражалась удивительным, неземным каким-то тяжёлым, стелящимся, превосходящим все земные запахи – ароматом. Потом аромат исчезал, чтобы возникнуть опять. Удивлению моему и сейчас нет конца!..
Он возник, когда начался раскоп. Однажды вечером, уже после семи часов началась суета, замелькали учёные люди, входящие в алтарь, зажгли прожекторы. Нас попросили читать Псалтырь. Через некоторое время, набежала первая волна чудного запаха. Сердце охватило умиление, слёзы хлынули ручьём. Невозможно поверить!
Весь храм наполнился дивным, не земным, божественным ароматом! Он находил какими-то волнами… Мы плача радостно обнялись – у нас в храме великая святыня! Божественный аромат уже никуда не исчезал… Чему я свидетель.
Мать Евфросиния Пичугина 3 июня 2008 г.»
Отметим, что сохраняются и другие письменные свидетельства обретения в раскопе благоухающих иноческих останков. Таким образом, в ходе археологического обследования в марте 1993 года под алтарной частью древнейшего собора Москвы было вскрыто захоронение 3-х иноков, которое явно свидетельствовали о святости погребённых и о примерном времени захоронения, относящегося явно к концу XIV – первой четверти XV столетий. (Наличие дубовых колод – явное свидетельство эпохи до середины XV века). В захоронении были найдены и иные артефакты церковного характера, свидетельствующие о том, что это погребение указанного времени.
Однако дальнейшая судьба, обнаруженных артефактов и раскопа на долгие годы оказалась очень сложной, неопределённой. Археолога от музея О.Г. Ульянова беспокоили в этом вопросе, прежде всего, дубовые колоды, которые он требовал законсервировать, а также сохранение «культурного слоя» в шурфе под алтарной частью. Все просьбы отца-настоятеля, приходской общины он игнорировал. Надолго пропадая из поля зрения, не входя ни с кем в контакт, он предпочитал «не оглашать научную тайну» и не распространять информацию об открытиях в раскопе под алтарной частью древнейшего собора Москвы. Сохраняя над этим покров таинственности, археолог О.Г. Ульянов, стремился извлечь пользу из участия в том открытии и преследовал свои «научные интересы».
Между тем главными вопросами на тот момент стали атрибуция иноческих останков и состояние раскопа. Точнее перед музеем и общиной встал вопрос, может ли раскоп алтарной части повлиять на состояние всего собора, прежде всего, на его несущую архитектурную конструкцию.
Прикомандированный по соглашению с Московской Патриархией контролировать ситуацию с раскопом ст. научный сотрудник РАН С.А. Беляев оказался конкурентом О.Г. Ульянова и также не смог определиться в поставленных временем вопросах. Последним документом, свидетельствующим о сотрудничестве прихода Спасского собора с О.Г. Ульяновым, является взаимно подписанная справка от 29 июня 1993 года. Этот археолог в раскопе уже больше не работал.
В июле-августе 1993 года раскоп был увеличен на всю ширину центральной апсиды и приобрёл те размеры, в которых он сохраняется до настоящего времени. Судьба раскопа и артефактов повисла в воздухе. Началась длительная и бесполезная переписка по этому вопросу. Между тем, иноческие останки и другие артефакты, прикрытые плотной целлофановой плёнкой, сырели и покрывались налётом плесени.
Следующий 1994 год начался для музея и прихода знаменательным событием. Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II посетил Спасский собор и раскоп 4 января. А накануне этого визита, 2 января, в раскопе было обнаружено ещё одно, четвёртое по счёту погребение – дощатая гробовина, по своему расположению и виду синхронизированнае с обретённым первым. Таким образом, к этому времени под алтарём собора были обретены две пары захоронений, характер которых явственно свидетельствовал об их связи между собой, так и с самим собором. Второе и четвёртое захоронения – в гробовинах в виде двух долблёных из цельного дерева колод. Причём второе захоронение изголовьем своим подходит непосредственно под престол собора. Именно при его обретении явилось чудо благоухания, что свидетельствует об особой святости погребенного. Эти два погребения точно ориентированы по оси существующего храма.
Лишь 9 марта 1995 года по благословению Святейшего Патриарха при совершении всех формальностей, связанных с судебной медициной, профессор В.Н. Звягин и отец-настоятель В. Савиных перенесли из раскопа и переложили в новые ковчеги «честные мощи» иноков, обретённые под алтарём Спасского собора. Два ковчега с останками иноков были помещены в алтаре храма. С момента обретения они пролежали в сыром раскопе под полиэтиленовой плёнкой ровно два года.
Однако оставались открытыми вопросы, что делать с раскопом и с остатками погибающих от сырости гробовин и колод. Вскоре после обретения мощей, места захоронений и остатки гробов были помещены в кирпичные саркофаги (выложены кирпичной кладкой). В дальнейшем остатки гробовин в кирпичных саркофагах были покрыты мраморными досками. А изголовье погребения, от которого при вскрытии исходило благоухание, было перекрыто специальной нишей, которая стала основанием при возведении святого Престола собора. Но судьба раскопа пока решена не была.
В следующем 1996 году новый директор музея Г.В. Попов принял решение о завершении работ в алтарной части собора. Предполагалось законсервировать исторические колоды в захоронении, засыпать их чистым, прокалённым речным песком, а сверху закрыть дубовыми крышками-саркофагами. Намечено было также «выполнить засыпку чистым речным песком части раскопа под Престолом. Однако выполнение всех этих работ возлагалось на приходской совет храма. Чего не последовало.
Отметим, что по-прежнему очень актуальным оставался вопрос об идентификации иноческих останков. В бездействии пробежали 1998 и 1999 годы. В мае и июне 2000 года вновь началось археологическое обследование раскопа. Однако бывший зав. сектором археологии музея О.Г. Ульянов был лишен директором права вести археологические раскопки. Ульянов не имел Открытого листа и всячески искажал в своих публикациях реальную картину работ, проведённых в раскопе.
Группа новых и старых археологов, побывавших в раскопе, и дирекция музея всё более склонялись к засыпке раскопа прокалённым песком из опасений, что раскоп может повлечь за собой обрушения или деформацию собора. Однако эта позиция не устраивала приходскую общину по целому ряду причин. Главной была та, что у общины уже созрело стремление укрепить раскоп и превратить его в «крипту».
С этой целью приходская община пригласила осмотреть раскоп известного архитектора-реставратора В.В. Кавельмахера. В своём отчёте, приложенном к записке директору музея, этот независимый эксперт отмечал: «…Сегодня, когда раскопки “крипты” Спасского собора – факт совершившийся, поневоле спрашиваешь себя: а почему всё это нельзя было сделать при гласном участии квалифицированного археолога, с Открытым листом в руках, с благословения церковного начальства – и в то же время – цивилизованно, грамотно, – на благо и Церкви, и науки? Однако почему-то – нельзя! Такова, видимо, судьба памятников русской культуры и их радетелей – учёных и неучёных подвижников, – то ли героев, то ли преступников! И всё же когда-нибудь придётся попробовать жить по-другому».
Далее следовал конструктивный вывод: «Никакой срочной необходимости в засыпке раскопа, разумеется, нет. Здание стоит крепко, а время терпит. Для обдумывания раскрытого в “крипте” должно быть взято очень большое время. Скажу больше: если бы не опасность превращения подклета в место массового паломничества, я бы, наверное, не засыпал его никогда и предоставил решать этот вопрос следующему поколению».
В мае в музее было проведено совещание, на которое были приглашены реставраторы нескольких солидных организаций и отец-настоятель собора. На совещании шла речь о том, чтобы «проверить возможность устройства неглубокой крипты на месте раскопа для размещения в нём приходской ризницы». В последующие два года накал противостояния между музеем и приходом заметно ослабел.
Однако лето 2003 года принесло очередную ошеломляющую новость. Ещё на первом этапе археологических работ в раскопе была открыта небольшая ниша, в которой обнажились два черепа и кости. На эту находку археологи просто не обратили внимания. Но в начале 2003 года община обратилась за помощью в организацию «Московски