После этого рассказа и другие стали рассказывать подобного рода случаи из своей жизни, пока, наконец, кто-то не захлопал громко в ладоши и не воскликнул:
— Спать! Спать, друзья! Всем нам пора спать!
Все охотно послушались этого разумного совета и с готовностью полезли в свои гамаки.
Бенно подвесил свой в ветвях развесистого густолиственного дерева, но едва успел взобраться в свой гамак, как тотчас же спрыгнул опять на землю.
— Что это? — воскликнул он. — Все мое покрывало сплошь усеяно какими-то мелкими холодными животными!
— О, это просто древесные лягушки, самые безобидные создания, каких только можно себе представить! — сказал индеец-проводник.
Молодой ученый тотчас же подоспел со своим маленьким фонарем и стал рассматривать этих лягушек.
— В листве деревьев и кустов их целые мириады! — продолжал туземец.
— Прехорошенькие животные, красно-бурые, с блестящей серебристой полоской вокруг всего тела! — сказал доктор Шомбург.
— Да, но все же это — не совсем приятные соседи в постели. Я лучше перевешу свой гамак на другое место, туда, между двух пальм, там, вероятно, нет этих лягушек! — сказал Бенно.
Бенно перевесил свой гамак и стряхнул непрошеных соседей со своего одеяла, причем доктор Шомбург изловил двух из них и положил в банку со спиртом.
Вскоре в маленьком лагере воцарилась полнейшая тишина.
У костра, с тупым выражением на безучастных лицах, сидели, скорчившись, туземцы, то дремля, то бодрствуя. Время от времени они подкидывали сухие сучья в ярко пылавший костер и затягивали заунывную однообразную песню.
Если бы кто-нибудь из присутствующих понимал их язык, то услышал бы в той песне горькую жалобу:
«Знаешь ли ты, ветер вольный, где краснокожий может преклонить свою голову?
Знаете ли это вы, тучки небесные и звезды далекие?
Все отнял у нас белый человек: и лес, и берег, и малых детей краснокожего племени. Он травит их собаками и скармливает догам их мясо; он и животных своих учит ненависти к краснокожему человеку.
Знаешь ли ты, ветер вольный, где краснокожий человек может преклонить свою голову?»
Так пели эти бедные индейцы, сидя у костра, тогда как остальные спали, свернувшись, как собачонки, в теплой еще золе. Под утро, как только начало светать, проснулся Рамиро. Лицо его было бледно и озабочено. Очевидно, он мало спал и много думал этой ночью.
— Вы еще спите, молодой человек? — окликнул он Бенно.
— Нет, эти лягушки не дали мне спать!
— Не желаете ли вы немного поохотиться? Теперь как раз самое лучшее время: все обитатели лесов собираются к воде, а потому нам следует прежде всего отыскать пруд или реку.
— Прекрасно, я даже слышу какие-то звуки.
— О, это все те же гарпии! Самец, видите ли, все еще не может успокоиться и кружится около своего опустевшего гнезда, все ищет своих птенцов, свою подругу. Уж не прекратить ли разом его мучения?
— Нет, нет, вы напугаете наших спящих товарищей!
— Да, вы правы — к тому же отчего этой гарпии возбуждать в такой мере сострадание, когда человек и его страдания почти ни в ком не возбуждают его? Жива ли моя жена и мои бедные дети? Есть ли у них там хоть кусок насущного хлеба? Я даже этого не знаю. Что мне за дело до этой хищной птицы!
Рамиро не спускал глаз с громадного орла.
— Да, вчера еще в этом гнезде сидели его птенчики, подруга ждала его на соседней ветке, приветствовала его ласковым взглядом, а теперь все разом сгинуло! — проговорил владелец цирка как бы про себя.
— Пойдемте, Бенно, — добавил он, — я не могу видеть этой птицы!
И оба, захватив свои ружья, пошли лесом к реке, где и залегли, выслеживая дичь.
Как видно, присутствие человека было здесь очень редким явлением, так как собравшиеся у воды обитатели леса нимало не смущались появлением двух охотников. Дикие утки, голуби, громадные серые гуси — все толпилось здесь, беззаботно предаваясь радостям жизни. Вдруг острая мордочка с быстрыми умными глазками осторожно просунулась между кустов, и прежде чем ее успели заметить, схватила за горло большого серого гуся и потащила его мелкой рысцой к своей норе. Пестрые попугаи ара и другие птицы с громкими криками разлетелись в стороны; точно снежные комочки, беззвучно разбежались кролики. Все вдруг притихло и примолкло после появления лисицы. Все притаилось и попряталось, где и как умело.
— Не беда, мы сейчас увидим более крупного зверя, — сказал Рамиро, указывая на сломанные и поваленные ветви деревьев и кустов у воды, — это доказывает, что тут бывают косули и олени. Ветки эти обломаны рогами, не иначе!
Действительно, вскоре из глубины леса послышался шум и треск ломаемых сухих веток. Но шум этот не спугнул ни мелкого зверя, ни птицы.
— Это олени! — решил Рамиро, и в подтверждение его слов прекрасная голова оленя высунулась из-за ветвей и огляделась по сторонам. Выйдя на открытое место, олень постоял, поджидая своего теленка. То была самка; теленок красивой масти и веселого нрава был еще очень мал и едва держался на ногах и, просто играючи, пощипывал высокую траву.
— Стрелять? — спросил шепотом Бенно.
Но как ни тихо было произнесено это слово, чуткий слух самки оленя уловил его. Она насторожилась и издала особый короткий звук, вслед за тем и она, и ее теленок исчезли, точно сквозь землю провалились.
— Пойдемте, Бенно, детеныш теперь в наших руках!
— Каким образом? Я его нигде не вижу!
— Матка дала ему понять этим звуком, чтобы он притаился в траве и не мычал; стоит нам сделать несколько шагов, и мы наверняка наткнемся на него.
Действительно, пройдя несколько шагов, Рамиро поднял на руки дрожащее маленькое животное, которое стало вырываться из рук и издало жалобный крик.
— Сейчас выйдет и матка! — продолжал Рамиро.
Тотчас же на крик теленка отозвалась, точно стоном, самка, и в следующий момент она прямо вышла на людей, не стараясь укрыться, но дрожа всем телом от страха. Постояв с минуту, бедное животное, движимое чувством материнской любви, приблизилось к охотникам на расстояние каких-нибудь тридцати шагов и, жалобно мыча, смотрело на своего детеныша. Все ее существо в этот момент дышало нестерпимой мукой, а большие кроткие глаза как будто молили о пощаде не для себя, а для малютки.
— Сеньор, — сказал Бенно, — отдайте ей детеныша, я не могу смотреть на нее!
Рамиро осторожно опустил на траву олененка.
— Мы не голодны, а потому можем быть милосердны! — сказал он. — Смотрите, как матка подходит к нему!
Вопреки своей природной робости, красивое животное осторожно приблизилось и, наконец, одним радостным прыжком очутилось подле своего детеныша. Теперь матка принялась осторожно перекатывать своего малютку правой передней ногой, как бы желая осмотреть его со всех сторон, затем стала его обнюхивать, ощупывать своей мордой и, убедившись, что он невредим, легла подле него, чтобы покормить его, не переставая ласково вылизывать его.
— Неужели вы могли бы теперь застрелить этого оленя? — спросил Бенно.
— Нет, ради какого-нибудь лакомого куска я бы не мог этого сделать, но, возможно, мы все-таки вернемся не с пустыми руками в наш лагерь, — добавил он, — слышите? Это идет стадо! В нем нет маток, это все по большей части молодые самцы — держитесь наготове!
Вскоре в чаще леса послышался треск ломаемых ветвей, шум и топот. Около дюжины самцов, молодых и старых, выбежали из леса к ручью. Самка с теленком не обратили на них никакого внимания.
Раздались почти одновременно два выстрела. На противоположном берегу ручья, где были олени, произошел переполох, и уцелевшие животные разбежались, как овцы, во все стороны. Двое раненых оленей катались по земле в предсмертных муках.
Это был первый охотничий опыт Бенно, и он гордился им.
— Как мы переправим их сюда, сеньор? — спросил он.
— Вот вы сейчас увидите!
И приложив руки ко рту, Рамиро издал три раза подряд протяжный, не совсем приятный звук.
Вскоре послышался из лагеря ответный:
— Хуу-ху-хуу! — Ху-хуу!
Спустя несколько минут двое туземцев прибежали к ручью.
Рамиро объяснил им, в чем дело, и они вернулись в лагерь, чтобы захватить бычьи шкуры и на них переправить через ручей убитую дичь. Тем временем подоспели и некоторые из спутников, в том числе и доктор Шомбург. Он тотчас же принялся ловить пестрых, как цветы, красивых блестящих бабочек, жуков и громадных пауков; гонялся за прелестными колибри и обыскал все кусты в надежде найти птичьи гнезда. А молодой Халлинг в это время делал зарисовки местности.
— Скажите, как называется эта река?
Все рассмеялись. — «Да, может быть, не насчитаешь и десяти человек, бывших здесь, у этого ручья, за все время его существования — кто же может знать, его название?!»
— Смотрите, что это с моими руками? Я только что умылся из этого ручья, и мои руки и лоб вдруг покрылись мелкими красными точками.
— Это не от воды! — сказал Рамиро. — Это маленькие насекомые, пристающие к коже и высасывающие кровь, которой они питаются. — Обыкновенно они ютятся на обратной стороне листьев кустарника и как только замечают приближение какого-нибудь живого существа, так и сыплются на него. Смотрите, не чешите места, где они присосались! — предостерег Рамиро.
— Да, но ведь они жгут, как огнем — этого нельзя вытерпеть!
— Ну, так погрузите ваши руки в воду и подержите их там некоторое время.
— А у меня какие-то серые крупные точки, вероятно, тоже насекомые! — сказал Бенно.
— Да, это клещи, — подтвердил Рамиро, — они вздуваются до величины маленького ореха. Не троньте их, я сумею удалить их после.
Но вот вернулись и туземцы с бычьими шкурами. Они поспешно загнули кверху все четыре края каждой шкуры, так что образовались борта вышиной в ладонь, затем бросились сами в реку, без малейшего затруднения потащили за собой эти своеобразные суда. Некоторые из молодых людей тоже переправились вплавь на противоположный берег, чтобы освежиться, и, главным образом, чтобы хоть на время избавиться от болезненных укусов бесчисленных москитов, которые становились здесь, в болотистой низине у реки, все назойливее и назойливее, по мере того, как солнце поднималось выше. Надо было спешить с возвращением в лагерь, где местность была возвышенная и открытая, и потому насекомых там было несравненно меньше. С немалыми усилиями туземцам удалось доставить с того берега охотничьи трофеи путешественников. Выйдя на су