– Сэр капитан! В трюм проникает вода! – это кричал боцман из носового люка, с которого он снял задраенную на время шторма крышку, но теперь, когда дождь кончился, ее вновь сняли.
– Сильно? – только и уточнил капитан, не выпуская из рук штурвала по другую сторону колеса от Генриха, а глазами лихорадочно высматривал малейшую щелочку в скалистом проливе, чтобы миновать его и выйти снова на чистую воду океана – это было бы чудо, которого не удавалось сотворить еще ни одному капитану, в шторм попадавшему в Окленды…
– Не очень! – отозвался с бака Питтер.
– Бери аварийную команду! Может, спасем барк!
Боцман исчез, Уильям Лофлин мельком лишь глянул в бледное лицо Генриха, косо усмехнулся.
– Страшно? А ты молодец, немец, что бы там ни было, а ты действительно многое сумеешь сотворить на этой земле, если, конечно…
Удар снизу последовал настолько неожиданно, что матросы, бывшие на верхней палубе, подлетели на два или три фута вверх и рухнули на мокрые доски, а трое из них, которые несли вахту у кливерных шкотов, порвали страховочные концы и вылетели за борт.
От короткого, но резкого удара Уильям Лофлин, лишь на секунду ослабивший пальцы на штурвале, не удержался на ногах, перелетел через переднее ограждение капитанского мостика и, несколько раз перекувыркнувшись, тяжелым и мокрым кулем рухнул на палубу под ноги перепуганным морякам: теперь уже каждый из них понимал отлично – это конец! Последний удар «Генералу Гранту» прямо в сердце был для корабля роковым… Чей-то дикий панический крик «Тоне-ем! Спасайся!» вывел матросов из оцепенения, заставил забыть о судне, об упавшем и недвижном капитане, который через время, правда, начал было делать отчаянные попытки приподняться с палубы и каждый раз снова падал на грудь – не держали руки. Некоторые матросы бросились за борт, надеясь на силу собственного тела, другие вместе с полуоглушенным боцманом начали разворачивать шлюпбалки для спуска шлюпок на воду, рассчитывая добраться до безопасного места, как будто таковое было где-то рядом среди этих диких гуляющих по проливу волн…
Барк от столкновения с рифом развернуло бортом к ветру, кливера надулись, но кормовой гафельный парус по площади был гораздо больше, и «Генерал Грант» начал поворачиваться кормой вперед.
– Рубите шкоты! Освобождайте гафельный парус! Что вы делаете! Боцман, не теряй голову! Еще есть возможность на корабле добраться до острова! – Но это командовал не капитан, полуразбитый и беспомощный, а Генрих Дункель. Но ют был пуст, за гакабортом мелькнули поднятые вверх весла двух спускаемых на талях шлюпок. Тогда Генрих на время оставил штурвал, подхватил с аварийного ящика топор и ударил по натянутому до предела шкоту. Гафельный парус освободившимся концом взвился вверх и затрепетал на ветру. Генрих снова ухватился за штурвал, закрутил его, стараясь поставить заметно осевший барк носом по ветру.
– Господи, дай какую-нибудь отмель, кусочек пологого берега, чтобы выбросить корабль и спастись… – молил Всевышнего Генрих, а в содрагающее днище барка, как безжалостные гарпуны в туловище обреченного кита, то и дело вонзались острые каменные зубы рифов…
– Золото! Вода заливает золото! – это кричал обезумевший от страха и вконец растерявшийся начальник караульной команды…
– Кто будет спасать груз, сэр капитан? – Худой, без шляпы и почему-то с обнаженной шпагой в руке, он выскочил из трюма и словно морское привидение с растопыренными руками бегал по палубе, не зная, что же ему делать для спасения порученного под охрану драгоценного груза. Но моряков на судне уже не было. Те из них, которые начали заделывать пробоину, по трапу выскакивали оттуда вместе с перепуганными крысами, прыгали за фальшборт, намереваясь догнать шлюпки, но они были уже в полукабельтове правее судна, то и дело взлетали на волнах, каждую минуту имея все сто шансов опрокинуться и затонуть…
Генрих не успел полностью привести барк к ветру, чтобы обогнуть вставшую перед судном скалу – слишком мало было пространство для маневра! – «Генерал Грант», с треском сломав бушприт, врезался носом в мокрый отвесный берег. Кормовая бизань-мачта, хлеща по воздуху рвущимися вантами, рухнула вперед на палубу, грот-мачта надломилась на уровне марсовой площадки и упала на бак, корабль замер, словно живое существо, внезапно встретив на полном бегу непонятное препятствие. Генрих, заранее успев среагировать на неминуемое столкновение, устоял на ногах и опытным взглядом оценил ситуацию – в его распоряжении есть еще много времени, минут десять, а это в условиях морской катастрофы не так и мало!
– Господи, спаси и помилуй! – неистово крестясь, взмолился к небу Генрих, проворно скинул тяжелые сапоги, верхний брезентовый плащ. – Надо попрощаться с капитаном! Я уйду, а он останется один на своем корабле, без команды. – Он проворно соскользнул по трапу с высокого юта на палубу, которая начала медленно крениться на левый борт, подбежал к ничком лежащему капитану. Уильям Лофлин стонал, теперь перестав делать бесполезные попытки подняться на переломанные ноги. Да и левая рука, похоже, ему не служила больше. Дункель перевернул капитана лицом вверх и содрогнулся – гримаса боли исказила до неузнаваемости некогда привлекательные черты моряка. Глаза Уильяма Лофлина с надеждой уставились в бледное лицо рулевого – может, хоть этот новичок поможет ему выбраться на спасительный берег!
– Капитан! Вы так и не сумели привить вашим морякам чувство добродетели, а теперь пожинаете плоды такого воспитания! – Гнерих говорил громко, а Лофлину казалось, что это не безграмотный моряк над ним склонился, а переодетый пастор читает ему последнюю проповедь… – Твои матросы в шлюпке и плывут к острову, а вы брошены своим псом Тумбой здесь и скоро станете начинкой акульих потрохов, как вы любили прежде выражаться!
С перекошенным лицом, облокотись на правую руку, Уильям Лофлин мужественно терпел физическую боль, но слова рулевого, похоже, заставили его страдать еще сильнее – наверно, в нем еще теплилась надежда, что моряки поднимут своего капитана и перенесут в шлюпку. А на земле он быстро поправится, только отлежаться бы в покое несколько недель…
– Это ты, немец… Где боцман? Сильно разбился «Генерал Грант». Может, мы сумеем его починить… О Боже!..
Новая волна приподняла барк и сильно ударила его о каменную отвесную твердь, Уильям Лофлин не удержался на одной руке и упал спиной на палубу.
– Нас разбивает о скалу, да? Скорее зови боцмана…
– Тумба уже уплыл с двумя шлюпками! Вам не нашлось свободного места. Я пришел один, чтобы перед смертью глянуть в глаза человеку, для которого не было ничего приятнее в мире, чем строгать гроб заклятым недругам! Так вроде бы вы любили повторять, Уильям? Или я немного ошибаюсь?
Капитан дернулся, как от удара кнутом по незащищенному лицу, широко раскрытые глаза уставились в лицо рулевого. Что-то вроде удивления промелькнуло в болью затуманенном взоре. Из горла вырвалось скорее рычание, чем приличествующее в подобной ситуации «Прости…».
– Это ты?! Да, теперь я вспомнил тебя…
– Да, Уильям, это действительно я! Мне не надо было так долго вспоминать! Я не забыл ни слова, сказанного вами, ни толчка в спину, ни пинка Тумбы…
Отцовская двухпалая клешня – на правой руке у него целыми остались лишь два пальца, мизинец и большой палец, да между ними три коротких обрубка после сабельного удара – жестко сдавила руку Генриха. Задыхаясь, старый Хельмут Дункель прохрипел, то и дело откашливая мокроту из клокочущей груди.
– Все… конец мне, сынок! Отбегал я по земле свои бесконечные мили… Вот где, на краю света, догнала меня беззубая старуха… Ты иди в порт, ищи место юнги, тебя возьмут! Все, что я знал – знаешь и ты, а это не мало, сынок! Сила в плечах есть, выдюжишь морскую службу! – Ввалившиеся под седыми бровями светлые глаза горели непонятно каким чудом сохранившимся огнем, а может, это сама Смерть дожигала внутри старого моряка последние поленья его некогда бурной жизни…
– Я скоро вернусь, отец. И принесу что-нибудь поесть. – Генрих поднялся с колен – отец лежал на полу старого сарая на задворках трактирного двора, так как уже неделю им нечем было платить за кровать в номере, – вышел под прохладное июньское небо. Над Кейптауном с юга плыли неприветливые осенние тучи, предвещая очередное ненастье. Но в голове молодого Дункеля мысли не о погоде, а о еде – чем сегодня накормить больного отца? Списанный по болезни с каботажного корабля, вот уже два месяца бывший рулевой Хельмут Дункель валяется по трактирам, чувствуя, как внутри его нарастает собственный ледник, постепенно заполняя грудь и охлаждая некогда могучее бесстрашное сердце волонтера и моряка…
– Нет ничего приятнее в этом мире, чем строгать гроб заклятому недругу! И я всегда делаю это с огромным удовольствием!
Эта необычная, зло сказанная фраза заставила Генриха опомниться, отогнать печальные размышления о недавнем прошлом, когда они с отцом еще так дружно работали на одном судне… Ноги по привычке сами принесли его в порт, и теперь он стоял на досчатом настиле около бревенчатой причальной стенки, а перед ним красовался строгий и красивый четырехмачтовый барк «Генерал Грант». По трапу на берег сошли двое – Генрих без труда угадал, что это капитан и его помощник, да к тому же толстячок словно подтвердил предположение Генриха, откликнувшись на столь неожиданное высказывание своего спутника:
– Может быть, вы и правы, сэр капитан, но меня учили, что добродетель никогда еще не мешала любому человеку найти…
– Оставьте эту добродетель ученым ослам, дружище Юрген! Если вам однажды доведется заглянуть акуле в пасть, вы постарайтесь прежде всего выяснить у безжалостной хозяйки океана, знает ли она что-нибудь об этой самой добродетели? Боюсь, что в ответ она аппетитно клацнет прелестными зубками… Так и люди на земле, ничем не лучше и не хуже акул, поверьте мне, я это на себе испытал и сыну об этом расскажу, когда подрастет малость… Тебе чего, зелень полуморская? – Конец речи относился уже к Генриху, который осмелился шагнуть навстречу капитану барка, торопливо стащив с русой головы матросскую шапку.