осит все суда, идущие курсом, близким к Оклендам, сообщать о встрече с яхтой и, если будет такая возможность, выяснить, кто владелец «Хепру» и к какому порту она приписана.
– Проклятье! Клянусь священными водами Стикса, чуяло мое сердце, что наше милосердие выйдет нам боком! – не сдержался и тихо выругался Отто, на скулах выдавились желваки от злости. – Не надо было давать им воду, тогда янки подобрали бы одни трупы! И никакой тебе информации, кроме твердой уверенности, что подохли от жажды!.. А теперь, того и гляди, пошлют вдогон, по наущению Кельтмана, сторожевой корабль! Непременно пошлют, как только он об этом узнает, а узнает обязательно! Вот незадача, черт всех их побери! – и Отто ткнул кулаком в белую перегородку трапного люка.
– Что делать будем, фрегаттен-капитан? – У Кугеля тоже пропала былая самоуверенность: на горизонте замаячила реальная угроза встречи с военным кораблем Австралии, а это было для них не очень-то желательным явлением.
Отто подождал, пока механик Штефан, оставив шлюпбалку, не исчез в машинном отсеке, ответил:
– Будем поднимать золото! Завтра же, чуть взойдет солнце! Что говорит команда по этому поводу? Я имею в виду сообщение из Данидина?
– Вслух никто не выказывал своего неудовольствия. Но по выражению лиц вижу: злятся, что тайком путешествуем неведомо где, что неизвестно для чего сменили название яхты, что идем в холодные воды… Макака Есио шипит, будто ядовитая кобра, распустив свое жабо. Китаец, того и гляди, потравит нас какой-нибудь гадостью.
– Пусть только попробует! – пригрозил сквозь стиснутые зубы Отто. – Прежде чем судороги скорчат меня в колесо, я изрешечу его из пистолета почище дуршлага!.. А как ведет себя этот Русский Медведь? Он больше всего беспокоит меня. И мне кажется, что именно с этим славянином нам и придется иметь дело в первую очередь!
– Штефан, едва стало известно о спасении китобоев и о возможном поиске таинственной яхты, сплюнул за борт и что-то похожее на ругательство сказал на своем варварском языке. А теперь ходит по палубе и напевает про какую-то Катюшу. Наверно, так звали его девушку в России…
– Все ясно! Ситуация у нас – будто перед прорывом из блокированного фиорда. Идем в каюту, обсудим план на завтрашний день. Нам мешкать теперь никак нельзя, каждый час на счету!
– Ты опасаешься прямого нападения, отец? – спросил Карл, когда втроем вошли в каюту Отто Дункеля и прикрыли за собой дверь.
Усаживаясь на диван, Отто пояснил, что прямого нападения матросов он не ждет: побоятся, зная, что они вооружены. Но как бы не сделали попытку удрать на яхте, оставив их на диких и голых скалах! Нам только и останется ждать минуты, когда птицы выклюют наши глаза!
– Хорошо! Тогда сделаем так: когда мы с Карлом завтра уйдем на поиск барка, надо будет закрыть машинное отделение, а ключ ты возьмешь, Фридрих, себе в карман. А иначе могут включить машину, сорвать яхту с якоря и разобьют ее о рифы. И себя, и нас уморят голодной смертью.
Карл, пока шел этот разговор, вытащил два объемистых чемодана, которые лежали в просторных отделениях голубого шкафа в каюте отца, проверил акваланги, покрутил вентили, пшикнув сжатым воздухом, проверил давление показанием манометра.
– Все в полном порядке, можно надевать. И маски со шлангами герметичны, – доложил Карл. Отвинтив шланги от баллонов, он, поочередно закрывая отверстия ладонью, делал глубокие вдохи, чтобы убедиться, что нет постороннего поступления воздуха.
– Отлично, сынок. Не забудь проверить, надежно ли сидит нож в чехле. Да подводные часы и компас. Не велика акватория нашего поиска, да нам она совершенно незнакома. Не пришлось бы потом сожалеть, что проявили излишнюю самоуверенность. Главное на завтра – обнаружить сам барк. А в трюм пойдем обязательно вдвоем: мало ли что… Погиб же дедов напарник, и не злые духи его ухватили, а какие-то живые твари. Ну, теперь идем на камбуз, что-то проголодался я порядком.
Отужинав, долго сидели на баке, курили, прикидывая умом всякие варианты завтрашнего поиска «Генерала Гранта», а с наступлением густых сумерек поделили вахту, чтобы дежурить и досматривать за морем и за яхтой, команда которой спала, кажется, безмятежным сном…
На душе у матросов было так же «безмятежно», как у мышонка, угодившего в когти голодной кошки. Каждый понимал, что с головой влез в капкан, и только от милосердия сенатора Дункеля зависела их жизнь…
– Ты понимаешь, – чуть слышно шептал Роберт, тайком пробравшийся в каюту боцмана. Майкл угрюмо сидел на кровати, кряхтел, пытаясь наверняка проанализировать ситуацию. – Понимаешь, Майкл, в Австралию им ход заказан! Стало быть, пойдут в свою Намибию через Кейптаун. А это ого-го, не близкий свет! Воды и провизии в обрез, на всех явно не хватит. Загрузить трюм и камбуз можно только на французских островах Сен-Поль, до которых отсюда не менее трех тысяч миль. Чует моя душа: как только найдут проклятое золото, нам крышка! Мы им будем нужны не больше, чем утопающему водолазный пояс со свинцовыми брусьями…
– Но если мы побьем их каким-то чудом здесь – не надо забывать, что у них есть пистолеты! – боцман яростно скреб выпуклую грудь ногтями, – то как оправдаемся перед полицией? Скажут, что прирезали сенатора из-за денег, даже если и припрячем где-нибудь это самое золотишко на черный день. Так – смерть, и по-иному – пожизненная каторга. Влетели, похуже селедок в сети, не выдраться!
– Под присягой покажем, что себя защищали. – Роберт, похоже, давно уже продумал все возможные версии.
– Обвинят в сговоре с целью разбоя. Вот если они первыми нападут и у нас не останется другого выбора, как только драться насмерть, тогда иное дело. По крайней мере совесть наша будет перед Богом чиста и никакое следствие не сможет нас запутать, допрашивая поодиночке…
– Чем драться, Майкл? Сухарями их не «перестреляешь»… Эх, поплачет моя мамочка! А прекрасная Эмми выйдет замуж за какого-нибудь прощелыгу из окружения генерал-губернатора! – тонкие усики дергались, словно Роберт вот-вот заплачет от досады…
И в матросском кубрике витал дух беспокойства. Во сне вздыхал Чжоу Чан, метался Джим: ему в который раз снился тонущий у Перл-Харбора крейсер. Словно от сибирских морозов вздрагивал под простыней Есио, а Степан Чагрин сквозь узкую смотровую щель танка снова видел злополучную речушку Майтугу, заросшую камышами, видел рощу на небольшом возвышении там, за речушкой. Надо было на полном ходу проскочить по узкой земляной дамбе, обогнуть четыре серебристых емкости, в которых до войны хранилось колхозное топливо тракторам и комбайнам, и занять удобную позицию для обстрела фашистов у деревушки под названием Выселки… Легко сказать – проскочить, да на той дамбе каждый сантиметр пыльного покрова пристрелян из пушек и пулеметов! Два наших танка уже лежат на обочине с обгорелыми корпусами, теперь настал их роковой час испытывать судьбу на везение…
Командир танковой роты, бывший самарский машинист паровоза Александр Соколов отдал приказ: он идет на дамбу первым, его ведомые, проскочив через Майтугу, расходятся правее и левее, используя складки местности, всем прорываться к нефтебазе и зайти во фланг немцами занятой рощи. Во время их прорыва рощу будет обрабатывать полковая артиллерия и минометы…
Они рванулись вперед следом за артзавесой. Танк старшего лейтенанта Соколова удачно миновал дамбу, окутавшуюся вмиг столбами дыма и пыли. Оказавшись на том берегу Майтуги, стреляя из пушки, он приблизился к нефтебазе, но здесь страшный удар снаряда разворотил гусеницу.
– Чагрин! – услышал Степан в наушниках спокойный голос Соколова. – Быстрее в обход! Я прикрою из пушки! Давай, Степка, дави этих гадов до последнего таракана!
В искалеченной, полуизмятой гусеницами и перепаханной снарядами роще царил кромешный ад, летели вверх комья земли, ветки деревьев, кусты и трава, по роще секли тугие пулеметные очереди, пытаясь подавить оборону немцев. Через дамбу и вплавь поднялась в атаку наша пехота.
Получив приказ, Степан бросил танк влево, успел по неглубокому суходолу проскочить мимо нефтебазы и, поднимаясь к пустым, снарядами исковерканным круглым бакам, испытывал непонятное в душе ликование, как будто во всей этой долгой уже военной судьбе у него не было иной цели, как проскочить именно через эту дамбу и эту крохотную степную речушку с камышовыми берегами…
– Держись, братва! Сейчас устроим фрицам баню! – крикнул Степан, разворачивая танк таким образом, чтобы, едва башня выйдет выше среза суходола, открыть огонь с тыла по немецким батареям.
Получилось совсем иное: как только высунулись из-за крайнего нефтебака, прямо перед собой обнаружили немецкие танки, полным ходом летевшие к дамбе, через которую прошло уже несколько рот пехоты, подтягивалась легкая артиллерия…
– Огонь по танкам! – закричал Степан башенному и по рации сообщил старшему лейтенанту Соколову: – Командир, передай в полк: фашисты контратакуют двумя танковыми батальонами!
– Степан, держись! – тут же послышался в наушниках взволнованный голос Соколова. – Я передаю координаты на КП! Пусть перенесут огонь по танкам! Держись, браток, отходить нельзя, там пехота еще не закрепилась на берегу!
– Буду держаться!
Сержант Зыков выстрелил – головной танк немцев подпрыгнул, как лыжник на крутом трамплине, развернулся, и Зыков вторым снарядом разворотил ему бок. Танкисты посыпались из машины, спасаясь от пламени.
– Огонь! – снова скомандовал Степан, а сам дал сигнал механику Семенову после выстрела рвануть танк назад. Едва только сделали «шаг» назад, стараясь укрыться за объемистым нефтебаком, Зыков выстрелил еще несколько раз по крайнему к ним танку и перебил ему гусеницу, и тут от страшного по силе удара их Т-34 качнулся и замер, словно бык, оглушенный ударом молота по голове…
– Товарищ лейтенант, горим!
Семенов надрывался в крике, но контуженый Степан еле слышал. В глазах все плыло, вперемешку с яркими искрами, его качало, как на легкой волжской зыби. Противная тошнота рванулась к горлу, захотелось свежего воздуха, но грудь заполняется едким дымом горящей краски и резины. Кто-то хватает его за ноги и тащит в черную бездну с нестерпимым удушливым смрадным воздухом. Степан рванулся из последних сил, лишь бы не рухнуть в эту преисподнюю, больно ударился головой об острый угол и… проснулся. Голова и в самом деле гудела от боли в затылке – метнулся во сне, ударился о переборку. Который раз видится ему последний бой с фашистами тогда, в сорок третьем, после знаменитой Прохоровки, а потом были плен, концлагеря, побег и травля дрессированными овчарками, снова концлагерь в западных землях Германии, изнурительная, на износ работа в шахте…