ранжевым пламенем, полыхавшим в ночи.
– Интересно, забрали они этот ящик? – задумчиво произнес Питерсон. – Я положил его в сейф у себя в кабинете. Хотелось бы знать, взломали ли они вначале сейф, взяли ящик, а потом рванули здание – своего рода устрашающий жест. Или сразу устроили взрыв, полагая, что ящик в любом случае будет у них в руках? Любопытно…
Ахо сказал:
– Просто не могу поверить. Уничтожают Куперс-Фолс. Этой постройке более сотни лет.
– К сожалению, мы ничего не можем поделать, – ответил Питерсон. – Мы даже не видим их. Они пользуются непогодой. Делают свое дело и исчезают, а снег заметает следы. Как бы то ни было, их несколько человек, по меньшей мере двое, не считая убитого вами, Купер. – Он выпустил струю дыма. Мы молчали. Пожар полыхал вовсю. – Боюсь, нам так никогда их и не найти. Они совершают нападение и тут же исчезают – в этом весь смысл их действий.
Откуда-то издалека донесся еще один глухой удар, похожий на взрыв.
– Это еще что? – спросил Ахо. Задор мэра несколько утих, он начал воспринимать события спокойнее. – Вы слышали?
– Надо полагать, это библиотека. – Питерсон встал, потянулся. – Держу пари, они только что подорвали нашу чудесную маленькую библиотеку. Да, чисто работают, ничего не скажешь.
– Что же нам делать, черт побери? – спросил меня Ахо.
– Лично я сейчас оденусь и пойду взгляну, что там происходит. Город, должно быть, от этих проклятых фейерверков выглядит как в День независимости.
Артур Бреннер благоразумно решил вернуться в постель. Простуда совсем одолела старика, да и спина побаливала от удара при падении во время взрыва в его доме.
– Ты ничем не можешь помочь, Джон, – сказал он, натягивая одеяло до подбородка. – Ложись-ка лучше тоже.
– Да нет, Артур, любопытно, чем все это кончится.
– По-моему, мир просто сошел с ума, – просипел он. – Это чистое безумие, дьявольское наваждение.
В общем-то ничего особенного на пожаре я не увидел. Резкий ветер хлестал нам с Питерсоном в лицо. От мороза перехватывало дыхание. Три стены здания суда рухнули, горящие внутри лестницы создали настоящую геенну огненную. Улица между гостиницей и судом была усыпана обломками, снег почернел от сажи и пепла, в воздухе стоял густой, едкий дым, повсюду валялся мусор. Ревущее пламя полыхало на ветру, вспарывая стылое пространство точно ножом. В конце улицы отблеск пожара окрашивал снег розовым цветом. Вся картина сильно напоминала фотографию времен Второй мировой войны.
Мы подпрыгивали, хлопали себя по бокам в тщетной попытке согреться. Питерсон оказался прав: наша маленькая, изящная, сказочно прекрасная библиотека была разрушена до основания, ее разметало по снежному насту, а то, что осталось, горело негасимым пламенем. Сгорели книги, газеты, журналы – все, что оставила после себя Пола. Правда, некоторые книги валялись на снегу нетронутые – хоть что-то уцелело. Куски лепнины вогнало в снег, и они торчали из наста как скорбные вехи.
Мы молчали, не в силах перекричать свист ветра.
На рассвете снегопад прекратился. Небо висело над городом ясное, серовато-голубое, и ослепительно ярко светило солнце. Обледенелая снежная поверхность блестела, точно отполированный гранит. Мы собрались в гостинице за завтраком. Ресторан был переполнен: мир, казалось, сразу ожил. По улицам бежали машины, население Куперс-Фолса сгрудилось в горестном оцепенении, изумленно взирая на тлеющие остатки того, что некогда было зданием суда, на черный кратер подвала на месте библиотеки, где горки книг вспыхивали случайным пламенем в тот или иной непредсказуемый миг.
Помощник Питерсона завтракал вместе с нами. Он разинув рот выслушал наш рассказ о событиях, происшедших вчера, пока он лечился от гриппа. У всех нас, похоже, было одинаковое ощущение, что осада кончилась. Кто бы ни были те люди, они заполучили свой ящик, если смогли найти его в этих дымящихся руинах, а может, просто уничтожили его. Днем несколько пожарников по собственной инициативе сделали попытку погасить огонь, но тщетно. Вода из городского водопровода замерзала в шлангах, а несколько шлангов вообще лопнули с треском, будто поленья в костре, – резина мгновенно дубела и становилась очень хрупкой. В утреннем свете над автомобилями поднимались клубы выхлопных газов: водители не выключали моторы, так как не было никакой гарантии, что заглохнувшие двигатели удастся завести снова.
Питерсон со свойственной ему энергией развил бурную деятельность. Ветер и снег поутихли, и аварийные команды, выйдя на трассу, быстро восстановили телефонные линии. Питерсон тотчас связался с отделением ФБР в Миннеаполисе, с полицией штата и одному богу известно с какими еще органами охраны порядка. Он накатал серию отчетов для репортеров телевидения и прессы, которые вот-вот должны были нагрянуть сюда, записал показания Артура Бреннера, Рихарда Ахо и мои.
Питерсон не прекращал попыток выяснить через полицию Буэнос-Айреса, чем занимался Сирил в то время, пока находился там. Он вызвал доктора Брэдли освидетельствовать трупы, выписал разрешение на изъятие тел Сирила и Полы для погребения, навестил мать Полы, сообщил сотрудникам висконсинской полиции о покушении на меня на автостраде в этом штате. Одним словом, принялся переводить разгул ужаса и насилия в дни пурги на язык конкретных фактов, занесенных на официальные бланки, в официальные досье. Элис едва успевала поворачиваться: то лихорадочно печатала на машинке, то звонила по телефону, то бросалась к картотеке. Все это происходило в номере гостиницы.
К концу дня стали прибывать официальные лица из Миннеаполиса. На вертолете прилетел губернатор Миннесоты с несколькими помощниками. Прибыли репортеры на автомобилях и вертолетах, за ними – работники телевидения с передвижной телеустановкой. Этот поток разнообразных личностей, в мгновение ока заполнивших собой пустой, брошенный на произвол судьбы, промерзший до основания мир последних дней, на время вырвал Питерсона из наших рядов. Однако, прежде чем отдаться на растерзание общественно-бюрократического аппарата, он сумел устроить меня в конторе Артура Бреннера, которая размещалась в гостиничном номере. Когда он ушел, мы с Артуром уселись в нише у окна, в те самые кресла, в которые он усадил нас с Полой в тот день, когда мы пришли к нему за советом, и принялись созерцать панораму запруженной народом улицы, там, внизу под нами. Мы разговаривали, курили, потягивали херес. Еду нам приносили из ресторана. Здесь был совсем иной мирок, теплый и уютный, и нам потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к покою, к окончанию «войны». Стало ясно: с возобновлением контакта с внешним миром мы, пережив пургу, осаду, словом, массированную атаку на Куперс-Фолс, вновь вышли из тьмы на яркий солнечный свет.
Вскоре после ужина к нам на чашку кофе заглянул доктор Брэдли, чтобы проверить наше самочувствие, и заметил не без сарказма, что, по всей вероятности, мы выживем; однако, когда мы принялись за кофе, я начал неудержимо зевать.
– Самое лучшее для тебя сейчас, – сказал он, потягивая кофе, – это лечь спать. Ты истощен физически. Последнее время ты находился в страшном напряжении и физически, и эмоционально, Джон, поэтому для тебя единственное средство привести себя в божеское состояние – это отдохнуть.
В конце концов я забрался под одеяло на одной из двухспальных кроватей Артура и закрыл глаза, прислушиваясь к журчанию голосов в соседней комнате. Два старых друга пили кофе, мирно беседовали, наверняка перебирая те неслыханные события прошедших дней, которые всколыхнули наш заштатный городок. Я лежал совсем тихо, но заснуть не мог. Зрела уверенность: я должен что-то сделать, что-то предпринять. Не оставалось сомнений: тот убийца был не единственным, возможно, он вообще не убийца и никого не убивал, а лишь предпринял неудачное покушение на меня. Здесь крылось, я был твердо убежден в этом, нечто гораздо большее, чем могло показаться на первый взгляд. Щупальца прошлого тянулись ко мне, но, к счастью, сон наконец-то сморил меня и я забыл об этом прошлом. Было в нем что-то и утешительное, и угрожающее, но что из того? Теперь – всему конец. Засыпая под мерный гул голосов из соседней комнаты, я знал, что лично мне прошлого бояться нечего.
20
Могилы пришлось выдалбливать отбойными молотками. Панихида была короткой: никто не мог долго выстоять на таком холоде, даже несмотря на натянутые над могилами палатки, которые обогревались электрическими калориферами, привезенными из похоронного бюро. Солнце ярко светило. Резкий ветер сек лица, точно косой. Людей пришло мало. На дорожке стояли автомобили с включенными двигателями. Сирила и Полу погребли на высоком утесе над самыми водопадами.
Мы приехали на кладбище прямо из церкви после очень короткой панихиды и, не в силах терпеть резь в легких, обжигаемых ледяным ветром, вскоре отправились обратно в город.
Над развалинами здания суда и библиотеки все еще клубился дым. Стоя на кладбище, мы видели, как он поднимался над городом подобно туману. Кто-то заметил, что гореть будет еще несколько дней. Всюду, даже на кладбище, ощущался запах гари.
Питерсон не отрываясь глядел на могилы. Щеки у него стали пунцовыми от мороза и ветра. На нем были огромные темные очки, предохранявшие глаза от слепящей белизны снега. Он попросил меня заглянуть к нему в его импровизированную контору.
Позже мы вместе пошли в ресторан при гостинице. Питерсон только отрицательно помотал головой, когда двое репортеров ринулись через вестибюль нам навстречу. Мы сели, заказали кофе.
– Каковы ваши дальнейшие планы? – спросил он.
– У меня нет никакой ясности, – сказал я. – Понимаете, это похоже на швейцарский сыр… Множество дыр, связанных цепью насильственных актов. Должно же существовать какое-то объяснение.
– Бесспорно, – согласился он и кивнул. – Но пусть этим теперь занимаются другие. А что вы собираетесь делать?
– Полечу в Буэнос-Айрес.
– Зачем? – Он поиграл чайной ложечкой.
– Видите ли, у меня появились кое-какие довольно существенные соображения, – ответил я. – По поводу этого ящика, этих бумаг, обнаруженных Полой, по поводу тех людей, которые стремились их получить.