– Не бред сумасшедшего, Джон, а политика Соединенных Штатов, – продолжил он свою мысль, внимательно глядя на меня, – преемственная политика, но тайная. Выборные официальные лица редко вовлекались в движение, часто они просто не знали о нем. Нам не нужны были номинальные лидеры, понимаешь?.. Все, что нам требовалось, – это сотрудники специальных служб, организаторы, дипломаты, ученые и горстка конгрессменов на ключевых позициях в необходимых нам комитетах. Видишь ли, мы не действуем по четырехлетним или восьмилетним планам, то есть в зависимости от того, кто в этот период правит Белым домом… Мы методически проводим свою линию в соответствии с нашими сроками с целью остановить коммунизм и объединить всех под единой крышей власти. Цинично? – Он улыбнулся своей особенной покровительственной улыбкой и кивнул. – Действительно, многие могли бы так посчитать, знай они об этом. Однако все дело в том, что мы не видим иного пути, другого способа обороны против русских и китайцев. Вопрос однозначен: или мы, или они, Джон, и борьба предстоит долгая…
– А если вы ошибаетесь? – глухо спросил я.
– Этого мы никогда не узнаем. К тому времени нас уже не будет. Мы ставим на карту жизнь людей грядущих поколений. Что же касается нас, то мы заняты, мы при деле. Когда наступит их время, они тоже найдут для себя какое-нибудь занятие.
Помолчав, я спросил:
– Почему они хотели меня убить? Зачем убили Сирила и Полу?
– Все дело в тех документах, что хранились в коробках в библиотеке… Там полная информация для тех, кто сумеет в них разобраться. – Его брови изогнулись дугой, он развел руками. – Возник вопрос: стоило ли рисковать? Ведь если бы вся эта информация стала достоянием масс, опять началась бы эта старая пустая болтовня о фашизме. Слишком многое всколыхнулось бы, понимаешь? Поверил бы кто-нибудь? Как знать… Почти наверняка – нет. Однако снова пошли бы ненужные разговоры… И глядишь, кто-то вдруг начал бы копаться во всем этом, и следы привели бы в Германию, к Бренделю и Гауптману, а тут совершенно случайно кто-то вспомнил бы и Эдварда Купера, сына Остина Купера, и так далее и тому подобное, пока не добрались бы до бедняжки Ли. Такая возможность существовала, рисковать не имело смысла. Позже, когда мы установили, что Олаф Питерсон повез эти документы правительству, пришлось нажать кое на кого там, наверху. И мы нажали. Однако наш мистер Питерсон – человек весьма сообразительный. Когда он поехал в Нью-Йорк, мы, разумеется, ни на минуту не выпускали его из виду. В итоге мы решили командировать сотрудника ЦРУ, чтобы заключить сделку с тем профессором Колумбийского университета, который крайне нуждался в деньгах для выплаты алиментов, взноса за обучение сына в Эксетере и к тому же мечтал купить новую машину, насколько я помню. Так вот этот профессор сейчас выполняет кое-какую работу по контракту для нашего шифровального центра. Теперь у него достаточно денег, чтобы покрыть свои расходы, и даже хватит на кое-какие излишества. Таким способом мы заткнули ему рот. Мы всегда попросту можем сослаться на интересы национальной безопасности, как ты понимаешь, а национальная безопасность оправдывает многое, но, конечно, не явные грехи. Таким образом, как видишь, мы полностью обезвредили приятеля Олафа. – Он посмотрел на меня, поглаживая на груди свой старый джемпер.
– А убийства? – спросил я.
– Покушения на твою жизнь? Их совсем не следовало бы разрешать. – Он выглядел печальным, огорченным. – Те двое, Кипнюз и Рихард, были из ЦРУ… уполномоченные Гюнтера Бренделя, который впал в панику…
– Из ЦРУ?! – взорвался я, чувствуя, как начало покалывать кожу на голове. – Неужели у Бренделя была такая власть?
– Да, Джон. Они были сотрудниками ЦРУ. И герр Брендель, к сожалению, имел достаточный вес, чтобы отправить их на такое задание. Поскольку они были из ЦРУ, все данные о существовании этих двоих легко можно было ликвидировать, скрыть. На запросы из Вашингтона никаких ответов не поступало, так как перед правительством фактически встала задача вести следствие против самого себя. В результате не осталось никакой документации о существовании подобных людей вообще… Когда ты убил долговязого, то есть Рихарда, это всех встревожило. Кипнюза тотчас же отозвали и перебросили в Буэнос-Айрес, на его постоянную оперативную базу.
Солнце затерялось в небе, низко над землей повисли плоские серые облака. Деревья стояли голые, точно обгоревшие, и тающий снег падал капелью с карнизов, словно сотня метрономов отбивала такт.
– Кто убил Сирила? Майло Кипнюз?
– Нет. – Артур тяжело задышал, потер нос тыльной стороной ладони. Сквозь его серебристые седины просвечивала розовая кожа черепа. – Нет, Сирила убил не он. И не он задушил Полу… Как только человеку там, наверху нашей маленькой пирамиды, стало известно, что Брендель по собственной инициативе натравил на тебя убийц, он моментально приостановил это и отослал Кипнюза. Что же касается Рихарда, то было уже поздно.
– Питерсон убил его в Лондоне, – сказал я.
– Не понял…
– Кипнюза.
– Ты присутствовал при этом, надо понимать?
– Да. В загаженном туалете в пивной.
– Ну и ну! Кипнюза… – В уголках рта Артура промелькнула тень удовлетворенности. – Должен признать, это меня ничуть не удивляет. Мистер Питерсон – крепкий орешек. Он вызывает у меня восхищение. Сейчас он в Вашингтоне и выслушивает приблизительно то же самое, о чем я говорю тебе.
Мне становилось все труднее и труднее дышать. Оцепенение охватывало не только тело, но и мозг. Я прекрасно сознавал, что предельно измучен и умственно, и физически, что умственное напряжение во много раз сильнее физического. От этого напряжения мои виски сжимало словно щипцами. Страх, недоумение и отвращение – все слилось. Мне казалось, что я молча просидел в своем кресле целую вечность, а когда я взглянул на часы на каминной полке, был всего лишь полдень. На улице лениво моросил весенний дождь. Снег быстро таял, оседал, обнажая мокрые, мертвые бурые листья, похожие на плоских жуков. Тиканье часов напомнило мне гостиную в доме Рошлера, и мысли мгновенно перешли на Ли.
Я вспомнил, как мы встретились с ней в заснеженном парке, как шли и говорили о фильме, о пассажирах на корабле, плывущем в небытие. Без конца перебирал в памяти другие наши встречи… как я целовал ее в губы там, в санях, как она появилась у меня в ту же самую ночь… Увижу ли я когда-нибудь ее снова?
– У тебя было трудное время, Джон, – заметил Бреннер. Он помешал кочергой в камине, с трудом нагнулся и подложил пару поленьев, пошевелил угли, пока не загорелась кора.
– Я думаю о Ли, – сказал я. Перед моим взором стоял квадрат окна, в котором вспыхнул свет, в то время когда наша машина сворачивала на улицу. Я знал, во что мне хотелось верить.
– С ней ничего не случится, – заверил он. – Обещаю тебе. О ней позаботятся. Ведь она из семьи Куперов.
– Они и в Глазго покушались на меня…
Он кивнул:
– Знаю, знаю. Еще один глупый, необдуманный шаг, опять же вызванный паническим состоянием Бренделя. К тому времени он уже знал, что ты побывал в Буэнос-Айресе, знал, что ты видел эту фотографию и беседовал с Котманом и Сент-Джоном. Котман – человек педантичный, осторожный, он был в ужасе, однако не захотел превышать своих полномочий, которые, естественно, не распространялись так далеко, чтобы позволить убить единственного оставшегося в живых сына Эдварда Купера. Сент-Джон же – тип, безусловно, абсолютно аморальный – находил все это довольно забавным: что ни говори, он занимал нейтральную позицию, не связывал себя никакими обязательствами, но, отлично зная, что за нацистским движением стоит правительство Соединенных Штатов, не хотел дразнить Вашингтон… И на этот раз Брендель решил действовать по-своему, – произнес Бреннер с оттенком недовольства в голосе. – Он вновь спустил с цепи своих псов, как только узнал, что ты в Глазго и следуешь по стопам Сирила, хотя и в обратном направлении, что со временем все равно привело бы тебя в Мюнхен. Впрочем, он не думал об этом и ни с кем не советовался. Он просто хотел устранить тебя, прежде чем ты успеешь разыскать свою сестренку живой, невредимой и относительно здоровой. – Артур вздохнул тяжело, со свистом; эта длительная беседа отняла у него много сил, но он держался спокойно, уверенно и с достоинством. – Как мне потом сообщили, акция, на которую Брендель дал санкцию, бездарно провалилась. На твое счастье, слава богу. И Брендель не счел нужным проконсультироваться с главой организации, хотя знал, что такое решение, как ликвидация сына Эдварда Купера, должно быть согласовано и утверждено на высшем уровне. Он понимал, что ему этого не позволят, а потому и не обратился к главе. Правда, он знал, что не мог связаться с этим человеком наверху, в тот момент это было невозможно… и герр Брендель решил действовать самостоятельно.
– Но почему, – спросил я, – почему он не мог запросить человека наверху? Почему это было невозможно?
Артур долго смотрел на меня, как бы раздумывая, стоит ли мне это говорить, и наконец ответил:
– У меня был инфаркт, Джон. Я лежал без сознания.
К ужину я даже не притронулся, зато осушил два бокала вина. Ночь стояла темная, пламя свечей отражалось на серебряных приборах на большом столе, покрытом старинной кружевной скатертью. Я сидел на стуле, прислушивался к шуму дождя, смотрел, как он хлещет по мощенному булыжником внутреннему дворику, сечет по белой кованой мебели, потом уставился на огонь в камине. Я испытывал смертельную усталость, потерял всякую волю, решимость и надежду. У меня не было будущего. Меня цепкой хваткой держало прошлое.
Артур прикурил сигару от канделябра и проглотил рюмку хереса. Перед ним стоял графин из граненого хрусталя. В мигающем свете свечей Артур выглядел старше, щеки его ввалились, глаза глубоко запали, но голос оставался сильным, ум – гибким.
– Я – Барбаросса, Джон. И всегда был им – с того самого момента, когда стало ясно, что Гитлер проиграет войну. Они обратились ко мне. Тогда я работал в правительственном аппарате, в госдепартаменте, где меня ценили и уважали. Считали «надежным», как говорили мои коллеги с Юга. Я был абсолютно нормальным, спокойным, уравновешенным человеком, судил обо всем здраво и, по общему признанию, отличался предприимчи