ерные волосы были зачесаны назад, придавая его лицу демонический вид. Широкоплечий, с тонкой талией, стройными бедрами. Именно такой, как сказал герцог. В нем не было ничего от классического тучного тенора. Он обладал гладким телом хорошо тренированной кошки.
Между ними пробежали электрические токи. Пьетра чувствовала, как они несутся по ее телу, когда она изучала его. Словно по чьей-то воле ее рука поднялась к его рту, и он склонился поцеловать ее, не морща губы в воздухе, как было принято, а прижавшись ими к перчатке, пока она не почувствовала слабое жжение сквозь тонкий шелк.
— Эдуардо, — раздался поблизости голос, — посмотри, кто здесь, граф Бреначиа. Он спрашивает тебя. — Мария и герцог как-то потускнели.
— Маэстро, — тихо проговорила Пьетра, — это честь.
Ланкона продолжал настойчиво смотреть на нее.
— Вы принадлежите ему? — спросил он, близко наклонившись к ней.
— Он мой покровитель.
— Почему? — с жаром спросил тенор.
Пьетра не знала, что ответить и стоит ли вообще что-то говорить. Она понимала, что вступила на опасную тропу, и чувствовала, как все прочное и надежное прошедших двух лет ускользает из-под ее ног. Однако она и не пыталась вернуться в безопасное место. Не могла ничего поделать.
— Скажите мне, — настаивал Ланкона, — как мог герцог завоевать такую награду, как вы?
Когда ее рука потянулась к бриллианту на груди, он уловил движение и улыбнулся.
— А! И это все? Я дам вам сотню бриллиантов, тысячу.
— Он дал мне гораздо большее, чем бриллианты.
— Я дам вам больше, все, что захотите, все. Пойдемте со мной.
— Это нехорошо, — проговорила она наконец, опустив глаза.
Он взял ее за подбородок и приподнял лицо, чтобы она снова посмотрела на него.
— Синьорита Манзи, мы не дети, чтобы нами управляли условности, и не рабы ограниченной морали. Мне предначертано парить с орлами, и я до сегодняшнего вечера не встретил никого, с кем бы я смог разделить свой полет.
Она вспомнила о последнем даре герцога, булавке в виде феникса — великой птицы, поднимающейся из рубиновых языков пламени в свободный полет. Однако безумные импульсы ее сердца по-прежнему враждовали с уроками в ее сознании.
— Я слишком многим ему обязана, — сказала она. — Я не могу его оставить.
— Вы верите в силу судьбы? Когда судьба говорит нам, куда должны пойти наши жизни, мы больше не можем выбирать наш путь. — Он наклонился ближе. — Первый раз, как только я увидел вас сегодня, я знал, что вы моя судьба, а я ваша. — Он еще ниже наклонился и тихо, чтобы только она могла услышать, пропел строку, от которой все у нее внутри сжалось, когда она сидела в ложе: — «Так будем же любить, небесное созданье». — Он выпрямился. — Утром я пришлю за вами мой экипаж.
Она взглянула на него, сразу не поверив, но целиком подчиняясь. Если экипаж действительно приедет, она сядет в него, подумала Пьетра, потеряв контроль над собой.
Потом она почувствовала руку герцога у себя на локте.
— Пьетра, у нас долгая дорога. Синьор Ланкона, рад был познакомиться с вами. Ваше пение доставило мне наслаждение. — С легкой настойчивостью он увел Пьетру.
Большую часть пути герцог хранил молчание, но когда они стали приближаться к вилле, он отвернулся от окна и взял ее руку.
— Не беспокойся обо мне, Коломбина. Даже если ты уйдешь, часть тебя навсегда останется со мной.
— О чем ты говоришь, Эдуардо?
— Пожалуйста, моя дорогая. — Он похлопал ее по руке, словно ребенка. — Разве я не говорил, что этот день придет? Не думал только, что это случится так скоро, но с’ est la vie. С самого начала я знал, что не смогу удержать тебя долго. Ты мой шедевр, Пьетрина, и теперь мир знает это. Ты должна идти с ним.
Она посмотрела ему в глаза и увидела, что именно это он и подразумевал. Она обняла его за шею.
— Ох, Эдуардо, мой дорогой, дорогой друг. У меня сердце разрывается от одной мысли, что я покину тебя…
— Но оно скоро залечит свою рану, закалившись жаром большей страсти, чем ты знала прежде. — Экипаж остановился у лестницы ее виллы. Когда он вновь заговорил, его голос был холоден и спокоен: — Теперь вытри глаза, малышка, и поднимайся. Антония поможет тебе собраться. Мне знаком взгляд Ланкона: Бог свидетель, у меня самого он бывал довольно часто. Он не захочет, чтобы его заставляли ждать.
Они вышли из экипажа. Он взял ее за плечи и повернул к себе лицом.
— Но передай ему: если он когда-нибудь осмелится обидеть тебя, я убью его.
Она мрачно кивнула, затем быстро поцеловала его, подобрала тяжелые юбки и побежала по лестнице. Герцог опять сел в экипаж, и он покатил прочь, а она уже была в доме, зовя Антонию.
Мир Пьетры, неофициальной жены известного оперного певца, расширился необыкновенно.
Прежде всего она открыла для себя любовь, а с ней и романтическую страсть, о существовании которой она догадывалась. Она искренне любила герцога и с ним узнала, что такое физическое наслаждение, но с обостренным чувством исступленной любви к Этторе она парила, поднимаясь к пику истинного блаженства, выкрикивая его имя, когда он вздымал ее над вершиной, и она скользила в пространстве, кружась от ярких красок, красоты и музыки, в мире, заполненном только им, ее и их любовью.
Ланкона обожал ее; она боготворила его. Где бы он ни пел — в «Ла скала», «Ла Фенис», в Риме или Флоренции, — она сопровождала его. Он осыпал ее цветами, вниманием и любовью. Помня бриллиант герцога, он также осыпал ее драгоценностями, как и обещал. Не только изумруды, сапфиры и рубины, но гранаты из Вены, миланские хризобериллы с мерцающим тигровым глазом, чтобы уберечь ее от беды, жемчуг из Парижа, опалы из Мадрида. И бриллианты, их всегда было больше. Она хранила их в шкатулке из чеканного золота, купленной им на Понте Веккио, когда он пел во Флоренции.
Она очень любила свои драгоценности за их свет, цвет, их совершенство, но еще больше она дорожила ими как символом верности Этторе. Но чем больше он дарил ей их, тем меньше они значили для нее, поскольку Пьетра считала, что в любви она нашла что-то более значительное, во что могла верить, нечто такое же прочное, как любой камень.
Лишь одна тень омрачала их счастье. Этторе был женат на дочери богатого купца. Это была простая молодая женщина, равнодушная к опере и не желавшая покидать дом и следовать за мужем. Этторе считал ее скучной и обыденной, его истинными избранницами были музы. Когда он начал понимать, каким волшебным голосом он обладает, и мечтать о карьере оперного певца, Этторе знал, что его состоятельный тесть снабдит его деньгами, чтобы платить за уроки мастерства великим педагогам, которые жили в Риме, Милане, городах, далеко расположенных от его деревни.
Теперь Этторе добился успеха — он величайший тенор в Европе; он нарасхват, сам Верди написал специально для него оперу. Осталось неосуществленным лишь одно желание. Он отчаянно хочет жениться на Пьетре. Но он и его жена католики, развод невозможен. Этторе обращался к папе расторгнуть брак — пустая надежда после стольких лет брака, но это его последняя надежда.
Прошение было отклонено.
Когда он начинал горевать, что у него нет возможности стать ее законным мужем, Пьетра уверяла его, что это не имеет никакого значения. «Мы вместе. Нет более прочных уз, чем узы сердца и души». Если вдруг когда-либо возникало сомнение в прочности их союза, это рассеивалось каждый раз, когда они, слившись в единую плоть, возносились вместе к вершине истинного наслаждения, а потом также вместе погружались в покой полного удовлетворения.
Их идиллия, возможно, продолжалась бы и дальше, несмотря на условности света, если б однажды жена Этторе не предприняла одно из редких путешествий, чтобы посмотреть на мужа в «Ла скала». Конечно, ей было известно, что муж флиртует на стороне; она также знала, что по закону он будет принадлежать ей вечно и что ни одна из его амурных историй не продолжалась более нескольких месяцев.
Но, когда она неожиданно появилась на спектакле, то была потрясена взором мужа, устремленным со сцены на прекрасно одетую, украшенную драгоценностями молодую женщину, сидящую в боковой ложе. Еще синьора Ланкона заметила, что дама в ложе была очень молода и захватывающе красива. Это уже не простой флирт, поняла она; теперь синьора Ланкона сомневалась, что проведет остаток дней рядом с Этторе. И что бы ни говорил закон и Бог, Этторе в сердце своем был женат на этой женщине. Она решила, что Бог и закон будут последней инстанцией.
С этого времени, в каком бы городе ни пел Ланкона, в зрительном зале неожиданно появлялась синьора в поношенном черном платье, ее несчастные, красные от слез глаза неотступно следили за мужем на сцене, а грубые руки теребили носовой платок — картина брошенной жены…
И каждый вечер синьора Манзи, красиво одетая и осыпанная драгоценностями, сидела в ложе, одна в своем великолепии — признанная любовница.
Сначала на спектаклях Этторе раздавалось несколько свистков, ничего серьезного, едва заслуживающего внимания. Но синьора неустанно продолжала свою кампанию, и скоро свист стал заглушать арии. Сопрано начали отказываться петь с ним.
Наконец случилось худшее. Накануне важного спектакля «Ла скала» отменила его выступление. Вскоре и другие оперные театры последовали этому примеру, его появление на сцене стало нежелательным.
— Я оставлю тебя, — объявила Пьетра, когда пришла последняя телеграмма из Рима. — Они попросят тебя вернуться, если я уйду из твоей жизни.
— Нет! — воскликнул он, бушуя в их гостиничном номере в Венеции. — Что они ждут от меня? Конечно, у меня есть любовница. Это Италия! Чтобы женатый мужчина навсегда остался верен жене — смешно, даже недостойно. Взгляни на своего герцога. Никто не осуждал его за тебя или других его любовниц.
— Его жена никогда не возражала. Твоя хочет тебя вернуть.
Он прильнул к ней.
— Я не брошу тебя.
— Ты должен, Этторе. Я знаю, что они говорят обо мне. Они смеются и называют меня твоей игрушкой. Но теперь они знают, что наша любовь вечна. Вот этого они и не могут допустить. Нашего возвышенного счастья.