Анна ласково прижала его голову к ещё вздрагивающей груди и, не отпуская его от себя, неподвижно застыла.
— Ты знаешь, Жак, — минутой спустя, тихонько шепнула она, — за последние три месяца, что я здесь, ты первый, кто довёл меня до вершины блаженства, — и мягко поцеловав, легонько отстранила от себя тяжело дышащего охотника.
— Дьявол! — не удержавшись, выругался Бенуа, когда встал с постели. Он закрутился, поджав босую ногу, которой наступил на брошенный около кровати крест. Ругаясь уже про себя, буканьер поднял распятие с пола и, желая рассмотреть, обо что же он укололся, шагнул к горевшей в углу свече.
Он узнал этот массивный, чуть меньше ладони, серебряный крест. Это был крест Лангедока! ... И на терновом венце искусно отлитого Христа алела капелька крови.
— Прости меня, Господи, что принял твою руку за дьявольскую, — трижды осенив себя крестным знамением, прошептал Бенуа.
Он повернулся, взяв подсвечник, и поднеся свечу к изголовью кровати, спросил, глядя прямо в глаза, лежащей девушки:
— Откуда у тебя этот крест, Анна?
— Крест? — чуть дёрнулась куртизанка. — Мне подарил его на днях один кавалер. Весьма противный малый, надо отметить, — коснулась она успокаивающе его руки. — С ужасно колющими усами и дурным запахом изо рта.
— А как его звали?
— Я даже не поинтересовалась, Жак! Но он был из буканьеров и при деньгах. ... Брр, — передёрнула она плечами от омерзения, вспомнив его холодные как у покойника губы.
Бенуа на секунду задумался, перебирая в памяти лица товарищей:
— А он не был похож на крысу? — непроизвольно напрягся охотник, в ожидании ответа на неожиданно мелькнувшую догадку.
— Боже мой! А я, дура, всё не могла понять, кого же он мне напоминает, — прикрыла она рот ладонью, откинувшись на подушку. И вдруг отчаянно начала тереть губы, вспомнившие его гадкие прикосновения и грудь, занывшую, как тогда, нестерпимой болью под его костлявыми пальцами.
— Поцелуй меня, Жак, — взмолилась Анна, поняв бесполезность своих попыток уйти от мерзких воспоминаний.
Охотник склонился над девушкой и долгим поцелуем приник к её губам, чувствуя, как под его ладонями, ласкающими груди, твердеют желанием спелые ягоды её сосков. И всё завертелось вновь.
То, что было у них до этого, не тянуло даже на лёгкий шторм, по сравнению с тем ураганом, который обрушился на Жака. Намертво сжав его в объятьях, Анна неистовствовала, мечась в исступлении по постели, бешеными движениями пытаясь содрать с себя эту едкую, разъедающую душу грязь. И когда она судорожно сжала бёдра, и, откинувшись завыла в полный голос, никого не стесняясь, и ни на что не обращая внимания, Жак затих, боясь неосторожным движением остановить этот очищающий огонь, охвативший её тело. ...
...— Шла бы ты из этого заведения, — нежно гладил он её по щеке, стирая слёзы, мелкими горошинами срывающимися с мокрых ресниц. — Не для тебя оно! Возьми, к примеру, Жозефину. Да ей всего сорок шесть! А выглядит старше покойника! Распутство все соки из неё вытянуло ещё десять лет назад. Грудь до пупа, лицо, как печёное яблоко. Это ещё хорошо, что дурной болезнью не заразилась, а то бы и нос отгнил. Здесь особо не разбогатеешь, только себя загубишь. А сколько Крысят тебе ещё попадётся у мадам?! — сжал он легонько её руку, жалея девушку.
— Куда же идти, куда?! ...Здесь кругом нужны шлюхи, а не жё-о-ны, — жалобно плакала она, уткнувшись лицом в подушку. — Кому нужна кабальная служанка, кроме хозяйки? Кому?! Мне ещё три года здесь бесплатно, только за кров, еду и одежду ноги раздвигать, ублажая всяких мерзавцев.
И девушка снова зарыдала, проклиная судьбу, забросившую её на этот остров.
Жак обнял её за плечи и, ласково повернув, поцеловал в мокрые, дрожащие губы.
— Не плачь! Через неделю выйдем в море, а как вернусь, что-нибудь придумаем.
Бенуа выгреб половину монет из своего кошеля и протянул девушке.
Держи, и спрячь подальше, чтобы мадам не нашла! С ней я сам рассчитаюсь! Если что-то случится — на первое время хватит, — пояснил он, заглянув в прояснившиеся надеждой глаза.
— А крест я заберу, чтобы он тебя не тревожил,— сказал уже у дверей Жак, грустно улыбнувшись на прощанье.
Г Л А В А 9
— Это рука Всевышнего, Поль! Видно Господь хотел, чтобы посмертная воля Лангедока была обязательно выполнена, — говорил утром Малышу Бенуа. — Иначе, это распятье никогда бы не попало к нам назад!
— Я думаю, в этом ты прав, — согласился Ажен, которому Жак успел рассказать и об Анне, и о кресте, и о Крысёнке. Он повесил крест Лангедока на шею и, взявшись за распятие, поклялся:
— Клянусь Богом, мы выполним твоё завещание, Роже!
Они ещё долго обсуждали, как найти Денье и забрать у него завещанные им пиастры.
— А ты знаешь, — предложил Жак, — давай эти деньги пустим на богоугодное дело — вырвем невинную душу из распутного вертепа. Купим для Анны маленький домик, и пусть себе живёт. Глядишь, и мужа подыщет.
— Я тоже не хочу, чтобы Антонида оставалась у Жозефины. Да и сама она собирается на днях сбежать от старой карги, — посмотрел на друга Малыш. — Просила подыскать ей жилище. Так что давай поселим их вместе, и им будет веселее и нам сподручнее.
Ты правильно решил, Поль! — расцвёл Бенуа, опасавшийся, что Малыш поднимет на смех его предложение, которое скорее можно было услышать из уст священника, чем погрязшего в грехах буканьера.
— Одно только беспокоит, — минуту спустя сказал Жак. — А вдруг у него не окажется денег! Этот вонючий подонок мог их давно спустить!
— Ты плохо знаешь Денье! Эта Крыса наверняка их припрятала! А крест уж больно заметный, выбросить или переплавить не рискнул, вот и сплавил куртизанке от беды подальше. Он же знает, что мы с тобой уцелели. И я теперь нисколько не сомневаюсь, что там, в апельсиновой роще (помнишь, мы услышали подозрительный шорох?), он прятался совсем рядом.
Их разговор прервал скрип двери и ввалившийся в комнату рулевой "Стрелы". Радостно распахнув свою пасть, до этого совсем незаметную в огненно-рыжей, давно не стриженой бороде, ещё с порога Акула завопил:
— Ребята! Я принёс вам радостную весть! ...Через неделю выходим в море! ... А это, — он бросил на стол звякнувший мешочек, — капитан прислал вам тридцать пиастров, чтобы вы случайно без выпивки не протянули ноги! — захохотал он. — В пятницу он ждёт вас на шхуне! Фу, дьявол! Что-то в глотке запершило! — зашёлся в кашле Акула и с размаху плюхнулся на стул.
Ушёл он через час, осушив две бутылки рома, ещё более громогласный и весёлый, чем был.
Отобедав и хорошенько отдохнув, после сиесты буканьеры направились на поиски Денье. Они обходили таверну за таверной в надежде наткнуться на Крысёнка. Расспрашивать, они не раскрашивали, но услышав случайно разговор двух моряков, один из которых вместе с Легурье поднимался вверх по Артибониту, подсели к ним, справедливо полагая, что наверняка что-то узнают.
— Как сообщили наши пешие лазутчики, — рассказывал моряк, — плантации все разорены. Всех, кого поймали, гачупины или убили, или увели вместе с рабами. Около асьенды Перрюшона повесили пятерых раненых буканьеров, а остальные погибли в огне. Ну, да и испанцев они там перебили больше сотни.
— А кто-нибудь из буканьеров на левобережье уцелел? — спросил Бенуа.
— Да! Мы подобрали на побережье пролива одного, пока ждали попутный ветер. Парень чудом вырвался из той заварушки. Он много чего рассказал — корсары аж зубами скрипели от ярости. Эх, жалко, что баркасов не было, они уже ушли за мели. А то бы всех пустили на корм рыбам. Да заберёт Чума этих детей дьявола!
— А где он сейчас?
— Кто?
— Да этот счастливчик, что спасся?
— Не знаю. Вчера, правда, видел в соседнем кабаке, его там моряки угощали, но он уже едва держался на ногах и готов был расквасить нос о половицы. А он вам зачем, ребята?
— Да мы тоже не прочь услышать подробности, — вмешался Малыш, опасаясь, что Бенуа, своим неуёмным языком сболтнёт что-нибудь лишнее.
Они ещё выпили за компанию по кружке рома и отправились к себе. День прошёл не зря. След Крысёнка отыскался сравнительно легко.
Г Л А В А 10
— Рад вас видеть, месье де Куартье! — отвесил поклон роскошно одетый корсар, заметив начальника губернаторской стражи.
Лейтенант сидел за столом один, зло как чёрт и допивал уже четвёртую бутылку бургундского.
— Присаживайтесь, капитан. Я тоже рад встрече, — буркнул он, хотя его вид говорил об обратном.
— Что-то вы не в настроении сегодня, лейтенант, ... как, впрочем, и я, — сказал Монкар, усаживаясь за стол Куартье.
— Рому давай! — приказал он подскочившему слуге. — Сегодня меня этой штукой, — щёлкнул он по бутылке бургундского, — не взбодришь! Я зол, как пеньковый галстук, оборванный висельником.
Куартье, ожидая продолжения, заинтересованно посмотрел на корсара, имевшего под началом восемнадцати пушечный корабль и команду отчаянных головорезов, отличавшихся особой жестокостью. Да, впрочем, и сам капитан не зря имел прозвище Кровавый Франсуа. Пленных его люди не брали, а если паче чаянья такие попадались, то спустя час их обезглавленные тела летели за борт на корм акулам. Женщины жили чуть дольше — пока не натешится вся команда. Корсары Тортуги его недолюбливали: пленные — ведь тоже добыча! Если нельзя получить хороший выкуп, то всегда можно продать за звонкую монету англичанам на Ямайке, где самый большой рынок рабов.
На берегу, капитан слыл задирой, и его шпага в быстротечных поединках пустила кровь не одному флибустьеру. Хотя, справедливости ради, надо отметить, что смертельный случай был всего один. Монкар просто не успел отвести свой клинок, когда молодой болван, не имевший ни малейшего понятия о фехтовании, бросился на него как разъярённый бык, и сам себя насадил на шпагу. За этот случай капитану пришлось выслушивать нотацию губернатора и заплатить солидный штраф в кассу "берегового братства". И он тогда поклялся себе — никогда не иметь дело с сопливыми юнцами, которые и по палубе то, как следует ходить не научились, а махать клинком — тем более.