— Зажги остальные.
Сказала она это каким-то будничным тоном, словно для неё это было естественно.
Я подчинился и зажёг фитили трёх оставшихся чаш. Огненный свет масляных светильников очертил вокруг алтаря яркий круг диаметром метров пятьдесят и тускнеющими отблесками убежал дальше. Наконец-то я смог увидеть весь храм. Как я уже говорил, это было очень большое помещение, алтарь и площадка перед ним занимали едва ли пятую часть всего пространства. У дальней стены чернело отверстие ещё одного входа, и стояла ещё пара светильников, только другой формы. Они больше походили на уличные фонари девятнадцатого века, только меньшего размера. К своему огорчению ни груд золота, ни каких-то предметов, представляющих историческую ценность я не разглядел. Храм был пуст. Кроме алтаря, статуй богов и светильников не было ничего! Не было даже паутины, хотя пауки-то тут точно должны были водиться. От второго входа к алтарю вела чистая дорожка, посыпанная белым песком, таким же, как и на озере…
И тут меня осенила страшная догадка.
— Любаша, а ведь храм ещё действует…
6
Не надо было этого говорить, если уж ты не ворона, так не каркай. Не успел звук моего голоса растаять в вышине, как другой голос, более сильный и повелительный, разразился над нашими головами божественным рокотом:
— Кто вторгнется в пределы храма с чёрными мыслями, да убоится гнева Всевышнего!
Мы вздрогнули. Мы — это я и Шурик. Любаша просто выпрямилась и положила ладони на край алтаря. Внешне она оставалась спокойной (неужели ни что в этом мире не способно её напугать?), но в глазах блистали молнии гнева. Именно гнева, потому что точно такие молнии рвались из её глаз, когда мы с Шуриком оставили её без света возле «книги Мадия». Горе тому, кто так разгневает Любашу!
Я успокоился. Если Любаша не боится, то почему я должен? Я повернулся на голос и сразу понял, что до этого мгновенья бояться действительно было нечего. Просто всё то, что я когда-либо видел раньше, не шло ни в какое сравнение с тем, что я увидел сейчас. А увидел я призраков.
Волосы на моей голове, те немногие остатки, что ещё сохранились, встали дыбом. Мыслимо ли дело — высокий широкоплечий жрец в длинных белых одеждах стоял у второго входа и указывал на нас золотым жезлом. Из-за его спины один за другим появлялись мрачные люди в старинных доспехах и с короткими мечами в руках и шли к нам. Для чего шли — понятно. Что бы изрубить нас в мелкие кусочки! Права пословица: у страха глаза велики. Мне показалось, что люди с мечами не касаются пола ногами, а плывут над ним подобно лёгким облакам, подгоняемых свежим ветром. Ещё мгновенье — и они доберутся до меня!..
Инстинкт самосохранения сработал быстрее разума. Ладонь сама собой легла на рукоять пистолета и сжала его словно спасительную соломину. Смотрели вестерны, где стрелки выхватывают свои револьверы и стреляют друг в друга? Проделывают они это весьма искусно, ведь от этого зависит их жизнь. Я проделал это ещё искуснее, чем Клинт Иствуд. Палец как заведённый жал на курок, совсем позабыв, что предохранитель на замке, но сейчас это было не важно, главное чтобы было на что нажимать. Страх затуманил сознание…
Хорошо, что я так и не узнал, где находится предохранитель. Люди с мечами подошли ко мне, отняли пистолет и схватили за руки. Если бы я стрелял по настоящему, они бы меня точно в капусту порубили. Потом они схватили Шурика и Любашу, отвели подальше от алтаря и окружили нас плотным кольцом. Никому из нас даже в голову не пришло сделать хотя бы маленькую попытку к сопротивлению, ибо любая такая попытка была смерти подобна, а так мы хоть немного ещё могли пожить. Ах, как хороша жизнь!..
Жрец величаво прошествовал по дорожке к алтарю, как крыльями размахивая подолом своего одеяния. Лицо его кого-то сильно мне напомнило: густые с проседью волосы, окладистая борода, широкие крепкие ладони, которые лучше не пожимать, потому что они похожи на тиски… На кузнечные тиски…
— Андрей Фёдорович?! — невнятно пролепетал я.
Вы будете смеяться, но это действительно был Андрей Фёдорович, мой доброжелатель и друг семьи Любаши. Только сейчас он почему-то больше походил на служителя культа древней религии, чем на пенсионера. Можно сказать, он вообще не походил на пенсионера. Я лихорадочно принялся вспоминать: а не обидел ли я его чем-нибудь за время нашего короткого знакомства? Может ещё есть шанс умереть быстрой смертью, а не медленной…
— Здрасте, Андрей Фёдорович, — несмело поздоровался я и подобострастно склонил голову. — Как здоровьице?
Андрей Фёдорович, или как там его теперь, не обратил на меня ни малейшего внимания, поэтому я принялся разглядывать людей в доспехах, что окружали нас. Интересовали меня, конечно, не доспехи, а люди. Я мог поклясться чем угодно, что и их я тоже где-то видел, особенно того, с наглой рыжей мордой, который вроде бы как руководил этими древними ископаемыми. У меня мелькнула мысль, что это Антошка… но не далее, как совсем недавно, я оставил его связанным и бесчувственным на полу… Нет-нет, конечно же это не он.
Я отвернулся и стал молча ждать решения нашей участи. Андрей Фёдорович плеснул в светильники какой-то жидкости, отчего по храму разлился приятный аромат мёда и молока, а потом принялся творить над алтарём неопределённые движения руками и читать молитвы. Голос его звучал грозно и торжественно, но слов я понять не мог. Лишь минут пять спустя я сообразил, что говорит он не незнакомом мне языке. Кажется, на древнеславянском. Поговорив ещё какое-то время, Андрей Фёдорович наконец-то соизволил обратить внимание на нас грешных.
— Каждого, кто осмелиться проникнуть в храм, ждёт кара Всевышнего! Именем Дажьбога, да обрушаться на головы неразумных молнии небесные! Да превратят они их в пепел чёрный, и ветра развеют над землёй этот пепел в назидание отрекшимся от веры отцовой!..
У меня перед глазами действительно засверкали молнии и загрохотал гром. Наверное, мне это казалось, но казалось столь явственно, что я невольно зажмурился и вжал голову в плечи в ожидании неминуемого конца. Я даже почувствовал нестерпимое жжение небесного пламени, как вдруг дорогой моему сердцу голос Любаши окатил меня живительной прохладой родниковой воды.
— Папа! Кончай ломать комедию! Ты совсем запугал моих мальчиков!
Я открыл глаза.
— Папа?!
Очень трудно передать ту гамму чувств, которая разом нахлынула, я бы даже сказал — обрушилась — на моё истерзанное страхом сердце. Это не прохлада родниковой воды, и не холодный душ, который так часто описывают в книгах — это нечто особенное, к воде не имеющее никакого касательства. Однако дар речи ко мне вернулся.
— Кто папа?
— Он, — тыча пальцем в сторону Андрея Фёдоровича, ответила Любаша и как набедокурившая ученица прикусила губу.
— Ага, — кивнул я и посмотрел на неё. — А чей?
Дар речи ко мне вернулся, но способность соображать, похоже, запаздывала.
— Не придуривай! Конечно же мой!
Вот теперь до меня стало что-то доходить. Раз Любаша начала злиться, значит она говорит правду. Она всегда злиться, когда говорит правду.
— Это действительно так, молодой человек, — улыбнувшись, сказал Андрей Фёдорович. — Люба — моя дочь.
Я вспомнил фотографию возле книжной полки.
— Которая хотела сбежать в Африку?
— Именно. Которая хотела сбежать в Африку.
Андрей Фёдорович опять стал тем Андреем Фёдоровичем, которого я знал: немного суровым, но всё же не злым пенсионером, и признаюсь честно, таким он мне нравился больше.
— Понятно, — промямлил я, хотя ничего понятно не было. Наоборот, всё стало очень непонятно.
— Сейчас я тебе объясню, — беря меня под локоть, заговорила Любаша. — Дело в том, что мы с дедушкой…
— Так здесь ещё и дедушка? И кто он? Надеюсь не портье из гостиницы?
— Нет, его здесь нет…
— Отчего же? — пожал плечами Андрей Фёдорович. — Дедушка здесь. Введите дедушку!
Последняя фраза предназначалась людям в доспехах, тем, что оставались возле второго прохода. Двое клоунов тот час подтащили к алтарю тщедушное тельце с мешком на голове и поставили рядом с Андреем Фёдоровичем. Руки у тельца были скованы за спиной наручниками.
— Папа, разве можно так обращаться с дедушкой? — в голосе Любаша послышались нотки укоризны. — Отпусти его!
— Это тебе он дедушка, а мне — тесть.
Не проявляя к родственнику никакого уважения, Андрей Фёдорович грубо сорвал мешок с его головы, и мне пришлось в очередной раз попасть под то, что не было водой.
— Господин Отто фон Глыба?!
Час от часу не легче! Не успел я оправиться от неожиданной встречи с папой, как вот вам, получите! Новое недоумение!
— Извини, сынок, что не предупредили тебя сразу, — как бы оправдываясь, заговорил дедушка, — но, понимаешь, нельзя было. Да и не понял бы ты…
— Надо думать, — и я принялся чесать затылок, пытаясь вывести логическую цепочку родства между этой Санта-Барбарой.
Значит так: Любаша приходиться дочерью Андрею Фёдоровичу и внучкой Отто фон Глыбе, а Отто фон Глыба и Андрей Фёдорович не сын с отцом, а тесть с зятем. Это вполне нормально. Тогда вполне логично предположить, что мама Любаши является дочерью Отто фон Глыбе. Но, насколько мне известно, Отто фон Глыба гражданин Германии, к тому же проживающий там как минимум с семнадцатого года прошлого столетия, а в этом случае его дочь никак не может быть женой Андрея Фёдоровича и мамой Любаши, если Любаша дочь Андрея Фёдоровича. Не может, потому что мама тоже должна быть гражданкой Германии и проживать там с папочкой, то есть с Оттой фон Глыбой, а не преподавать русскую историю в МГУ. Но тогда кто мама Любаши, если Отто фон Глыба её дедушка?
Я запутался ещё больше. Однако в данный момент меня больше интересовала история скифского храма и Мадия, а не этой завравшейся кучки родственников. Поэтому я спросил:
— Никто не хочет рассказать мне, что здесь всё-таки происходит?
Обязанность рассказчика взял на себя Андрей Фёдорович. Он разгладил свою жреческую бороду и заговорил: