— Нет, не из таких. Ты вообще не в моём вкусе.
Я соврал, но не потому, что разлюбил её или испугался быть успокоенным, а потому, что не в моих правилах приставать к женщине, которую я в качестве мужчины не интересую. Секс без любви, всё равно, что чай без сахара — горячо, но не сладко.
— Ладно, пойду спать. Ты идёшь?
— Посижу немного, — отказалась Любаша. — Мысли в порядок приведу.
Уговаривать её я не стал. Мысли она в порядок будет приводить или что другое — не моё дело. Она женщина свободная и вправе поступать так, как считает нужным.
2
Любаша разбудила меня чуть свет. По красноте в глазах и уложенным в пучок волосам я понял, что она так и не ложилась. Я сел на кровать, завернулся в одеяло, чтобы не смущать её наготой своего тела и принялся ждать объяснений.
Любаша села на стул против меня и бросила на стол пачку фотографий.
— Здесь её нет!
Я взял фотографии и не спеша проглядел их. Цветной плёнкой воспоминаний передо мной пролетел весь вчерашний день: белостенные мазанки, покосившиеся заборы, лица березовчан, гуси на обочине и даже скрючившийся посередь дороги Шурик. Всё выглядело вполне нормально и благопристойно.
— Кого нет?
— Приметы! — гневно выкрикнула Любаша.
Она была расстроена, очень расстроена. Расстроенные женщины ведут себя неадекватно и могут быть крайне опасны. Я видел, как она расправилась с Шуриком, а ведь тогда она была в хорошем расположении духа. Так что я на всякий случай поплотнее завернулся в одеяло и поджал ноги под себя.
— Какие приметы?
Любаша посмотрела на меня как на идиота, потом вроде как вспомнила, что я не при делах и поведала мне историю из далёкого прошлого своей семьи. Оказывается летом 1942 года её дедушка, рядовой Советской Армии, воевал в этих местах. Линия фронта проходила тогда по западной окраине города, а ключевыми пунктами обороны являлись две высотки, находившиеся, соответственно, на юго-западе и к северу от города. Бои шли жестокие, немцы рвались к Сталинграду и с потерями не считались. Дедушка в составе артиллерийского расчёта находился на одной из высоток, на какой именно так и осталось тайной за семью печатями. На третьи сутки немцам удалось сломить сопротивление наших войск и двинуться дальше.
Каким было продолжение и чем закончилась эта война рассказывать не буду, и так все знают, скажу лишь, что дедушка Любаши домой не вернулся. Пропал без вести где-то в этих местах. Однако незадолго до своего исчезновения, он прислал жене странное письмо. Письмо он послал не по почте, военная корреспонденция тщательно проверялась службой НКВД, а с оказией, через раненого друга. В письмо был вложен лист бумаги, исписанный арамейскими и греческими буквами, а в конце дедушка предупреждал, что если не вернётся, то пусть ищут слепого раба. Какой такой слепой раб и где именно его надо искать, дедушка не написал ничего.
Отец Любаши расшифровал послание. В нём говорилось о тех самых артефактах, ради которых мы сюда и приехали. Он несколько раз побывал в Березовске, но ничего не нашёл: ни дедушкиного Розеттского камня, с которого тот переписал скифский текст, ни точного места, где дедушка воевал. Теперь поисками решила заняться внучка.
На мой взгляд, Любаша должна была посвятить меня во всё это с самого начала, а не корчить из себя полковника Исаева. Я ей так и сказал, на что она ответила, что хотела прежде убедиться в моей честности. Вид, дескать, бывает обманчивым. Что ж, в этом я был вынужден с ней согласиться. Многие мошенники выглядят приличными и честными людьми, взять хотя бы наше правительство, а вот она на данный момент выглядела весьма расстроено, и чтобы хоть как-то отвлечь её от тяжёлых дум, я спросил:
— А кто это «слепой раб»?
Любаша пожала плечами.
— Скифы так называли своих рабов. Точнее зависимые от них народы. Самого понятия — рабство — в цивилизованном греко-римском или азиатском смысле у них не существовало. Рабы пользовались относительной свободой и считались кем-то вроде малых детей. По их понятиям человек, позволивший поработить себя, ещё не состоялся как личность и каким-либо поступком должен доказать окружающим, что вновь стал взрослым.
— А почему «слепой»?
— Не знаю. Геродот в четвёртой книге приводит одну легенду относительно этого понятия, что-то там про кобылье молоко, но к реальности это вряд ли имеет отношение. Геродот вообще большой выдумщик. Всё, что он слышал о скифах, он старался передать своему читателю буквально. К тому же, он имел очень приблизительное понятие о географии Великой Скифии, а сами скифы просветить его почему-то не захотели. Теперь вот учёным приходиться ломать голову, пытаясь разобраться в его описаниях.
— А поподробней об этой легенде можно?
Любаша опять пожала плечами.
— Свежее кобылье молоко скифы сливали в деревянные чаны, а потом расставляли вокруг них слепых рабов и заставляли взбивать его. Почему именно слепых — непонятно. Сам Геродот рассказывает об этом очень туманно. Видимо таким образом он хотел изобразить скифов закоренелыми дикарями. Смотрите, мол, чем занимаются варвары, ради молока ослепляют ни в чём не повинных людей.
Да, здесь было над чем задуматься, однако рассказ Любаши навёл меня на мысль, что таким образом скифы готовили кумыс. Я был немного знаком с процессом производства этого напитка, одна девушка из Казахстана как-то объясняла. Казахи точно так же разливают кобылье молоко по флягам и взбивают. Верхний слой идёт потом на изготовление особого сорта сыра, а из остатков получают кумыс. Но здесь была одна загвоздка: дело в том, что в данной местности кумыс не делали. Во всяком случае, со времён татаро-монгольского ига. Если дедушка при помощи выражения «слепой раб» пытался на что-то намекнуть… И тут меня осенило.
— А винный завод здесь есть?
Любаша на мгновенье задумалась.
— А это здесь при чём?
И я выдал ей свою версию.
— Не знаю, были дедушкины рабы слепыми или нет, но, по всей видимости, они готовили кумыс. Скифы, как любые кочевники-скотоводы, должны были знать об этом напитке. И если это так, то на лицо у нас получается обычное винно-водочное производство, и подобным образом дедушка пытался намекнуть на некое здание либо человека в то время имевшего отношение к этому производству. Стало быть, эту примету нам и следует искать.
Кажется, я попал в точку. Любаша несколько секунд сидела с задумчивым видом, потом улыбнулась и кивнула.
— Может ты и прав, — и как в награду за догадливость добавила. — Не зря я тогда тебя выбрала.
Последние слова легли мне как бальзам на душу.
Любаша достала из сумочки телефон и принялась кому-то названивать. С телефоном она не расставалась никогда и звонила по поводу и без. Кому именно я не знал. Имён она не называла, говорила всегда тихо, а на мои вопросительные взгляды отвечала полным непониманием. Ну что ж, не хочешь делиться — не надо. Тоже мне Павлик Морозов. Пользуясь одеялом как ширмой, я натянул на себя штаны, потом, отбросив приличия (вместе с одеялом), надел футболку, носки и, наконец, кроссовки. На мой покрытый лёгким слоем жира торс она не обратила ни малейшего внимания, даже глазом не повела. Если бы она так передо мной одевалась, я не то что разговаривать, стоять, не подпрыгивая, не смог бы.
Закончив разговор, Любаша убрала телефон назад в сумочку и сказала:
— Пошли.
Я пошёл.
О хитросплетениях березовских улиц я уже рассказывал, поэтому шли мы долго, постоянно петляя и изворачиваясь, словно следы путали. Спрашивать, куда мы идём, я не стал, побоялся наткнуться на уклончивый ответ, а то и просто на молчание. Любаша умела молчать, хотя после сегодняшней её похвалы я имел право надеяться на доверие. Как минимум.
Когда по моим расчётам мы прошли пол города, навстречу нам выехал знакомый мерседес. Может быть, когда я стану старым и мудрым, я напишу большую философскую книгу, в которой расскажу людям, что ничего в мире случайного нет — всё предопределено заранее. Есть кто-то там наверху, кто ведёт нас и решает, как нам жить и что делать — и кто именно во всём виноват. Но если сейчас мне кто-то скажет, что это действительно так, я разорву этого лжепровидца собственными руками, ибо ни в мои, ни в Любашины планы новая встреча с Шуриком не входила.
Но как бы там ни было, мерседес остановился и Шурик, сияющий от счастья, выбрался наружу. Я прекрасно понимал, почему он такой довольный. Наверняка он в поте лица искал нас со вчерашнего дня, сжёг тонну керосина и вот, наконец, нашёл. Представляю, что он сейчас со мной сделает…
— Эй, ты!..
Вообще-то, за себя я беспокоился зря, меня он опять не заметил. Всё его внимание было целиком и полностью сосредоточено на Любаше. Как настоящий мужчина я ринулся было закрывать её своим телом, хотя страх так и рвал душу на части, но она мягким жестом отстранила мою помощь и по-доброму так улыбнулась. Ну точно как вчера. Эта улыбка меня успокоила, и я с чистой совестью отошёл на тротуар к зрителям.
— Не уходи никуда, стерва, сейчас я тебя убивать буду!
— Давай, милый, я жду тебя, — по-прежнему улыбаясь, ответила Любаша.
Шурик двинулся к ней как-то боком, словно боялся вновь налететь промежностью на Любашину коленку. Правильно боялся. Любаша уже прицелилась, только на этот раз она ударила сумочкой. Не знаю, что она в ней носит, но Шурик согнулся так же, как и при первой встрече. На ногах он, правда, устоял, но, думаю, лучше ему от этого не стало. Любаша ласково потрепала его по щеке и жалостливо протянула:
— Бе-едненький, ничему-то ты не учишься. Или ты охранником в гарем записался?
Что и говорить, с юмором у Любаши было всё в порядке, и Шурик оценил его по достоинству.
— …пристрелю…
— Ну-ну, не принимай всё так близко к сердцу. А на счёт твоих угроз, — она пребольно ухватила его пальчиками за кончик носа. — Я тебя самого пристрелю, если ещё раз увижу.
Сказала она это по обыкновению мягко, с теплотой, но все, кто её услышал, и Шурик в том числе, поверили ей безоговорочно. Не верить Любаше было очень сложно.