овали Волгу, преодолели калмыцкие степи, немного поцапались с киммерийцами, оттеснив оных в Закавказье, после чего благополучно вышли к Чёрному морю. Часть племён двинулась дальше, по ходу дела подчиняя себе местные народы, другая часть вдоль западного берега Каспийского моря ринулась вслед за киммерийцами, видимо посчитав, что те им остались должны.
Выйдя на оперативные просторы Малой Азии, скифы немного растерялись. Дряхлая разлагающаяся Азия показалась им огромным пирогом, разрезанным на десятки лакомых кусочков, так что они не сразу-то и сообразили за который сперва ухватится. Всё выглядело легкодоступным и привлекательным, иди и бери. Какие уж тут киммерийцы со своими застарелыми долгами. Немного порассуждав, а может и не рассуждая, они со всем своим нерастраченным энтузиазмом обрушились на Мидию и без особых проблем прибрали её к рукам. Понравилось. Получив долю от Ассирии и других ближайших соседей, они создали собственное государство и принялись докучать всем без разбора.
Но всё-таки главным объектом своей агрессии скифы выбрали разваливающуюся на части Ассирию. Заключив союз с Мидией, скифский царь Ишпакаи двинул на ассирийцев свои полки, организовав таким образом полномасштабную войну. Закат великой державы, просуществовавшей тринадцать веков, уже был виден невооружённым глазом, и соседи радостно потирали руки, мысленно поделив её владения между собой. Не тут-то было! В одном из сражений царь Ишпакаи пал смертью храбрых, а его преемник, Прототий, вдруг неожиданно для всех переметнулся на сторону ассирийского владыки Ассархедона. И не просто переметнулся, а женился на его красавице дочке, в паре с которой зачал сына Мадия, впоследствии оставившего по себе долгую память. Ассирийцы тут же пустили новоиспечённых соратников в оборот и принялись получать неплохие дивиденды.
Регулярные победы скифов заключались в использовании большой массы конных стрелков. Встретив армию противника, они начинали кружить вокруг неё, беспрерывно закидывая стрелами, а когда враг ослабевал, шли в ближний бой и добивали его короткими мечами. Подобная тактика азиатам знакома не была, и они раз за разом терпели поражения. К тому же цари скифов славились своими полководческими талантами и не уставали удивлять врагов новыми выходками.
История не так уж и много сохранила для нас имён скифских царей. А имена тех, кто свершил какие-либо значимые деяния и вовсе по пальцам пересчитать. Начнём с Мадия, он же Маджудж, он же Маджак в арабской транскрипции. Этот товарищ в свою царскую бытность наломал очень даже немало дров, благодаря чему его долго поминали на Востоке, пугая непослушных детей. Начал он с того, что где-то в середине седьмого века до нашей эры разгромил киммерийцев, которых скифы наконец-то догнали, и родственных им треров, а заодно разорил Фригию. Так, потехи для. Потом прогулялся по Сирии и Палестине и заскочил в гости к египетскому фараону Псамметиху I, чайку попить. Фараон кое-как отпихался от непрошенного гостя, снабдив его на обратный путь богатыми дарами и гостинцами.
Досталось от Мадия и Мидии, и самой Ассирии, от которой он отвернулся, не смотря на половинчатое родство, и всем другим малоазийским странам. В союзе с халдеями он взял и разграбил Ниневию, на пару с Навуходоносором разрушил Харран, а заодно и надежду ассирийцев на восстановление своей державы. При Кархемише разгромил армию египтян и участвовал в знаменитом вавилонском пленении иудеев. Так что не зря женщины Востока говорили своим отпрыскам, отказывающимся кушать кашу: Вот придёт Маджак… — и грозили пальцем.
Но были среди скифских царей и люди мудрые и образованные. Например, царь Анахарсис, побывав как-то в просвещённой Греции, настолько поразил местную интеллигенцию своей учёностью, что те, не задумываясь, прозвали его Мудрым и тут же внесли в список семи самых прославленных мудрецов. Тогдашние философы не гнушались бесед с ним и почитали за учителя. Дошло до того, что следующие поколения образованных греков приписывали Анахарсису изобретение гончарного круга и корабельного якоря. И это те люди, которые весь окружающий мир считали варварским!
Однако дни свои Анахарсис закончил трагически. Вернувшись в родную Скифию, он попробовал расширить кругозор соплеменников и принялся активно внедрять в жизнь некоторые приёмы греческого богослужения и их философские взгляды, но сразу же наткнулся на стену непонимания. Скифы не терпели подобных вещей, они вообще отличались крайним консерватизмом, и всё чужое на дух не переносили. Анахарсиса не поняли и не приняли. Его просто казнили.
Что ж, бывает и так. Новые веянья не всегда способны быстро проникать в умы общественности, порой им приходиться пробивать дорогу с помощью дубины и камня. К счастью, подобных страдальцев за идею у скифов было не много. Водились и такие, кто и мудростью отличался и при этом ни на что не жаловался. Взять, к примеру, ещё одного царя — Атея. Этому повезло куда больше, хотя умер он тоже не в своей постели. Многие его остроумные высказывания стали у греков чем-то вроде афоризмов и пользовались большой популярностью. Отметился он и на ратном поприще. Скифские войска под его командованием подчинили себе греческие города Причерноморья и часть задунайской Фракии. Там же во Фракии скифы столкнулись с набирающей силу Македонией. Филипп, папа известного Александра, отправил к девяностолетнему Атею послов: дескать, так, мол, и так, хочу с тобой воевать. Царь Атей в это время чистил своего боевого коня и спросил послов, делает ли их царь то же, что и он. Послы сказали, что нет, и тогда Атей совершенно искренне удивился: Как же тогда может он идти на меня войной?
Но правда есть правда, от неё никуда не скроешься. Скифское войско потерпело от Филиппа жестокое поражение, а сам Атей погиб. Однако вглубь Скифии Филипп не пошёл, остерёгся. Благоразумный был правитель. Его сын Александр к советам отца не прислушался и отправил против скифов экспедиционный корпус под командованием своего полководца Зопириона. Что этот Зопирион делал в Скифии, докуда он дошёл — неизвестно, ибо никто из его армии назад в Македонию не вернулся. После этого Александр тоже понял, что со скифами лучше жить дружно…
Я отложил последний учебник и вздохнул. Ночная темнота за окном потихоньку рассеивалась, и значит, короткая летняя ночь заканчивалась. Решил закончить и я с самообразованием. О скифах я узнал всё или почти всё, что знала современная наука, и имел теперь полное право на отдых.
Проснулся я, когда солнышко уже во всю барабанило в окошко. Не знаю как вы, но я очень люблю понежиться в кровати, потянуться, сладко зевая, и на секунду забыть о том, что пора вставать. Именно так я и поступил: понежился, позевал, потом отбросил одеяло и резко сел. Встаю я всегда резко, иначе потягивания затягиваются на целых полчаса. А это не правильно, даже когда идти, в общем-то, некуда.
Судя по солнцу и по гулу за окном, время подходило к полудню. Завтрак я бессовестно проспал, но оно и понятно, и потому на обед опаздывать не собирался. Если я пропущу и обед, то желудок мне этого никогда не простит. Я быстро встал, оделся, вышел в коридор и постучал в дверь Любашиного номера. Завтракать, обедать и ужинать мы всегда ходили вместе, ибо у неё были деньги, а у меня аппетит. То, что сегодня этот распорядок немного нарушился, не моя вина, а её упущение. Надо было своевременно заниматься моим образованием.
Итак, я постучал и стал ждать ответа. Обычно Любаша вальяжно говорила: «Войдите», после чего я входил, она вставала и мы шли в ресторанчик, что напротив гостиницы. К моему удивлению в этот раз привычного ответа не последовало. Я постучал снова — результат тот же. Значит, ушла. Обиделась, наверное, что вчера вечером я столь бесцеремонно выдворил её из своего номера, вот и укатила куда-то по делам, не пожелав предупредить меня. Нет так нет, тоже мне цаца. Я пожал плечами и спустился вниз. Аппетит у меня не пропал, и в глубине души я надеялся, что она оставила портье денег на обед или хотя бы сказала, где её искать.
Портье по обыкновению читал газету. На мой вопрос оставила ли Любаша мне денег, записку или какой-нибудь бутерброд он отрицательно помотал головой. А когда я спросил, куда она ушла, то просто указал на дверь. На меня он даже не взглянул, что было с его стороны очень невежливо, но ругаться с ним и объяснять, как он должен вести себя с постояльцами я не стал. Не хотел тратить ни времени, ни нервов. Я показал ему язык (всё равно он ничего не видел) и вышел на улицу.
На улице был самый настоящий летний день — яркий и солнечный. Разморенные жарой голуби вяло клевали серую дорожную пыль, такие же вялые прохожие шаркали сандалиями по асфальту. Возле входа в ресторан сидел квёлый дядечка, разложив перед собой лоток с газетами и журналами, и очумело-сонными глазами смотрел в небо. Именно у него наш неразговорчивый портье покупал каждый день газеты. Чуть дальше по улице облезлая дворняга лаяла на припаркованную у обочины чёрную «девятку». Наверное, она ей чем-то не нравилась.
Я с завистью и сожалением посмотрел на вывеску ресторана. В кармане у меня лежала пара сотен рублей, но я берёг их на всякий непредвиденный случай и тратить во благо желудка не собирался. Каких-то серьёзных неприятностей от наших поисков я не ждал, но в жизни всякое случается. Я покрутил головой по сторонам, в надежде увидеть знакомое платье цвета свежей сирени, но по тротуару шли лишь светлые блузки, джинсовые шорты, да блёклые юбки. Любаша, конечно, могла одеть и что-то другое, чего-чего, а нарядов у неё хватало, однако ничего похожего на её идеальную фигуру в пределах моей видимости не проходило.
Я ступил на тротуар, пытаясь быстренько сообразить, куда мне направить свои стопы, чтобы унять, наконец, надоедливое урчание в животе, но в голову как назло ничего не лезло. Ещё бы, какие мысли могут быть на голодный желудок? Я начал злиться. Тоже мне работодательница. Слиняла куда-то, оставила единственного сотрудника без обеда и хоть бы хны. Да за такое, вообще-то, можно и по шее получить. Вот была бы она мужиком…