ие:
И тогда на собрание,
где толпа еще не собралась,
в то время как Ануннаки[126], обязанные (принять решение),
еще рассаживались по местам,
я пришла, волоча ноги,
и протянула руки, проливая слезы перед Аном.
Так я плакалась перед Энлилем:
«Пусть не будет мой город разрушен!» —
обратилась я к ним.
«Пусть Ур не будет разрушен!» — обратилась я к ним.
«Пусть не будут убиты его жители!» —
обратилась я к ним.
Но Ан не прислушался к моим словам,
и Энлиль ответом: «Хорошо, да будет так!»
не успокоил мне сердце.
(И вот) они отдал и распоряжение
разрушить город;
(и вот) они отдали приказание,
чтобы Ур был разрушен, —
и, как повелела судьба,
чтобы были убиты жители[127].
Город обречен, и исполнение чудовищного приговора поручено Энлилю. Пользуясь обычными определениями, можно было бы рассказать о случившемся, насколько нам это известно, следующим образом: дикие жители гор с Востока — эламиты и народ «су» — наводнили Шумер, осадили Ур и, когда жители наконец сдали город, безжалостно разграбили его и сожгли. Однако обыденные термины были бы совершенно неадекватны для передачи того, что думали о происшедшем сами шумеры. В космическом плане Ур уничтожила разрушительная сущность Энлиля, нашедшая выражение в стихийном бедствии. Дикие орды с гор были всего лишь случайной формой, в которую облеклась эта сущность; реальностью был ураган, насланный Энлилем:
Энлиль вызвал бурю.
Скорбью народ охвачен.
Плодородия ветры отнял он у страны.
Скорбью народ охвачен.
Добрые ветры отнял он у Шумера.
Скорбью народ охвачен.
Выслал злобные ветры.
Скорбью народ охвачен.
Вверил их Кингалуде, сторожу бурь.
Вызвал он бурю, иссушающую землю.
Скорбью народ охвачен.
Вызвал он ветры, несущие гибель.
Скорбью народ охвачен.
Энлиль — избрав Гибила[128] себе в помощники —
вызвал (мощный) ураган с небес —
скорбью народ охвачен.
(Слепящий) ураган, завывающий в небесах, —
скорбью народ охвачен —
ураган, иссушающий землю, ревущий в небе, —
скорбью народ охвачен —
Пожары зажег он — предвестия бури —
скорбью народ охвачен.
И зажег по сторонам свирепых ветров
испепеляющий жар пустыни.
Этот огонь обжигал, как пламенный жар полудня[129].
Город и разрушен именно этим ураганом:
Буря, насланная Энлилем во гневе,
буря, губительная для страны,
накрыла Ур как покрывалом,
занавесила его как пологом тканым[130].
Когда ураган пронесся, все кончено:
В тот день, когда буря покинула город,
город лежал в руинах.
Отец-Нанна, город остался в развалинах! —
скорбью народ охвачен.
В тот день буря страну покинула —
скорбью народ охвачен.
(Трупы) людей, не глиняные черепки,
усеяли подходы.
Стены зияли;
высокие ворота, дороги
были покрыты мертвыми.
На широких улицах,
где собирались (когда-то) толпы на праздник,
лежали они грудами.
На всех улицах и проездах лежали тела,
на открытых лужайках, где танцующие толпились,
грудами люди лежали.
Кровь страны заполнила все ее поры,
как металл отливку;
тела растаяли — будто масло на солнце[131].
Так решило собрание богов, и решение было исполнено.
Рассматривая последствия, к которым привело господство метафоры правителя, мы отмечали, что радикально изменился взгляд на само земное существование. Прежний мир, в котором все происходило более или менее само по себе, а боги были «интранзитивными» силами, уступил место упорядоченному, осмысленному универсуму, деятельно управляемому богами. Сами же боги расширили круг своих забот далеко за пределы того, что мы называем природой: в обществе они стали блюстителями законности и нравственности, в области политики за ними оставалось предрешение побед и поражений. Боги стали править историей и творить ее.
Как с этой новой точки зрения объясняются исторические катастрофы такого масштаба, как падение Ура? Находятся ли у жертв грехи и проступки, за которые они заслужили подобную участь? По всей вероятности, нет. Проблема вины со стороны Ура поднимается в другом пространном плаче, в котором бог города, Нанна/Суэн, взывает к своему отцу Энлилю от имени города:
О мой отец, меня породивший!
Что тебе сделал мой город?
Почему ты от него отвернулся?
О Энлиль! Что тебе сделал мой город?
Почему ты от него отвернулся?
Корабль с первинками не приносит больше
первинков отцу, меня породившему,
не приходит больше в Ниппур к Энлилю
с твоим хлебом и снедью!
.......................................................
О мой отец, меня породивший! Вновь прими в руки
мой город, спаси от запустенья!
О Энлиль! Прими вновь в руки мой город,
спаси от запустенья!
Прими вновь в руки мой (храм) Экишнугаль,
спаси от запустенья!
Пусть слава твоя восстанет в Уре!
Пусть народ твой умножится в Уре:
пусть жизнь Шумера,
что был разрушен,
для тебя возродится![132]
Энлиль в своем ответе не находит за Уром никакой вины; но просто указывает на факт постоянных бурных перемен и на то, что боги вовсе не гарантировали долговечности сущего:
Энлиль ответил своему сыну Суэну:
«Сердце опустошенного города плачет,
тростник (для флейты) печали растет там,
его сердце плачет;
тростник (для флейты) печали растет там,
жители его проводят день свой в плаче.
О благородный Нанна, о себе (позаботься),
что получишь ты в обмен на слезы?
Нельзя опровергнуть суд,
приговор, вынесенный собраньем,
повеленья Ана и Энлиля
никогда еще не менялись.
Уру в самом деле даровали царственность —
но вечный срок ему не был дарован.
С незапамятных дней, когда страна впервые возникла,
и до нынешних дней
видел ли кто-нибудь окончание божественного служения?
Царственность города, срок его службы,
вырваны с корнем. Он должен скорбеть.
(Ты), мой Нанна, не сокрушайся!
Оставь свой город!»[133]
В действительности, таким образом, справедливость (вернее, человеческая справедливость) пасует перед абсолютной властью единодушной воли богов; божественная воля пересмотру не подлежит.
4. МЕТАФОРЫ ТРЕТЬЕГО ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ. БОГИ КАК ПРАВИТЕЛИ: ИНДИВИДУАЛЬНЫЕ БОЖЕСТВЕННЫЕ ПЕРСОНАЖИ
Число богов, входивших в собрание, было огромным Представляется возможным охарактеризовать лишь наиболее значительных из них. Наше изложение опирается в основном на шумерские литературные тексты, сохранившиеся в старовавилонских копиях, которые отражают взгляды и верования конца третьего тысячелетия до н. э. — того времени, когда они были созданы. Мы, однако, привлекаем и ранние, и поздние источники -в целях более полной обрисовки отдельных фигур богов.
АН-ВЛАСТЬ
Небесная сила
Ан занимал среди богов главенствующее положение «Ан» по-шумерски значит «небо» (имя заимствовано аккадским в форме «Анум»). По существу своему Ан — это нуминозная сила неба, источник дождя[134] и основа календаря: ведь именно небо, на котором меняют свое положение светила, возвещает о смене времен года с на сезонными работами и празднествами. Первоначально, как можно предположить, Ан входил в пастушеский пантеон, так как нередко изображается в образе быка.
Жена Ана — земля, Ки, на которой он породил деревья, тростник и всю прочую растительность, о чем упоминается в позднейшем аккадском заклинании[135].
«Как небо оплодотворило землю, чтобы поросль стала изобильной»
В мифе «Lugal-e», восходящем к концу III тысячелетия, противник Нинурты — Асаг, царь растений, был зачат точно таким же образом[136]:
грозой и дождем ведал второстепенный бог Ишкур.
...Ан оплодотворил зеленеющую землю (Ки),
и от нее родился тот, кому не страшен воитель Нинурта, —
Асаг.
Другое имя Ки — Ураш, «пашня» (возможно, раннее заимствование из аккадского языка)[137]. Как отец Энки, бога проточных вод, Ан в списке богов[138] составляет пару богине Намму — воплощению нуминозной силы речного русла, порождающего воду. По-видимому, существовала традиция, согласно которой нуминозная сила неба виделась как мужской, так и женской, и бог Ан (аккадский Анум) отличался от богини Ан (аккадская Антум), своей супруги[139]. В соответствии с таким видением, дожди изливались из грудей небесной богини — или же из ее вымени, иначе говоря, туч[140].
Ан породил не только растительность: он был отцом и предком всех богов, а также множества демонов и бесчисленных злых духов. Нередко он изображался в образе огромного быка. Один из его эпитетов, «Плодовитый Племенной Бык»[141],—вполне уместная персонификация покрытого тяжелыми облаками весеннего неба, когда раскаты грома напоминают рев быка, а обильные дожди способствуют буйному произрастанию зелени. Древним образом самого бога мы должны, по-видимому, считать принадлежащего ему «небесного быка», убитого Гильгамешем и оплакиваемого Инанной и ее прислужницами[142]. Бык упоминается также как умирающий бог и супруг Эрешкигаль в мифе «Сошествие Инанны», где он именуется «Гугальанна» (т. е. Gu(d)gal-an-na (k)) — «Великий Бык небес»[143]. Его смерть символизирует исчезновение туч с концом весны.
Источник власти
Естественным следствием представлений об Ане как главном источнике плодородия, «отце, дающем рост всходам»[144], зачинателе растительности, прародителе демонов и всех богов, было возложение на него отцовской власти. Как отец, он возглавляет собрание богов: все они — его дети.
С углублением социальной дифференциации и по мере возрастания пиетета перед правителем возникло, по-видимому, и новое отношение к потенциальным возможностям использования небесного свода в качестве символа, вызывающего чувство религиозного благоговения. Созерцание небосвода способно вызвать у человека, особенно в моменты обостренной религиозной восприимчивости, подлинный экстатический трепет. Свидетельства этому можно найти и в нашей собственной культуре — ср., например, такие строки Уоттса:
От века горние владенья Величье полнит Провиденья:
Там звезды в беге вековечном
Кружат в пространстве бесконечном[145].
Ср. также переживания, описанные анонимным автором, которого цитирует Уильям Джеймс:
Я вспоминаю ту ночь и тот самый клочок земли на вершине холма, где душа моя словно открылась Бесконечному — и два мира, внешний и внутренний, стремительно слились воедино. Бездна призывала бездну: бездне, которую мои борения разверзли внутри меня, откликалась неизмеримая бездна вовне, простирающаяся превыше звезд. Я стоял наедине с Ним, сотворившим меня, и со всей красотой мира — и любовью, и горем, и даже соблазном[146].
Для жителей древней Месопотамии небесным откровением могло быть внутренне присущее Ану сочетание абсолютной власти с величием — могло быть, однако вовсе не обязательно, поскольку в будничном состоянии духа небо могло восприниматься помимо нуминозных импликаций — как нечто вполне заурядное.
Абсолютность власти, интуитивно приписываемой Ану, ясно видна из утверждений, провозглашающих его первоисточником всякой власти — и родительской, и хозяйской, и царской.
В мифе о вознесении Инанны боги обращаются к нему с такими словами:
Твои приказанья сбываются!
Слово властителя и господина
выражает твое веленье.
О Ан! твоя воля превыше всего —
кто осмелится ей перечить?
Отец богов, твоя воля —
основа земли и неба,
какой бог посмеет (ее) попрать?[147]
В существующем виде отрывок датируется, вероятно, скорее II, нежели III тысячелетием до н. э., и, по всей видимости, более концентрированно обрисовывает могущество Ана, нежели предшествующие источники. И тем не менее он явно выдержан в одном ключе с ними. Здесь говорится о том, что всякая власть монарха, господина берет начало у Ана: он — источник власти; власть — это осуществление божественной воли.
Поскольку человеческое общество — не единственное образование, основанное на власти и повелении (мир природы устроен точно так же), постольку все существующее в мире, устроенном наподобие государства, подчинено воле Ана. Ан — это сила, которая выводит существование из хаоса и анархии и превращает его в упорядоченное целое. Как строение покоится на фундаменте и выявляет заложенную в нем основу, так и древнемесопотамская вселенная поддержана созидательной волей Ана и отражает ее. Веления Ана — это «основа земли и неба»[148].
Как конечный источник всякой власти, Ан тесно ассоциируется с высшей властью на земле — царской. Именно он провозглашал царя избранным на собрании богов — именно он был par excellence богом, даровавшим царское звание. Знаки царской власти лежат на небесах перед Аном: вместе с ними он передает избраннику не только сопряженные с царским саном прерогативы, но и обязанности, связанные с его собственными космическими функциями, — ответственность за ведение календаря и совершение календарных обрядов. Например, это праздники новолуния, которые, как явствует из их названия («ezen-èš-èš» — «праздник всех храмов»), отмечались во всех храмах, и праздник Нового года, когда, видимо, год получал наименование по какому-либо из царских свершений. Посредством этого мандата, следовательно, царь становился инструментом в руках Ана для поддержания правильного хода времен. Соглашаясь на избрание Шульги царем, Ан описывает его главные обязанности следующим образом:
Пусть Шульги, царь, правящий беспечальный срок,
исполняет безупречно для меня, Ана,
обряды, установленные для царственности;
пусть он соблюдает правила богов для меня,
пусть дарит мне подношения в день новолуния
и в праздник Нового года.
Пусть доставляет (?) мне хвалы, обращения
и жалобы —
изобилие, вырастающее из земли подобно злакам и травам,
я (их) поистине (?) для него приумножил!
Описание Ана, относящееся к периоду Исина и Ларсы, в тот момент, когда он восходит на трон, чтобы даровать царский титул правителю Липит-Иштару, хорошо рисует самого бога и передает внушаемое им чувство благоговейного трепета:
Прославленный повелитель, господин,
искусный жрец, стоящий над всеми,
родоначальник всех властителей;
с головой, высоко вознесенной, превосходящий всех,
плодовитый племенной бык;
громкого имени, внушающего благоговение,
чьи торжественно провозглашаемые (веления)
не встретят того, кто им противится,
взошел по ступеням на чистую вершину власти,
занял место на тронном возвышении —
Ан, повелитель богов,
(Из) далека он пристально взглянул на него —
пристально взглянул на царя Липит-Иштара,
даровал ему долгую жизнь,
даровал долгую жизнь царю Липит-Иштару;
повеление Ана, повеление непреложное,
не оспорит никто из богов.
Ануннаки, боги в полном собрании
сошлись вкруг него выносить решение:
все великие обязанности он вызвал —
небесные боги прислуживали ему —
их дела он направлял —
земные боги склонились пред ним —
из самых прославленных обязанностей,
из обязанностей первостепенных,
царственность, что всего дороже, —
Липит-Иштару, сыну Энлиля,
великий Ан в дар преподнес[149].