ии сберегли скотоводы, закопав их в песках неподалеку. Когда новое правительство провозгласило принцип терпимости к вере, мы открыли храм, ставший вскоре центром нашего монастыря.
— Здания выглядят неплохо, — заметил Джордино. — Особых следов разрушений не видно.
— Да, за ними следили пастухи и спрятавшиеся неподалеку монахи. Ремонтировали по возможности. Монастырь отчасти спасла его удаленность от центра. Не каждый правительственный атеист, даже самый оголтелый, соглашался тащиться в такую глушь. Это нас и выручило. Но все равно работ по восстановлению монастыря хватает, — произнес лама, кивнув на штабели досок и прочего строительного материала. — Пока приходится жить в гэрах, но, надеюсь, скоро переедем в постоянные каменные и деревянные здания.
— Вас здесь всего тринадцать? Вы и двенадцать монахов?
— Да. Иногда к нам приезжает молодой человек, послушник. Тоже хочет стать монахом. Со временем я предполагаю взять сюда еще человек десять монахов.
Лама провел Питта и Джордино к одному из зданий поменьше, расположенному рядом с центральным храмом.
— Простите, но ничего лучше пока предложить не могу. Здесь у нас склад всякого оборудования. Им пользуются американские археологи, что вот уже несколько недель работают в пятидесяти километрах отсюда. Иногда наведываются к нам. Здесь есть матрасы, можете ими воспользоваться. Я так понимаю, вы хотели бы завтра отправиться в Улан-Батор на грузовике, который привозит нам оттуда продукты?
— Да. — Питт горячо кивнул. — Нам срочно нужно в Улан- Батор.
— Уедете. Завтра к вечеру уже будете на месте. Заходите, располагайтесь, чувствуйте себя как дома, а я должен возвращаться в храм на предвечерние чтения. После захода солнца прошу вас присоединиться к нашей трапезе.
Лама тихо повернулся и зашагал к храму, его свободная красная накидка трепетала на легком ветерке. Питт и Джордино поднялись по узенькой лестнице, прошли внутрь склада, длинного узкого помещения с высоким потолком. Им пришлось обходить стоявший сразу за дверью громадный колокол, старинный, побитый временем и непогодой. Очевидно, в старину он долго провисел на колокольне. Вдоль одной стены громоздились ящики и мешки с крупами, чаем, лапшой и прочими продуктами. Вдоль другой были сложены связки одеял и меховых вещей, заготовленных в преддверии долгой морозной зимы. В задней части склада, под картиной, изображавшей Шакьямуни, Будду, восседавшего на троне в форме лотоса, они нашли с полдюжины раскладушек.
— Мне показалась очень странной его осведомленность, — проговорил Питт. — Откуда он узнал о нашем приезде?
— Пустыня маленькая, слухи распространяются быстро, — пожал плечами Джордино. — Лучше подумай о приятном. К примеру, нам не придется спать на земле. До отъезда у нас куча времени, можно хорошо отдохнуть. Лично я собираюсь использовать вот эту кровать по ее прямому назначению прямо сейчас. — С этими словами он завалился на одну из раскладушек.
— А я сначала немного почитаю, — сказал Питт и, прежде чем Джордино успел захрапеть, ушел к двери.
Усевшись на верхнюю ступеньку лестницы, он оглядел старинный храм, пыльную долину, окружавшую селение и тянувшуюся до самого горизонта, затем открыл рюкзак, достал оттуда дневник доктора Ли Ханта и принялся читать.
— До свидания, Питт! До свидания, Ал! — раздался голос Нойона. Питт, увлеченный чтением, не заметил, как тот подошел к самой лестнице. Он поднялся и пожал ему руку, удивившись крепости ладони десятилетнего мальчишки.
— Пока, друг мой, — ответил Питт. — Надеюсь, мы еще встретимся.
— Да. В следующий раз я вам дам верблюдов, — улыбнулся мальчик и, еще раз махнув рукой, побежал к автобусу, ожидавшему его на краю селения. Нойон вскочил в него, двери за ним захлопнулись, и старенькая машина, взревевдвигателем, потащилась на горный хребет, навстречу заходящему солнцу. Шум мотора разбудил Джордино, и он вышел на крыльцо, с хрустом разминая руки, окончательно просыпаясь.
— Нойон и другие ребята отправились после школы по домам? — спросил он, заметив автобус прежде, чем тот успел перевалить за холм.
— Заходил к нам попрощаться. Попросил передать тебе, что готов предоставить тебе для тренировок самого лучшего своего бегового верблюда, — буркнул Питт и, как показалось Джордино, с весьма загадочным видом снова уткнулся в дневник погибшего археолога.
— Вижу, тебя по-настояшему захватила археологическая сага. Интересно?
— Даже не поверишь насколько, — ответил Питт.
Джордино сразу уловил серьезные нотки в голосе друга и
присел рядом с ним.
— А что он там выискивал?
— Доктор Хант, его монгольский друг и бригада китайцев пытались докопаться до развалин некогда очень богатого, а позднее исчезнувшего города на севере Китая под названием Шанду.
— Ни разу не слышал о таком.
— Возможно, знаешь его под другим, более романтическим западным названием... Сяньду.
— Нет, не знаю, — мотнул головой Джордино. — А ты уверен, что он действительно когда-то существовал?
— Скорее да, чем нет. Там находился летний дворец Хубилай-хана. Он возвел его примерно в ста двадцати милях от Пекина и спасался там от летней жары. Город окружали обнесенные забором охотничья угодья, в близлежащих деревнях проживало свыше ста тысяч человек. К тому времени как там появился Хант, вся местность давно превратилась в бесплодную пустынную равнину, испещренную одинокими горами и грудами камней.
— Иначе говоря, все находки датируются эпохой правления Хубилай-хана? Они, должно быть, стоят кучу денег. Я имею в виду часть, оставшуюся целой после крушения самолета.
— Очень возможно, хотя сам археолог был разочарован своей работой. По его собственным словам, вплоть до последнего дня раскопок ему не удалось обнаружить ничего по-настоящему значительного. И здесь всплывают ларец и шкура гепарда. Оказывается, именно их он и нашел в последний день. — Открытый ларец со шкурой гепарда и бронзовым цилиндром внутри находился рядом с Питтом, на ступеньке. Первой он вытащил шкуру гепарда. — Хант практически не упоминает о шкуре гепарда, но ты посмотри-ка вот сюда, — сказал он, раскладывая мех, затем переворачивая его. На ровной поверхности в восьми квадратах одинакового размера были нарисованы небольшие картины. Первая изображала большую китайскую джонку, плывущую в сопровождении двух судов поменьше, по широкой реке. Следующая за ней картина изображала море и корабли. На седьмой корабли уже стояли на якоре в небольшой бухте, а на восьмой был виден большой корабль, объятый пламенем. Огонь поднимался по фок-мачте и уже начал охватывать знамя, полощущееся на ветру мелкими волнами. На берегу, неподалеку от корабля, лежало множество ящиков и корзин, окруженных огненным кольцом. Языкастое пламя и дым пожирали землю вдоль бухты.
— Сериал, похоже, рассказывает о морском путешествии, закончившемся крупным пожаром, — предположил Джордино. — Возможно, мореплаватели столкнулись с противником, к тому времени уже хорошо знакомым с греческим огнем. Либо корабль подошел слишком близко к горевшему лесу на побережье, подул ветер, и искры от пожарища долетели до него. Наш знакомый британский археолог ничего не пишет по поводу этих миниатюр?
— Ни единого слова. Мне кажется, он даже не удосужился как следует осмотреть шкуру. Так и умер в полном неведении.
— Как он описывает ларец?
— Никак. Его заинтересовал не сам ларец, а лежавший в нем бронзовый цилиндр. Точнее, вложенный в него забавный предмет — шелковый свиток с нарисованной на нем картиной, или, скорее, картой, указывающей на место захоронения несметных сокровищ.
— Но цилиндр был пуст, когда мы нашли его. Ты думаешь, свиток и сейчас находится в самолете? Рядом с Хантом?
— На, сам почитай его завершающие записи, — предложил Питт, передавая Джордино дневник. — Три больших абзаца на последней странице.
5августа, 1937год. Запись сделана на борту самолета. Летим в Улан-Батор. С тяжелым сердцем я пишу о своем ужасном открытии. Цендинь, мой верный помощник, деловой партнер и друг, в конце концов предал меня. Шелковый свиток исчез, украден из цилиндра, который я бережно хранил со времени его обнаружения. Украсть его у меня мог только Цендинь. Он нанес мне удар в спину. Пропажа обнаружена мною уже после того, как самолет взлетел. Со свитком утерян след, ведущий к Ч., я все еще тешу себя надеждой, что мне удастся восстановить карту по памяти. Затем я соберу небольшую группу и с помощью Б. У. отправлюсь на поиски. Возможно, мне повезет, я встречусь с Цендинем где-нибудь на склонах Бурхан-Халдун и тогда верну себе пропажу. Моя единственная надежда...
Абзац заканчивался на полуслове и возобновлялся позднее, но уже неровным почерком. Джордино сразу обратил внимание на то, что запыленная страница была забрызгана каплями крови.
Дата неизвестна. Мы потерпели крушение в пустыне, нас сбил японский военный самолет. Оба пилота погибли. Мне кажется, у меня сломан позвоночник и обе ноги. Не могу двигаться. Жду помощи. Молюсь, чтобы нас нашли как можно быстрее. Боль просто невыносима.
Последний абзац Джордино едва смог прочитать. Почерк был очень неразборчивым, напоминал скорее каракули:
Последняя запись. Помощи не будет. Искренне сожалею, что подвел Лидс и Британский музей. Последние слова любви жене моей Эмили. Господи, прими наши души.
— Бедный земляной червь, — сказал Джордино, закончив чтение. — Вот почему он лежал поверх кучи осколков. Наверное, пытался выбраться. После крушения самолета прожил несколько мучительных дней.
— По-моему, он больше мучился не от физической боли, а от сознания потери ценного свитка.
— На чьи же сокровища указывала нарисованная на свитке карта? И кто такой этот Ч.?
— Хант рассказывает о свитке на предыдущих страницах. Детально его описывает. Он, как и его помощник Цендинь, был убежден, что на нем изображена тайная усыпальница. Вырублена где-то в горах Хэнтэй в Монголии. Усыпальница очень родовитого вельможи. Хант даже рассказывает легенду о том, как ее нашли. Согласно легенде, над ней плакала верблюдица. На первый взгляд все выглядит вполне логичным — и факты, и сказание. Короче говоря, на карте показано место погребения Чингисхана.