– Жозеф! Почему кожа на корешках тусклая?! И почему «Махабхарата» стоит не по порядку?!
Андрогин непроизвольно втянул голову в плечи. Похоже, досточтимая госпожа Лоренсия сегодня встала не с той ноги, разбила с десяток зеркал, попутно наступив на хвост любимой кошке, и поэтому пребывала в наидурнейшем расположении духа.
– Я еще не закончил утреннюю уборку, достойная leri, – попытался вывернуться он, очень надеясь, что недовольство госпожи хранительницы ограничится только этими замечаниями…
Каждый, кто когда-либо волей случая преодолевал винтовые лестницы, запертые в каменный мешок, несомненно, витке эдак на десятом начинал тихонько напевать сакраментальное: «Ах, как кружится голова, как голова кружится…» А прибавьте к этому еще отсутствие освещения и затхлый воздух…
– Меня укачало, – пробормотала Радислава, ошалело тряся головой. – Нет, закружило… то есть упутало… тьфу! Виктор, остановись… – Оборотничка застыла на ступеньках, широко расставив лапы и опустив голову в тщетной попытке избавиться от приступа дурноты.
Байкер присел возле нее на корточки, обняв за шею. Волчица благодарно привалилась к нему, положив голову на плечо и жарко дыша в ухо.
– Типичная клаустрофобия вульгарис, – кривляясь, занудным тоном произнес мужчина.
– Я тебя тоже очень люблю, милый, – язвительно буркнула Радислава, слегка приходя в себя.
– Всего лишь «боязнь замкнутого пространства обыкновенная», – усмехнулся Виктор, – а ты что подумала?
– Что у тебя отвратная латынь… – Оборотничка отстранилась от него и шумно принюхалась. – Ладаном пахнет. Мы где-то под церковью… Да, точно, я слышу заунывные песнопения.
– Странно, – пробормотал байкер. – Я был уверен, что заутреню мы безбожно проспали.
– А может, это у них обедня такая ранняя, – предположила волчица, подаваясь вперед. – Давай выясним? И наконец-то уберемся из этой кишки, а то я себя уже пищевым отходом чувствовать начинаю…
Виктор насмешливо фыркнул. Да уж, сравнение – просто в точку.
И вновь потянулись крутые витки шершавых ступеней… Чтобы как-то отвлечься, Радислава попыталась их сосчитать, но вскоре сбилась, к тому же ее опять начало мутить. Но стоило ей подумать: «Это никогда не кончится», как байкер заковыристо выругался, потирая ушибленную о низкий потолок маковку. Похоже, здесь пыточная лестница заканчивалась. Теперь уже и Виктор различал доносившиеся сквозь плиты отголоски церковной службы. Упершись ладонями в потолок, он попытался определить, где же здесь выход. На третьей попытке ему повезло: плита под руками поддалась и вышла из пазов. Байкер аккуратно сдвинул ее в сторону.
– Да избави нас от лукавого!.. А-а-ами-и-инь… – заунывно повисло в воздухе.
– …ми-и-и-инь… – плаксиво вторил хор.
Радислава, не дожидаясь, пока Виктор соизволит выбраться наверх, прыжком вылетела наружу. Да, там басовито подвывал священник и, пробуждая зубную боль, пронзительно ныл хор. Отвратительно воняло ладаном, скипидаром и талым воском, зато было относительно светло и просторно. Щурясь на лившийся из-под купола тусклый свет, байкер не спеша выбрался вслед за подругой.
Священник поперхнулся очередным «аминем», застыв с поднятым кадилом в изголовье гроба и с ужасом взирая на явившееся ему мохнатое чудище, сильно смахивающее на Сатану. Достойные сотрудники спецотдела при Дипломатическом корпусе Единой всеблагой матери-церкви озадаченно переглянулись. И гроб, и часовня оказались подозрительно знакомыми. Кажется, их занесло аккурат на отпевание усопшего альва. Наверное, по этому поводу требовалось что-то сказать, например, засвидетельствовать свое уважение к покойному. Виктор задумчиво поскреб затылок.
– Ну… э… ризарект ин парадайс[5], чувак… – после недолгого раздумья выдал он.
Оборотничка, решив внести свою посильную лепту, задрала морду к куполу и тягуче провыла несколько звуков. Священник опупело икнул и выронил кадило. Металлическое звяканье колокольным звоном разнеслось по часовне.
– Миссия выполнена, – констатировал байкер, размашистым шагом устремляясь к двери. Радислава, не отставая, потрусила следом.
Небо сердилось. Еще такое ясное и нежное вчера, за ночь оно успело невесть на кого обидеться, затянулось нудными серыми тучами и принялось тоскливо ныть, будто жаловалось на судьбу. Противный ветер доносил редкие капли срывавшейся с небосвода мороси. Небо надулось на весь белый свет как мышь на крупу и скаредно упрятало в тяжелые свинцовые облака блеклое августовское солнышко, решив, что хорошего для гадких людишек должно быть помаленьку. А то еще разбалуются ненароком и перестанут постоянно носить с собой плащи и зонтики. Поэтому с самого раннего утра небо хныкало, словно капризный ребенок, которого отказываются брать на руки по первому требованию.
Под стать резко испортившейся погоде было и утреннее настроение его иезуитского благочестия брата Юлиана – такое же серое, тоскливое и паршивое. Его благочестие, скорбно скривив губы, уныло наблюдал, как грузят в конную труповозку укрытое простыней тело злополучного брата Захария. Тянущая боль, поселившаяся где-то в затылке, расстроенной струной тренькала в мозгу. А паршивая сырая погода действовала на нервы. Настоятель о чем-то степенно беседовал с одним из дознавателей, прибывших в монастырь. Иезуит хмуро пощипывал листья на верхушке розового куста, размышляя о своем. Все же во вчерашнем столкновении с дипломатами имелась своя выгода. Не ко времени заявившиеся в мастерскую, они изрядно наследили возле трупа, особенно оборотниха. А учитывая характер раны, у дознавателей не должно возникнуть сомнений в том, кто убил несчастного монаха. По крайней мере, до заключения патологоанатома… Брат Юлиан отнюдь не страдал излишней наивностью, а посему на некомпетентность судмедэксперта не уповал. Ибо при более детальном осмотре тот, несомненно, поймет, что оборотень в принципе не может нанести таких ран ни зубами, ни когтями. Но «исчезновение» сотрудников Дипломатического корпуса из лавры явно не пойдет им на пользу…
Однако мучило досточтимого професса совсем не это, и уж точно – не обострившаяся совесть. Мальчишка, подмастерье убитого резчика, исчез бесследно – будто в воду канул. А ведь он наверняка что-то знал. Брат Юлиан уже в этом не сомневался, как и в том, что шорох на чердаке ему вчера не почудился. Наверняка Захарий, заслышав шаги, услал мальчика наверх, схорониться от греха подальше. А может, и отправил за спрятанным там документом… Да-да, вполне может статься… К тому же иезуит склонялся к мысли, что у его вчерашнего неблаговидного деяния имеется совершенно нежелательный свидетель. Велика вероятность того, что мальчишка все видел, иначе с чего бы ему так поспешно ретироваться сквозь чердачное окно?
Оставалось лишь гадать, как все обернется теперь. Ведь если ребенок не глуп, то первое, что он сделает, немного придя в себя, – пойдет к настоятелю и все расскажет. А если он еще и не лишен осторожности, подкрепленной здоровым страхом за свою жизнь, то и вовсе удерет из монастыря… И унесет столь необходимый Юлиану документ.
Отчего-то достойный наместник ордена иезуитов в Венгрии склонялся именно ко второму варианту развития событий. Неожиданно взгляд его упал на дорожку, ведущую к гостевому флигелю, и почтенный иезуит машинально сомкнул пальцы на шипастом побеге, даже не почувствовав боли: по дорожке, не особо таясь, шел давешний черноволосый дипломат, рядом неспешно трусила поджарая волчица. Рука брата Юлиана непроизвольно скользнула к брючному карману, но когда пальцы коснулись холодной рукоятки пистолета, он уже овладел собой. Открывать стрельбу посреди монастырского двора было верхом глупости. Дождавшись, пока дипломаты скроются в дверях, он неспешно двинулся к флигелю…
Его светлость глава Дипломатического корпуса при Единой всеблагой матери церкви почтеннейший кардинал Дэпле машинально пощупал маковку, покрытую красной шапочкой-дзуккетто, дабы удостовериться, что та не тлеет и не дымится. О, если бы взгляды могли испепелять, его светлость давно бы уж метался по кабинету в поисках огнетушителя. А если бы они могли убивать, то несколько секунд назад место главы Дипломатического корпуса при Единой всеблагой матери-церкви стало бы вакантно. К несчастью, прекрасные карие глаза госпожи Пшертневской не обладали столь убойной силой, дабы раз и навсегда разрешить проблемы с начальством.
– Стать подотчетными инквизиции?! Да в здравом ли вы рассудке, Дэпле?!! – Пшертневская разъяренно нависала над толстячком-кардиналом, прикидывая, чем бы таким тяжелым его стукнуть.
Профессор Криэ, стоявший чуть поодаль, молчаливо наблюдал, как его непосредственная начальница рвет и мечет, доводя Дэпле до нервного тика. Сам он предпочел ни во что не вмешиваться, когда нынче спозаранку почтенный глава Дипломатического корпуса вызвал их для ознакомления с некими новыми правилами, а также ради официального представления новому великому инквизитору. Инквизитор что-то запаздывал, зато ознакомление с правилами шло полным ходом.
– Послушайте, Злата, – раздраженно огрызнулся Дэпле, – я согласился потерпеть вашу богадельню исключительно из-за прихоти патриарха. Да-да, именно прихоти. Впрочем, возможно, если я переговорю с ним конфиденциально, озвучив некоторые неприглядные факты, он изменит свое желание и…
Тихонько отворилась дверь, и в кабинете возникло новое действующее лицо: внешне приятный русоволосый мужчина лет тридцати пяти, возможно, чуть старше. Скромная черная сутана, ослепительно-белая вставка на воротнике, цепкие синие глаза. Незнакомец оглядывал вотчину Дэпле, слегка удивленно вскинув бровь.
– О да, обольете нас грязью, как всегда! – криво усмехнулась госпожа кардинал. – А после немедля прикажете совершить марш-бросок между Сциллой и Харибдой!..
– Кхм… – негромко кашлянул Вилдар, привлекая внимание Златы.
Тут и Пшертневская, и несчастный кардинал заметили новоприбывшего.
– А-а, досточтимый отец Габриэль Фарт, – обрадованно воскликнул господин Дэпле, надеясь, что при нем Злата постесняется продолжать перепалку.