Отец Санчес молчал с минуту в задумчивости, потом поднял голову и с грустной улыбкой произнес:
– Вы влюблены в донью Флору и хотите на ней жениться. Разумеется, вы отстраняете от себя неблагоприятную тень, которую бросил бы на вас в глазах любимой девушки приговор, произнесенный вами над ее отцом. Но это всего лишь уловка, и вы обманываете себя, дитя мое: страшная ответственность в любом случае падет только на вас.
– На меня, отец Санчес? Но какую тень может бросить на меня это дело, желал бы я знать?
– Вы не будете в нем судьей, я согласен с этим, не будете палачом, допускаю и это, но…
– Но что? Договаривайте, отец мой!
– Вы будете доносчиком. Ваша роль еще менее благородная из всех, что бы вы ни говорили. Это роль человека, который мстит.
– У вас железная логика, отец Санчес, – возразил, улыбаясь, молодой человек, – беседовать с вами одно удовольствие.
– Напрасно вы уклоняетесь от вопроса, сын мой. Шутка – еще не ответ.
– Разумеется, нет. И я не уклоняюсь от предмета разговора, клянусь вам… Это последний ваш довод, отец мой?
– Последний – и вместе с тем неотразимый. Я посмотрю, как вы опровергнете его.
– Не торопитесь, отец Санчес, – возразил молодой человек, – разве вы забыли? Ведь я сказал вам, что ваши слова оказали на меня большое влияние и я много раз взвешивал их в уме?
– Очень хорошо помню, но это не ответ, сын мой. И я заключаю, что вы признаёте себя побежденным… Ваше здоровье, граф, и послушайтесь меня, предоставьте Богу наказать виновного.
С минуту молодой человек всматривался в игру вина, приподняв свой стакан к свету, потом залпом осушил его и медленно опустил на стол.
– Не торопитесь с заключением, отец мой, – сказал он, улыбаясь, – а главное, не провозглашайте громкой победы… Никогда еще вы не бывали ближе к полному поражению.
– О-о! И в чем же оно?
– Если я представлю вам убедительный довод, признаете ли вы мою правоту?
– Даю честное слово, сын мой. Но и вы со своей стороны обещайте: если доводы ваши окажутся неубедительными, откажетесь ли вы от вашей мести?
– Гм! Вы быстро шагаете, отец Санчес. Что ж, я согласен, даю вам слово! Видите, как я уважаю вас и как высоко ценю ваши советы и просьбы.
– Я признаю это и благодарен вам, сын мой. Говорите, мне любопытно услышать то, что должно сокрушить в пух и прах доводы, представленные мной.
Отец Санчес прикидывался спокойным, но в душе он трепетал: убежденность молодого человека в собственной правоте пугала его.
– Выслушайте же меня внимательно, отец мой, так как надо покончить с этим, – продолжал капитан. – Я понимаю, что вы как святой муж стоите за прощение обид: евангельское учение велит платить добром за зло. Все это прекрасно, не спорю, но вы сами должны признать, что держаться его буквально – значит отдать весь мир во власть злодеев и разбойников, и тогда все честные люди сделались бы не чем иным, как их рабами. Не будем с вами обсуждать сейчас этот вопрос, так как разговоры могут завести нас слишком далеко. Я предпочитаю прямо и просто приступить к делу.
– Да, сын мой, скорее к делу.
– Я не буду ни судьей, ни палачом, ни доносчиком, не буду даже присутствовать, когда станут судить этого человека. Скажу больше: если потребуются мои показания, я откажусь давать их на том основании, что мои слова могут расценить как пристрастные, – надеюсь, вы понимаете, о чем идет речь.
– Очень даже, но в таком случае я не вижу…
– Позвольте, отец мой, вы не видите потому, что упорно не хотите раскрывать глаза. Мне надо заставить вас открыть их, что я и сделаю немедленно. Обвинителем того, кого вы называете доном Хесусом, буду не я, могу вас уверить. Два других человека возьмут на себя эту обязанность. И эти два человека хорошо вам известны, отец Санчес: первый – Мигель Баск, сын кормилицы доньи Христианы, моей покойной матери, и доньи Лусии, моей тетки. Отец Мигеля Баска был убит, когда защищал донью Лусию и донью Марию-Долорес, ее мать, от злодея, который их похитил. И наконец, второй свидетель, показания которого уничтожат презренного, – это будет сама донья Лусия. Она восстанет из могилы, в которой заживо схоронила себя, чтобы потребовать наказания своего палача… Что скажете вы на это, отец мой?
– Да, что вы скажете? – повторил, как грозное эхо, тихий женский голос, выражавший непреклонную решимость.
Отец Санчес и Лоран быстро подняли голову: донья Лусия стояла возле них, бледная и прекрасная, как всегда. Глаза ее блестели, в них сверкали молнии.
У отца Санчеса потемнело в глазах, сердце его затрепетало, словно пламя свечи, колеблемое ветром. Он испустил тяжелый вздох и горестно склонил голову на грудь.
– Суд Господень свершается над этим человеком, – едва слышно пробормотал монах, – теперь он погиб безвозвратно.
Воцарилось продолжительное молчание.
– О, донья Лусия! – продолжал наконец святой отец тоном кроткого укора. – Неужели вы становитесь обвинительницей вашего мужа?
– Я обвиняю палача моей дочери, отец мой, – ответила женщина с холодной решимостью, – время милосердия миновало. Я простила ему мою испорченную жизнь, мои страдания, мое погубленное счастье. Я все вынесла, всему покорилась без единой жалобы. Но этот человек осмелился посягнуть на жизнь моей дочери, он бежал, бросив ее, в надежде, что преступление, на которое он сам не решается, исполнят другие… И вот я пробуждаюсь! То, что я отказывалась делать для себя, я сделаю для своего ребенка. Кто сможет отрицать право матери защищать свою дочь?!
– Я побежден, увы! Да исполнится воля Божья!
Донья Лусия взяла руку монаха и поцеловала.
– Благодарю, отец мой, – сказала она, – благодарю, что вы не настаиваете более на снисхождении к этому подлецу. Все было бы напрасно, вы поняли это: львица не может с бо́льшим ожесточением защищать своих детенышей от опасности, чем буду я отстаивать свое дитя – увы! – единственную отраду, что осталась мне в этой жизни, – заключила она мрачно.
Потом, обратившись к Лорану, донья Лусия спросила:
– Можете вы предоставить нам верное убежище – мне и Флоре, племянник?
– Могу предложить вам убежище, самое надежное из всех возможных, – в доме, где я живу.
Донья Лусия задумалась.
– Вы уезжаете завтра?
– Завтра, сеньора.
– Я полагаюсь на вашу честь и на ваше благородство, – сказала она, протягивая ему руку. – Вы мой единственный родственник, я доверюсь вам… Дочь рассказала мне все. Завтра мы последуем за вами.
Молодой человек почтительно поцеловал протянутую ему прекрасную руку.
Глава XVВ каком порядке Монбар повел свои войска на Панаму
Прошло две недели после взятия Чагреса. В Панаме царил страх.
Губернатор дон Рамон де Ла Крус и генерал Альбасейте, командир гарнизона, с неутомимым рвением принимали необходимые меры не только для ограждения города от внезапного нападения, но и для защиты окрестностей и дорог, ведущих через перешеек.
Флотилия галионов, состоявшая из двадцати пяти судов, уже с неделю как вошла в порт. Экипажи с галионов и других кораблей, стоявших на рейде, были высажены и сформированы в полки для содействия общей обороне.
Именитые горожане, торговцы и богатые собственники были созваны во дворец губернатора, им выдали оружие с предписанием раздать его своим слугам и пеонам. Укрепления были вооружены грозной артиллерией.
Три дня назад отряд численностью в восемь тысяч человек, с кавалерией и пушками, под командой самого генерала Альбасейте вышел из города на розыски флибустьеров.
Воинственный пыл горожан и войска не знал пределов: они поклялись скорее погибнуть под развалинами города, чем сдаться.
Ценные вещи были зарыты в землю, церкви и монастыри открыты как убежища для неспособных участвовать в сражении, съестные припасы собраны в большом количестве, и, наконец, все эти меры принимались с быстротой и тщанием, редкими для испанцев. Положение было очень опасное, но и город был укреплен так, что лучше и пожелать невозможно.
Весть о высадке флибустьеров и взятии Пуэрто-Бельо и Чагреса была привезена в Панаму отнюдь не доном Хесусом Ордоньесом, как мог бы предположить читатель. Достойный асиендадо остерегся поднимать тревогу. Напротив, часов в семь вечера следующего дня после выезда из асиенды, не доехав до города мили, он остановился и отослал обратно конвой, в котором больше не нуждался, оставив при себе только двух погонщиков, людей ему преданных и всегда сопровождавших его при перевозе контрабанды. После этого, дав пеонам удалиться настолько, чтобы они не могли подсматривать за ними, он продолжил свой путь и подземным ходом, известным ему одному, проник в Цветочный дом.
Дон Хесус был намерен переодеться до неузнаваемости и затем предупредить о своем прибытии капитана каравеллы.
Однако, к его величайшей радости, прибегать к таким рискованным действиям не понадобилось.
Капитан Дрейф ждал его, спокойно ужиная со своим другом Данником.
– Вот и вы! – воскликнул Дрейф, увидев дона Хесуса. – Вы поспели вовремя. Тем лучше!
– Вы меня ждали?
– Еще бы! Иначе что бы я здесь делал?.. Товар готов?
– Мулы еще не развьючены.
– Ладно, их и развьючивать не надо. Так мы выиграем время.
Асиендадо тяжело опустился на стул и взял стакан вина, который налил ему флибустьер.
– Вы правы, – ответил он, – тем более что время не терпит.
– Что с вами? Вы будто чем-то взволнованы.
– И есть отчего!.. Вы не знаете, что происходит?
– Пока не знаю, но сейчас вы мне все расскажете, и тогда я буду знать.
– Флибустьеры высадились на перешеек! – вскричал дон Хесус дрожащим голосом. – Они сожгли и ограбили Пуэрто-Бельо и Чагрес. Быть может, в эту минуту они идут на Панаму.
– Черт возьми! – заметил Дрейф, украдкой перемигнувшись с Данником, который курил с невозмутимым видом. – Вы уверены в этом?
– Еще как! Я сам видел их. Едва успел захватить с собой все самое ценное и спастись бегством, чтобы не попасть к ним в руки.