воли.
– Что с вами, дон Хосе? – спросил с участием дон Лопес. – Вам дурно?
– Нет, – откликнулся губернатор, качая головой, – душа страдает. Выслушайте, любезный друг, мою предсмертную исповедь.
– Вашу предсмертную исповедь? – вскричал дон Лопес.
– Да. Вы мой единственный друг, вас я назначаю исполнителем моей последней воли.
– Однако…
– Вы отказываетесь? – Дон Хосе почувствовал новую вспышку гнева.
– Я далек от подобной мысли.
– Так позвольте мне говорить, дон Лопес Альдоа, времени остается мало.
– Друг мой…
– Не перебивайте меня, – мрачно остановил коменданта дон Хосе. – Предстоящее сражение будет для меня роковым, я предчувствую это. Но я не хочу уносить в могилу тайну, которая убивает меня и которую я так долго хранил в своей душе. После моей смерти поступайте, как сочтете нужным, вернее, я в этом уверен, как предпишет вам честь. Не перебивайте, дайте мне договорить. Мне станет легче, когда я все скажу. Если я не сделаю этого сейчас, то уже никогда не соберусь с духом покаяться в том, что меня убивает.
Я буду краток. Неумолимая ненависть терзает мое сердце целых двадцать лет: я ненавижу флибустьеров и ненавижу Эльмину.
– Вашу дочь?! – вскричал дон Лопес.
– Донья Эльмина мне не дочь, – глухо возразил дон Хосе Ривас.
Он говорил отрывисто, поспешно, быть может, уже раскаиваясь, что приступил к своей страшной исповеди.
Дон Лопес Альдоа слушал его, цепенея от ужаса.
– Мне было тогда двадцать пять лет, – продолжал дон Хосе, – три года я был женат вопреки воле своих родителей. Вы знаете, что наш род принадлежит к высшему дворянству Испании. Мы жили с женой и двухлетней дочерью в маленьком городке Сан-Хуан-де-Гоаве на Эспаньоле. Этот городок находится, как вам, быть может, известно, на самой границе испанских владений. Однажды буканьеры завладели городом и сожгли его. Мой дом взяли приступом после нашего отчаянного сопротивления: все мои слуги были безжалостно умерщвлены разбойниками. Лишь каким-то чудом я сумел убежать сквозь огонь и пламя. Жена и дочь сгорели.
– Это ужасно! – вскричал дон Лопес.
– Не правда ли? Слушайте же дальше… Я люблю деньги – не ради них самих, но из-за наслаждений, которые они доставляют. Деньги для меня – все. По условиям брачного контракта состояние моей жены должно было возвратиться в ее род, если бы она умерла бездетной. Состояние это доходило до двух с лишним миллионов пиастров. Как младший сын, я не имел ничего, кроме дворянского титула. Смерть дочери делала меня нищим, а я жаждал богатства, жаждал во что бы то ни стало сохранить состояние своей жены, так как только ради него и женился. В суматохе, пока город погибал под натиском огня и меча, я незаметно выбрался из него. Увидев пьяного буканьера, который спал у подножия дерева, я подкрался, убил его, снял с него платье и надел взамен своего. Вслед за тем я пошел куда глаза глядят, без определенной цели, останавливаясь, когда усталость сломит меня, питаясь бог знает чем… Я не помнил себя от отчаяния. На третий день я вошел в какой-то город. Впоследствии я узнал, что это был Пор-Марго. В одежде, снятой с буканьера, я чувствовал себя в безопасности. Мои предки из Наварры, а посему я говорю по-французски почти так же свободно, как на родном языке. Я остановился у первого попавшегося мне дома и попросил приюта. Меня впустили. Хозяин был бедняк-бретонец, недавно прибывший на Эспаньолу с женой и дочерью… Слышите, с дочерью возраста моей девочки, которой я лишился таким ужасным образом…
– Итак, донья Эльмина…
– Дочь приютившего меня хозяина. И вот как все произошло… Спустя несколько дней после моего водворения в дом Гишара – моего хозяина звали Гишар – хозяин нанялся матросом на корабль знаменитого Монбара Губителя и отправился в экспедицию, поручив жену и дочь моим заботам. Оставшись хозяином в доме, я поддался искушению – злой дух вселил в меня ужасную мысль. В первую же ночь по отъезде Гишара, около полуночи, я крадучись вошел в комнату хозяйки. Она спала. Я приблизился к колыбели ребенка. При шуме моих шагов мать проснулась. И зачем ей только понадобилось просыпаться?! Я не хотел ей зла… Увидав меня, она, кажется, что-то поняла… сердце матери обмануть трудно… Она с криком бросилась на меня, призывая на помощь. Я хладнокровно убил ее, потом закутал девочку в свой плащ и бежал. Через четыре дня я достиг Сан-Хуан-де-Гоаве. Я вернулся вовремя, – продолжал дон Хосе со смехом, в котором не было ничего человеческого, – наследники уже делили мое состояние. Своим неожиданным появлением я спутал им все карты: моя жена умерла, но дочь осталась в живых. Итак, я сохранил богатство. Спустя месяц я уже продал всю свою недвижимость и был на пути в Мексику.
– О, это ужасно! – вскричал дон Лопес Альдоа.
Дон Хосе продолжал, не обратив внимания на этот возглас. А может, он его просто не расслышал.
– И что же, друг мой? Несмотря на все, что я сделал для нее, – произнес дон Хосе с горечью и негодованием, – девочка никогда не любила меня. Безотчетное чувство удаляло ее от меня, оно будто говорило ей, что мы не одной крови. Она безотчетно стремится душой к этим презренным грабителям.
– А что же сталось с ее отцом? – спросил дон Лопес Альдоа, против воли увлеченный страшным рассказом.
– Никогда о нем больше не слыхал. Впрочем, вы должны понимать, что я и не предпринимал никаких усилий в этом направлении. Какое мне было дело до человека, убитого во время какой-нибудь экспедиции?.. Вот тайна, которую я решился открыть вам перед смертью.
– Бедное дитя… – грустно произнес полковник вполголоса.
Дон Хосе Ривас презрительно рассмеялся:
– Не жалейте ее, если захочет, она отыщет родных. Кто знает, быть может, я ошибаюсь и ее родители еще живы? Кстати, я забыл упомянуть: благодаря своему образу жизни флибустьеры часто бывают разлучены с семьями на долгий срок и потому имеют обыкновение отмечать детей разными знаками. У доньи Эльмины на правой руке вытатуирован голубой знак величиной с реал. Теперь, надеюсь, вы поймете мою ненависть к флибустьерам, врагам, которые вечно становились у меня на пути и вечно побеждали. Вы понимаете, как я должен был страдать от геройского великодушия разбойника, который избавил меня на Санто-Доминго от позорного рабства и час тому назад в моем собственном доме разыграл роль покровителя и с таким пренебрежением дал мне уйти, когда я находился в его власти!
При этих словах дон Хосе быстро встал и отвязал свою лошадь.
Полковник шел за ним, находясь под ужасным впечатлением от услышанного.
Исповедь дона Хосе ошеломила его.
– Это еще не все… – вдруг сказал дон Хосе.
– Что же еще?!
– Я узнал гнусного негодяя, за которого насильно хотел выдать донью Эльмину! – с демонической усмешкой вскричал губернатор. – Брак этот должен был стать моей последней и окончательной местью!
– О, довольно! Довольно! – воскликнул полковник. – Это чудовищно!
Дон Хосе разразился адским смехом, вонзил шпоры в бока лошади и отпустил поводья.
Всадники понеслись во весь опор.
Едва они успели отъехать, как из кустарника, росшего неподалеку, медленно поднялся человек. С минуту он ошеломленно глядел вслед удалявшимся всадникам.
– Ей-богу! Иногда полезно подслушивать! – вскричал он, потирая руки. – Как хорошо я сделал, что гнался за достойными испанскими грандами! Ну и злодей же этот достопочтенный дворянин! Клянусь, мой друг Пальник – просто невинный агнец перед ним!
Произнеся эту маленькую речь свойственным ему насмешливым тоном, он вернулся в лес за спрятанной там лошадью, вскочил в седло и поскакал во весь опор по направлению к Картахене.
Читатель, вероятно, узнал в нем капитана Бартелеми.
Глава XXIIРазвязка
Несмотря на решение совета, Медвежонок Железная Голова возглавил десантный отряд, поручив Олоне командовать фрегатом.
Медвежонок никому не хотел доверить заботы об охране доньи Эльмины.
Фрегат «Задорный» не смог подойти к каналу в условленное время: он был вынужден сделать поворот, отчего и произошла заминка.
Когда наконец завязалось сражение, испанцы, захваченные врасплох, почти не сопротивлялись, увидав себя окруженными со всех сторон.
Город был бы взят без боя, если бы губернатор и комендант гарнизона не успели запереться в форте Сан-Хуан с отборным войском и не воодушевляли солдат своим присутствием, решив защищаться до последнего.
Вокруг форта разгорелось ожесточенное сражение. Если бы везде оборона была такой же умелой и упорной, флибустьерам ни за что не удалось бы овладеть Картахеной. Форт был ключом к городу. Взять его следовало во что бы то ни стало.
Десять раз буканьеры, раздраженные сопротивлением, дружно бросались в атаку, и десять раз их отбрасывали от укреплений. Солнце клонилось к закату. Нужен был решительный штурм.
Медвежонок Железная Голова собрал вокруг себя самых храбрых своих товарищей и вместе с Польтэ и другими вожаками флибустьеров решился на последнюю отчаянную попытку.
Но перед тем, как подать сигнал к атаке, он подозвал капитана Бартелеми.
– Ну что? – спросил он.
– Ничего.
– Надо отыскать этого человека. Он наверняка что-то замышляет.
– Боюсь, ты прав, – покачал головой Бартелеми. – Он вернулся в Картахену, где собрал негодяев, завербованных им, и с ними скрылся.
– Этот Пальник – мой злой гений, – в задумчивости пробормотал Медвежонок. – Послушай, Бартелеми, возьми человек пятьдесят, садитесь на лошадей и скачите в Турбако. Он должен быть там.
– Ты прав! – вскричал Бартелеми, ударив себя по лбу. – Он там, и нигде более. Я еду сейчас же. А ведь мне, – прибавил он со вздохом сожаления, – очень хотелось участвовать в последнем приступе. Атака обещает быть великолепной.
– Еще бы! Они защищаются как львы. Впрочем, кто знает, не ожидает ли и тебя там серьезное дело?
– Не думаю, что оно может сравниться с тем, которое предстоит тебе. Но раз ты приказываешь…
– Прошу, брат. Обнимемся – и да хранит тебя Господь!