– …нападением шести разбойников, которые внезапно как из-под земли выросли перед ним, – перебил отшельник. – Они разом накинулись на него, убили его лошадь, и не подоспей к нему вовремя на помощь другой запоздавший охотник, король Филипп, без сомнения, был бы убит! Теперь рассказывайте, пожалуйста, дальше.
– Так вы все знаете?!
– В основных чертах, как видите. Но о подробностях я не имею понятия, а, собственно, они-то и должны быть интересны. Итак, продолжайте.
– Что ж мне говорить, друг мой? Охотник избавил короля от разбойников и спас его с риском для собственной жизни от ужасного урагана. Словом, преданность его королю, которого он не знал, была безусловна, великодушна, самоотверженна и без всякой затаенной мысли. Он привел короля в свой дом и оказал ему сердечное радушие. Король увидел его дочерей – у охотника были две очаровательные дочери, девушки с душой чистой и простой, прямой и невинной.
– Довольно, довольно! – вдруг воскликнул отшельник, лицо которого помертвело. – Которую из них он полюбил?
– Христиану!
– Мою любимицу! – пробормотал отшельник. – Но она не любит его! – вскричал он с внезапным порывом.
– Любит! – спокойно ответил пастырь.
– О, низость людская! – воскликнул с отчаянием отшельник. – Человек, которому я спас жизнь, король, которого я видел еле дышащим у своих ног, которого спас, рискуя погибнуть сам, – вот какую награду готовил он мне! О, это ужасно! Все они одинаковы, эти тираны, для которых нет иного закона, кроме их чудовищных прихотей!
– Успокойтесь, любезный друг, ради бога!
– Мне успокоиться?! – вскричал ньо Сантьяго вне себя. – А вы-то сами, служитель Бога, по какому праву приходите вы рассказывать мне эту страшную историю? Разве она теперь известна всем? Разве честь моего имени отдана на всеобщее посмеяние?
– Я рассказал вам ее, сеньор, – холодно возразил священник, – потому, что все может быть исправлено, а дочь ваша – все еще чистый, невинный, святой ребенок! Вы можете бежать и таким образом оградить ее от преследований короля.
– Бежать? Мне?! – вскричал отшельник в порыве гнева. – Видно, вы не знаете меня, сеньор падре, я рожден для борьбы! Клянусь Богом! Я, напротив, неуклонно стану грудью против бури.
– Берегитесь, мой друг, проиграете!
– Сеньор падре, – сказал ньо Сантьяго с надменной холодностью, – вы искренне мне преданы, раз не побоялись поставить вашу жизнь на кон, рассказав эту чудовищную историю. От всей души благодарю вас, потому что вы не колеблясь указали мне на бездну. Мало людей на вашем месте были бы способны на такой подвиг дружбы… Вашу руку! Я люблю вас – о! – люблю глубоко, вы доказали, что вы мне истинный друг. Выслушайте же меня. Завтра рано утром сюда прискачет этот гнусный король, этот венценосный соблазнитель, который подлой изменой платит мне за мою великодушную самоотверженность. Дайте мне честное слово быть здесь завтра ровно в полдень. Обещаете?
– Что вы намерены делать?
– Не важно… Но успокойтесь: месть моя, если я буду мстить, будет благородная и достойная!
– Обещаю, но с условием.
– Нет, друг мой, без всякого условия.
– Пусть будет так, если это необходимо. Я полагаюсь на вашу честь.
– Благодарю!.. Теперь ни слова более. Вернемся, нас ждут. Смотрите только, не выдайте как-нибудь того, что произошло между нами. Глаза любви зорки!
– Будьте спокойны, друг мой. Для большей верности я уеду тотчас после завтрака.
– Хорошо, но завтра не забудьте…
– Ровно в полдень я буду здесь. Я дал честное слово!
Они вышли из лесу и не торопясь вернулись к домику. Дорогой отшельник настрелял рябчиков.
Итак, он ходил на охоту, ничего более.
На другое утро, часам к десяти, дон Фелипе, не подозревая, какой прием готовит ему отшельник, с сияющим лицом подъезжал к его домику.
Лошадь, вся в пене, доказывала, с какой быстротой он мчался.
Он остановил ее у садовой калитки, соскочил наземь, бросил поводья слуге, который был с ним, взял под мышку из его рук большой красный сафьяновый портфель, запертый на ключ, и большими шагами направился к домику, на пороге которого неподвижно стоял отшельник.
– Вот и я, любезный друг! – сказал он, протягивая руку отшельнику.
– Я ждал вас, дон Фелипе, – ответил тот, сделав шаг назад и не взяв протянутой ему руки.
Дон Фелипе этого движения не заметил или не придал ему значения.
– Все ли у вас здоровы? – продолжал он. – Мне кажется, будто я целый век не был здесь.
– Все здоровы, сеньор.
– Слава богу! Я не мог дождаться минуты, когда мы увидимся.
– И я также, сеньор, – ответил отшельник глухим голосом.
Наконец-то дон Фелипе обратил внимание на холодный прием.
– Что с вами, друг мой? – спросил он с участием. – Вы мне кажетесь печальным, озабоченным. Уж не приключилось ли у вас какого горя?
– Действительно, случилось горе, сеньор, почему и прошу извинить меня. Я желал бы переговорить с вами, дон Фелипе, о важном деле. Удостойте меня несколькими минутами разговора с глазу на глаз.
– С величайшим удовольствием, – весело ответил дон Фелипе, похлопывая по портфелю, который держал под мышкой. – И мне надо переговорить с вами о важном деле.
– Важном для меня?
– Для кого же еще?
– Я не понимаю, какое это дело.
– Быть может, – лукаво заметил дон Фелипе, – мое дело и ваше – в сущности, одно и то же.
– Сомневаюсь, – пробормотал отшельник, нахмурив брови.
– Мы будем беседовать здесь?
– Нет, это общая комната, здесь все проходят. Лучше пойдемте ко мне.
– Как угодно, любезный друг.
Отшельник прошел вперед и поднялся по лестнице, между тем как дон Фелипе следовал за ним.
К своему изумлению, гость заметил, что дамы не показываются, тогда как прежде всегда выходили ему навстречу.
Казалось, что отшельник был совершенно один в своем домике.
Наверху он посторонился, чтобы пропустить дона Фелипе, и вошел вслед за ним, тщательно затворив за собой дверь. Потом он быстро надел шляпу, которую все время держал в руках, выпрямился и надменно сказал:
– Мы теперь наедине и можем объясниться.
– По-видимому, кузен, – улыбаясь, ответил дон Фелипе, – вам угодно наконец вспомнить, что вы – испанский гранд первого ранга и имеете право стоять перед королем в шляпе. Я рад этому за вас и за себя.
– Что это значит? – вскричал отшельник в изумлении.
– Это значит, что я – Филипп Четвертый, король Испании и Индии, а вы – дон Луис де Торменар, граф Тулузский и герцог Бискайский. Разве я ошибаюсь, кузен?
– Ваше величество! – пробормотал дон Луис в смятении.
– Выслушайте же меня, – с живостью продолжал король, ласково улыбаясь, – вы спасли меня, рискуя собственной жизнью. Я хотел узнать, кто вы. Однако, упорно оставаясь непроницаемым, вы отказывались от всех моих даров, отклоняли все мои предложения. Такое упрямство подзадоривало меня. Во что бы то ни стало хотел я знать о вас все – и узнал! Герцог, мой покойный отец, король Филипп Третий, обманутый ложными наветами и легко поверив клевете ваших врагов, был жесток и неумолим к вам, я даже прибавил бы – несправедлив, если бы не говорил про отца, теперь уже находящегося в царстве Отца Небесного. Следовало исправить вопиющую несправедливость – я исполнил это. Ваше дело было пересмотрено в верховном суде, приговор над вами отменен, честь ваша восстановлена в былом блеске. Теперь, кузен, вы действительно дон Луис де Торменар, граф Тулузский, маркиз Сан-Себастьянский, герцог Бискайский. Состояние ваше возвращено вам, позор снят с вашего имени, враги ваши наказаны!.. Довольны ли вы?
И он протянул ему руку.
Ошеломленный тысячью самых разнообразных чувств, нахлынувших на него, дон Луис преклонил колено и хотел поцеловать руку, которая так великодушно возвращала ему все, чего он был несправедливо лишен, но король не допустил этого. Он удержал своего кузена, привлек к себе и заключил в объятия.
– О, ваше величество! – вскричал герцог, и рыдание вырвалось из его груди. – Но почему…
– Постойте, кузен, – мягко прервал его король, – ведь я еще не закончил.
– Боже мой! С какой целью все это было сделано? – пробормотал герцог глухим голосом.
– Увидите.
– Я слушаю, ваше величество.
– Буду говорить откровенно. Принятый как друг, почти как сын в вашей благородной семье, я не мог не полюбить Христиану.
– А! – вскричал дон Луис, бледнея.
– Да, герцог, теперь говорит не король, но друг! Я люблю Христиану, как никого еще не любил. Ее безыскусное чистосердечие, ее девственная чистота – все пленило меня в ней. Тогда…
– Тогда, ваше величество, – с горечью сказал герцог, – вы, друг ее отца, спасшего вам жизнь, решили отплатить за эту услугу…
– Тем, что прошу у герцога Бискайского, моего друга, руки его дочери, – с благородством сказал король. – Неужели он откажет мне и неужели он спас мне жизнь только для того, чтобы осудить на вечное страдание? Теперь слово за вами, герцог, или, вернее, друг мой. Я сказал все, что хотел.
– Но я, ваше величество, должен сознаться вам, что недостоин вашей доброты. Ведь я сомневался в вас, в вашем сердце, наконец, в величии вашей души… Еще вчера, когда мне открыли, кто вы, я думал, что вы намерены подвергнуть позору мой дом.
– Молчите, дон Луис!
– Нет, ваше величество, не буду молчать! Вы должны узнать все: ненависть, которую я питал к вашему отцу, мгновенно пробудилась во мне сильнее, ужаснее прежнего, и – да простит мне Господь! – в моей голове мелькнула мысль смыть вашей кровью неизгладимое оскорбление, которое вы, как мне казалось, хотели нанести.
– Вы имели бы на это право, дон Луис. Ведь я был бы подлец и изменник, если б действительно замышлял то, что предполагали вы. Однако, герцог, вы не ответили еще на мою просьбу.
– О! Ваше величество, такая честь… – пробормотал дон Луис, изнемогая от прилива разнородных чувств, которыми было переполнено его сердце.