– Для достижения цели, которую я вовсе не считаю невозможной, – продолжал дон Хесус, – нужны осторожность и ловкость.
– Главное, надо впутать его как-нибудь в дело, остальное получится само собой.
– Совершенно справедливо, любезный дон Кристобаль, это я беру на себя и преуспею в том, клянусь вам.
– Нисколько не сомневаюсь.
– Здесь у нас остается еще некоторое количество товара, который следует сейчас же спрятать. Можете вы взять его к себе?
– Это крайне затруднительно. Разве здесь, в доме, нет какого-нибудь чердака, или подвала, или, наконец, потайного угла, где можно было бы спрятать товар без опасения, что его отыщут?
– Увы, любезный коррехидор, дом этот, как вам известно, нечто вроде беседки или охотничьего павильона, в нем нет ни подвалов, ни тайников.
– Это весьма неприятно.
– Утешьтесь; товар, о котором я говорю, не займет много места: всего-то несколько пачек жемчуга и два-три тюка расплющенной серебряной посуды. Как только стемнеет, мы легко, в один прием, сможем перенести их к вам, и никто ничего не заметит.
– Если это необходимо, – согласился коррехидор в полном отчаянии.
– Не пугайтесь, дело выеденного яйца не стоит, дон Кристобаль. Послезавтра я все заберу обратно, только заранее навьючьте товар на мула: когда по своем прибытии в город я проеду мимо вашего дома, мул с навьюченным на него товаром смешается с моими мулами, и никто ничего не заметит.
– Ну, коли так, я весь к вашим услугам.
– Разумеется, с условием иметь большие барыши и при этом ничем не рисковать, – заметил презрительно капитан.
– Что ж прикажете? – наивно возразил судья. – Ведь я главный коррехидор, одно из первых лиц в городском управлении, я у всех на виду, и прежде всего мне надо охранять свое доброе имя, стараясь не потерять уважение публики.
– Как же, как же! – вскричал капитан насмешливо. – И счастлив же город, черт возьми, где такая администрация! Если правосудие бывает не всегда правосудным, то действует оно, по крайней мере, быстро. Пример тому – бедняги-индейцы, которых вы так проворно вздернули на виселицу.
Судья встал, весь позеленев от злости. Но дон Хесус опять вмешался.
– Полноте! Полноте! – вскричал он. – Что это вы, сеньоры? Нам пора приниматься за дело – надо скорее все убрать с глаз долой.
Дон Кристобаль поджал свои и без того тонкие губы, бросив ядовитый взгляд на моряка, а тот презрительно пожал плечами и замолчал.
Все трое забрали со стола свертки с жемчугом и вышли из кабинета.
Еще некоторое время слышно было, как они ходили взад и вперед по дому, но по прошествии четверти часа все окончательно стихло.
Ночь была темная, хоть глаз выколи.
– Что вы обо всем этом скажете? – зажигая свечу, обратился индеец к Лорану.
– Скажу, что это канальи, каких свет не видывал, а судья со своим набожным видом и приторной кротостью – самый отвратительный из них.
– А вот капитан мне по душе, – ехидно заметил Мигель.
– Впрочем, я узнал многое, что для нас очень важно, – продолжал Лоран, – прибытие каравеллы, виды на меня достойного дона Хесуса, из которых я надеюсь извлечь свои выгоды, и плюс уверенность, что никто не знает тайников этого дома.
– Поскольку мы теперь здесь хозяева и нам нечего бояться посторонних глаз, не желаете ли вы, капитан, чтобы я ознакомил вас с подробным устройством этих тайников?
– Разумеется, желаю, Хосе, и немедленно: нам все равно пока нечего делать, и следует воспользоваться свободным временем.
Путешественники немедленно приступили к осмотру, который и произвели в продолжение нескольких часов, тщательно вникая во все подробности. Было около полуночи, когда осмотр наконец был закончен и три путешественника могли насладиться отдыхом.
Глава VIIIКак граф де Кастель-Морено водворился в своем новом жилище
На рассвете следующего дня они уже выходили из дома, а на исходе восьмого часа дон Фернандо открыто въезжал в Панаму со своим слугой и краснокожим проводником. Чтобы весть о его прибытии разнеслась возможно скорее, молодой человек счел нужным въехать в ворота, противоположные той части города, где находился Цветочный дом.
И цель его была достигнута – в особенности благодаря тому, что подученный Хосе ловко пробалтывался и с величайшей любезностью отвечал на расспросы, которыми на каждом шагу осаждали его любопытные.
В гавани дон Фернандо остановился у таможни и велел вызвать служителя, назвавшись всеми своими именами и титулами.
Служитель таможни, толстяк с одутловатым лицом, тотчас выбежал, рассыпаясь в раболепных извинениях, что заставил ждать его сиятельство.
Мнимый граф положил конец этому словоизвержению, попросив служителя доставить ему в тот же день тюки, привезенные на каравелле «Святая Троица» и сложенные в таможне. Само собой разумеется, что толстяк свято обязался исполнить желание его сиятельства и не переставал извиняться неизвестно в чем до тех пор, пока дон Фернандо не простился с ним и не уехал.
Миновав площадь Пласа-Майор и оставив за спиной улицы Маркадер и Платерос, путешественники свернули на улицу Сан-Франсиско, в конце которой находился Цветочный дом.
Коррехидор и два альгвазила стояли неподвижно у входа.
Увидев графа, коррехидор с почтительным поклоном доложил, что в соответствии с законом явился лично присутствовать при отпирании дверей дома, снятого его сиятельством, и его водворении в нем. Он прибавил, что утром к нему прискакал пеон из асиенды дель-Райо. Гонец привез запасные ключи и передал, что дон Хесус Ордоньес де Сильва-и-Кастро второпях забыл вручить их своему благородному жильцу.
Все сказанное было ложью от первого до последнего слова, дон Фернандо знал это как нельзя лучше, но не подавал вида. Он любезно поблагодарил коррехидора за хлопоты, принял от него ключи и пригласил его войти в дом вместе с ним.
Коррехидор с радостью согласился.
Двери отперли, и путешественники в сопровождении коррехидора и двух альгвазилов вошли внутрь.
Дом был действительно великолепен, и прекрасное расположение только подчеркивало это.
Архитектор дона Гутьерреса Агуира был человеком гениальным, план его вполне мог назваться образцовым.
Комнаты, отлично спланированные, были просторны, светлы, прохладны, удобны и меблированы не только роскошно, но и с тем глубоким пониманием комфорта, о котором тогда почти не имели понятия.
Службы, размещенные не слишком близко, но и не слишком далеко от дома, состояли из конюшенного двора с прекрасно обустроенными сараями.
От обилия больших деревьев и клумб с могучими тропическими растениями, поднимающимися на пятнадцать – двадцать метров в высоту, сад, обширный и со вкусом разбитый, был наполнен прохладной тенью и таинственной тишиной. По нему протекала речка, в струях которой весело плескались на солнце стаи рыбок.
Казалось, граф был в полном восторге от всего увиденного.
– Известен вам этот дом, сеньор коррехидор? – между делом спросил он судью, следовавшего за ним по пятам.
– Почти что нет, ваше сиятельство, – не смущаясь, ответил дон Кристобаль, – я был в нем только раз, и то давно, в то время, когда первый его владелец погиб при таких несчастных обстоятельствах.
– Он утонул, кажется? – небрежно спросил граф.
– Утонул, ваше сиятельство, а человек был предостойный, которого Господь наверняка принял в обитель блаженных.
– Аминь! – заключил граф. – Надеюсь, сеньор коррехидор, что вы окажете мне честь и будете навещать меня.
– Помилуйте, ваше сиятельство, это будет честью для вашего покорного слуги!
В эту минуту к графу подошел Хосе и доложил, что привезены его вещи, которые поспешил доставить смотритель таможни, и что слуги графа, прибывшие на каравелле «Святая Троица», явились в сопровождении самого капитана.
– Извините, что я вынужден оставить вас, любезный сеньор, – обратился граф к дону Кристобалю с величайшей любезностью. – Как видите, я не волен теперь располагать собой.
– Помилуйте, ваше сиятельство, я пришел бы в отчаяние, если бы стеснил вас чем бы то ни было.
– Впрочем, – заметил молодой человек, – надеюсь еще сегодня увидеться с вами.
– Каким же это образом, ваше сиятельство?
– Я намерен сегодня же явиться к его превосходительству дону Рамону де Ла Крусу, вашему губернатору, к которому имею рекомендательное письмо, – заявил дон Фернандо с улыбкой.
– Не разрешите ли вы мне оповестить дона Рамона де Ла Круса о вашем скором посещении, ваше сиятельство?
– Сделайте одолжение, буду очень рад.
Они расстались, и дон Кристобаль ретировался в полном восхищении.
«Дон Хесус прав, – думал он про себя, направляясь к своему дому, – этот молодой человек премилый, мы наверняка будем иметь успех».
Когда дон Фернандо возвратился из сада в дом, тюки уже были внесены, а пеоны отпущены Мигелем Баском.
Человек двенадцать слуг, дюжих, с резкими, выразительными лицами и в богатых ливреях, уже распаковывали тюки и доставали вещи.
Тюки эти не были вскрыты на таможне, так как на них имелись герб и вензель графа де Кастель-Морено. Осмотреть их значило бы грубо оскорбить благородного графа, племянника вице-короля Новой Испании. Служитель таможни отлично знал свои обязанности и, разумеется, не мог совершить подобного преступления против вежливости относительно такой высокопоставленной особы.
Подобное соблюдение этикета было счастливым для авантюристов. Дон Кристобаль Брибон-и-Москито, честный и богобоязненный коррехидор, уже хорошо известный читателю, скорчил бы престранную физиономию, если бы мог видеть предметы, поочередно извлекаемые из таинственных тюков.
Во-первых, в них было шестьдесят отлично упакованных и разобранных на части буканьерских ружей, замечательных по дальнобойности и пристрелянности. Ружья эти изготовлялись исключительно в Нанте и Дьеппе у оружейников Желена и Бражи.
Потом на свет были извлечены сабли, кинжалы, кортики, порох, пули и бог весть что еще.