– То есть?
– Чем больше человеку нравятся чувственные удовольствия, тем меньше у него возможностей для духовного роста. Он никому не делает зла, Богу на него наплевать – но он сам тащит себя вниз.
Алиса несколько мгновений размышляла, тем временем Дюверне осушил бокал до дна.
– Значит, то, что христиане называют отречением от греха или искушения, напоминает освобождение от желаний в восточной духовности?
– Можно так сказать, но христиане переживают его иначе.
Алиса подумала, что между сиюминутным переживанием и намерением, коренящемся в какой-то первичной идее, может быть огромная разница.
– А «небо»? В «Дао дэ цзин» Лао-цзы часто пользуется этим словом.
– В восточных учениях «небо» означает неосязаемую, неощутимую реальность. Это другой мир, куда мы переходим благодаря личному развитию, пробуждению, как говорят индусы. Для этого понятия французы неудачно выбрали термин «небо», поскольку в нашем языке он обозначает место физическое: услыхав это слово, все представляют синее небо, пространство. Англичане небосвод называют sky, а мир неощутимой реальности – heaven. У них не возникает двусмысленности, а у нас использование одного термина для разных понятий приводит к путанице.
– Но в таком случае, когда Иисус говорит богатому юноше, что если тот последует Его совету, то обретет сокровище на небесах, это необязательно метафора загробной жизни, рая, куда попадают после смерти? И знаменитое «Царствие Небесное», обещанное Иисусом, может быть, наступит еще до кончины? Возможно, оно и есть та самая иная реальность, о которой говорит Лао-цзы?
– Перестаньте сопоставлять христианство с даосизмом, они несравнимы!
Дюверне начинал нервничать не на шутку. Ладно, сменим тему.
– Скажите, а что имеет в виду Лао-цзы, когда говорит: «Тот, кто умирает, не прекращая жить, достигает бессмертия»?
Дюверне шумно вздохнул:
– Вы сказали, что скоро закончите с вопросами…
– Я почти…
– Как это понять?
– Это мой последний вопрос.
– Отлично! – проворчал он, собираясь с духом. – В большинстве восточных духовных учений задача человека состоит в том, чтобы утратить себя прежнего, чтобы возродиться в новом облике.
– Это еще зачем?
– Например, в ведическом учении только после смерти…
– В каком учении?
– В ведическом. Веды – это собрание священных индийских текстов, они лежат в основе древнего индуизма. Как я говорил, в этой традиции жизнь считалась возможной только после смерти. Пробуждение – это не эволюция, не прогресс, это настоящий качок маятника, прорыв, когда меняется сама ваша природа. Вы пребываете здесь, в земной жизни, вы раб своих страстей, эго и всех проблем, которые оно породило. И вот вам удается прорваться в иную жизненную реальность, свободную от эго, желаний, и познать полноту бытия. Словно вы умерли на одном уровне и воскресли на другом.
– Но это гениально! Наконец-то я понимаю слова Иисуса: Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее.
Дюверне досадливо отмахнулся:
– Хватит сравнивать христианство с восточными учениями! У них нет ничего общего!
– Да почему же нет?
– Потому что в большинстве восточных учений нет дуализма, а христианство дуалистично.
– Для меня это китайская грамота. Выражайтесь, пожалуйста, яснее.
– Слишком поздно: вы уже задали последний вопрос.
– Так это не вопрос, а просьба.
– Это одно и то же.
Алиса скорчила гримаску:
– Ну, тогда, скажем так… это приказ.
– Да вы с ума сошли!
– Но вам же это нравится.
Он вздохнул и покачал головой, но она заметила, как по его лицу пробежала легкая улыбка.
– Когда мы смотрим на окружающий мир, то видим совершенно разные вещи.
– Конечно.
– Так вот, согласно восточным учениям, за этим видимым различием кроется глубинное единство – просто оно являет себя в формах, которые только кажутся разными. Однако, чтобы воплотить свою истинную природу, надо постигнуть и ощутить эту скрытую целостность, нужно понять, что человек – единое целое со всем миром.
– Со всем миром? А что такое весь мир?
– Все живые существа, населяющие вселенную.
– Это для меня всегда было непонятно. Я – это я, вы – это вы, мы ведь абсолютно разные, верно?
– Мы различные с виду, на определенном уровне реальности. Тем не менее нас что-то связывает, хотя мне и не нравится единение с дерзкой девчонкой, которая мне докучает.
– Так и мне не по душе связь со сварливым стариком, который смакует собственную горечь, хотя мог бы поделиться тем, что у него есть ценного.
Вместо ответа он налил себе игристого вина, не предложив Алисе, и долго хранил молчание. Та уже решила, что он больше ничего не скажет, и собралась откланяться, когда он снова заговорил, уже более спокойно:
– Видите ли, в чем дело… то, что нас сейчас разъединяет, на самом деле разделяет наши эго, то есть каждый из нас ощущает себя автономной личностью. И мы не понимаем, что независимость от других – это иллюзия, возникающая на определенном уровне сознания. Но стоит только изменить ракурс – и нам может открыться вход в иную реальность, тогда мы будем воспринимать все совсем по-другому…
Он на несколько секунд замолчал, смакуя вино. Потом продолжил:
– Чтобы пояснить этот феномен, буддисты и индуисты пользуются одной метафорой: волна и океан. Если бы у волны был мозг, она могла бы ощущать себя единственной, независимой и отчасти была бы права: возьмите фотографию океана крупным планом и выберите любую. Вглядитесь хорошенько: из миллионов волн второй такой не будет, у всякой свой размер, форма, высота, рябь на поверхности… Каждая абсолютно уникальна. Тем не менее она неотделима от океана, она составляет его, а он – ее. В определенном смысле она – это и есть океан.
Алиса не сводила с него глаз.
Дюверне задумчиво произнес:
– Если я – волна, то для меня и приятно, и почетно ощущать себя единственной в своем роде, независимой от всех, можно гордиться, что я такая красивая… И если я перестану цепляться за мою личность волны, позволю ей исчезнуть, разрешу умереть, тогда постепенно, не спеша начну ощущать себя океаном. И вот я уже полностью им становлюсь, и… О-го-го!.. Быть океаном – это здорово!
Он умолк, а слова, казалось, все еще звучали в пространстве.
Алиса вдохновилась. В глубине души она начинала понимать важность мыслей старика.
– Но… – сказала она, – если вернуться к человеку…
Он немного помолчал, набрал воздуха и медленно произнес низким голосом:
– В восточных духовных учениях человек, отказавшись от своей самости, осознает, что он Бог.
Вибрации его голоса повисли в воздухе.
Алису покоробила эта мысль, хотя она и была атеисткой.
– Отсутствие дуалистичности в восточной духовности, – заговорил он, тщательно подбирая каждое слово, – и есть единение человека с Богом. Следуя путем духовного пробуждения, смертный становится Богом.
Он посмотрел на Алису.
– Вы же понимаете, эти идеи нельзя сравнивать с христианской традицией, в которой их сочтут еретическими. Христианство – религия дуалистическая: Бог выступает как всемогущее существо, к Нему верующий обращается, Ему молится и поклоняется, просит прощения… Христианин верит, что набожность и благочестие дадут ему освобождение после смерти. Буддист, индуист или даос убежден, что познание способно освободить его уже в этой жизни.
Дюверне разлил вино по бокалам.
– Христианин верит, что рай и ад существуют в реальности и в эти места он когда-нибудь отправится. Индуисты же знают, что все в нас самих: и рай, и ад, и Бог. Это великое откровение Упанишады, полученное в восьмом веке до нашей эры.
– Упанишады?
– Это индийские философские тексты.
Алиса начинала понимать, что за неприветливым, порой агрессивным поведением Дюверне кроется, по сути, человек добрый. Она была даже готова его полюбить.
– Вы упомянули путь духовного пробуждения. А в чем он состоит?
– В освобождении от эго.
– Снова мы к этому пришли.
– Разумеется, ведь это неизбежно. Обычное состояние сознания не позволяет нам отчетливо осознать свою божественную природу, нас тревожит неясность положения. Я уже вам говорил: мы боимся быть хуже других, не иметь веса в глазах окружающих. Потому мы создаем себе утешительную личность: свое эго. И чем быстрее она развивается, тем дальше мы уходим от своей истинной природы – божественной сущности. И тем несчастнее становимся: ведь жить в эго все равно что в аду.
– Я начинаю понимать.
– Наше эго алчет быть уникальным и независимым, но для этого надо отличаться от других. Получается, именно эго отделяет нас от людей… и мы все больше отдаляемся от своей подлинной природы, которая, напротив, стремится к единению. Если ему понадобится, эго сможет толкнуть некоторых к протесту, конфликту, отщепенству.
Он прокашлялся и продолжал:
– Отщепление. От-щепление. От-деление. Мое эго не желает целостности, жаждет разделенности. Есть такие люди, которые нуждаются в постоянном конфликте, чтобы ощущать, что они существуют!
Он улыбнулся.
– Вот видите, дьявол сидит в нас самих. И это не сторонний персонаж, это наша внутренняя склонность…
– Дьявол? Почему вы заговорили о дьяволе?
– Дьявол, по-древнегречески diabolos, – это то, что разделяет, вызывает разлад.
Дюверне отпил еще глоточек и спокойно продолжал:
– Но если волну отделить от океана, она исчезнет, перестанет существовать. Она не знает, что океан – это и есть она.
Алиса огляделась по сторонам. Огромный сводчатый подвал был великолепен. Большие светильники из кованого железа озаряли золотистым светом камни и длинные ряды дубовых бочек, создавая удивительную атмосферу. Как в таинственном храме.
– Людям надо соприкоснуться со своей божественной природой, – сказал Дюверне, – но они этого не умеют. Даже у атеистов есть потребность в трансцендентном. Вы никогда не задавались вопросом, почему не пустеют кинозалы? В наше время можно скачать любой фильм за несколько евро, а потом спокойно смотреть его, лежа на диване. Но отчего тогда люди стремятся в кинотеатры, где впереди маячит чья-то голова, закрывая экран, коленки сидящего сзади упираются вам в спину, попкорн соседа сыплется на брюки? Почему?