Он с улыбкой вздохнул:
– Ты же взяла с меня обещание никогда не заводить речь о Боге. Я держу слово.
– Но тогда, значит, ты разделяешь эти воззрения на божественную природу человека?
Жереми на миг застыл, поморщился и медленно кивнул.
– Тогда я не понимаю, почему ты принадлежишь к Церкви, которая борется с этими воззрениями.
– Я не принадлежу к Церкви, Алиса. Я принадлежу Богу. Это эго заставляет людей считать себя католиками, буддистами или мусульманами. Оно стремится примкнуть к какому-либо лагерю, чтобы отличиться от других и обособиться. Цель настоящего духовного роста в том, чтобы преодолеть свою принадлежность, избавиться от отождествлений эго и соединиться с другими, с Вселенной, с Богом…
Идя по тропинке обратно к машине, Алиса размышляла о сверхъестественных способностях Иисуса. Прочитав книги Кэмпбелла, сравнившего сотни мифов народов мира, она начала видеть в ходе жизни Христа некую череду мифологических посланий. С той лишь разницей, что, в отличие от мифических персонажей, Иисус был человеком, который жил на самом деле. Она отказывалась принимать за чистую монету исцеление слепых и паралитиков, возвращение умерших к жизни и воскресение самого Христа. Ее рациональный ум не воспринимал рассказы о чудесах, и Алиса не могла избавиться от ощущения, что все эти истории были придуманы, чтобы подкрепить наставления Иисуса.
Когда мы читаем о том, что Иисус исцелял слепых, то почему бы не увидеть в этом наглядную иллюстрацию желания открыть нам глаза? Он приказывал паралитикам встать, взять свою постель и идти. Разве это не призыв взять жизнь в собственные руки? Когда Он пробуждал от смерти мертвых, разве Он тем самым не призывал нас очнуться и понять, что жить только материальными понятиями – все равно что не жить вовсе? А когда Он повествует о своей смерти и воскрешении, разве Он не призывает нас умереть, чтобы возродиться, иными словами – уничтожить эго, чтобы расцвела наша божественная природа?
Допустим, ученики рассказывали Его историю, расставляя по ней, как вехи, всяческие чудеса, чтобы укрепить Его учение. Но тогда тем более удивительно, что благочестивые люди могли так беззастенчиво врать, когда Библия бессчетное количество раз повторяет, что лгуны будут изгнаны от лица Господа…
Предположим, Иисус действительно совершал чудеса и все повороты Его судьбы с самого начала иллюстрировали Его послания и учение, но в таком случае Он не мог быть простым человеком.
«Я есмь путь и истина и жизнь», – сказал Он.
28
Чтобы уместиться в исповедальне, Жереми вытянул ноги поперек. В этот момент занавеску сдвинули в сторону.
– Отец мой, я хочу исповедаться… в злословии.
Он не выдержал и улыбнулся, услышав знакомый старушечий голос, явно педалирующий раскаяние…
– Поведайте мне, дочь моя, в чем вы себя упрекаете?
– Себя упрекаю…
И тут голос обрел уверенность:
– Скажем так, иногда я считаю необходимым привлечь внимание прихожан к неблаговидным поступкам других, хотя, может, надо оставить их в наивном неведении.
– Я вас слушаю…
– Понимаете, некоторые слишком легко позволяют себя одурачить. Им просто нужно раскрыть глаза!
– Дочь моя, Иисус говорил: «Замечайте, что слышите: какою мерою мерите, такою отмерено будет вам…»
– Но… я всего лишь изобличаю то, что люди делают вопреки христианскому человеколюбию!
– Дочь моя, вы пришли сюда исповедаться в грехах или оправдать их?
Поскольку ответа не последовало, Жереми продолжил:
– Святой Иоанн говорил: «Кто говорит, что он во свете, а ненавидит брата своего, тот еще во тьме».
Она не промолвила ни слова.
Жереми вспомнил, какую епитимью однажды назначил Кюре из Арса, которому он старался во всем следовать, прихожанке, тоже каявшейся в злословии.
– Вот что вам надлежит сделать, дочь моя: попросите, чтобы вам на птичьем дворе в Каннате дали мешок перьев, и рассыпьте их на руинах аббатства. А на следующее утро придите и соберите их все обратно в мешок.
– Все перья? Но это невозможно! Их же унесет ветром! Как же их собрать?
Жереми молчал, давая ей возможность обдумать свои слова.
Она ушла, ворча себе под нос, что уж лучше бы он назначил десять раз прочитать «Отче наш».
– Таким образом, он бросает вызов вашему авторитету, монсеньор.
Епископ вышагивал вдоль длинной анфилады высоких окон в кабинете. Когда приходилось принимать трудное решение, он должен был обязательно ходить. Движение раскрепощало мысль.
– Вы уверены, что крещение этого ребенка назначено на конкретный день?
Викарий кивнул, сжав губы.
– На воскресенье, двадцать восьмое августа, сразу после мессы.
– И отец Жереми знает, что кюре Шароля отказал семье в таинстве?
– Да, монсеньор.
– Вы в этом уверены?
– Конечно.
Епископ несколько секунд пристально на него смотрел, потом снова принялся вышагивать по кабинету.
Стараясь побороть раздражение, викарий всегда в конце фразы поджимал губы, при этом рот у него на удивление походил на куриную гузку.
– Он вас испытывает, монсеньор. Это провокация в ваш адрес. Если вы не отреагируете, его ничто больше не остановит. А потом будет слишком поздно.
– Никогда не бывает слишком поздно.
– За ним стоит много прихожан, с каждым днем их становится все больше. Еще немного – они объявят его святым, и тогда у вас окажутся связаны руки. Вы будете вынуждены с ним соглашаться, это станет вечной проблемой.
Викарий напряженно смотрел на него, сложив губы куриной гузкой.
Епископ уселся за стол. Так оно и есть, он не ошибся, мадам де Сирдего дважды предупреждала. Впрочем, ее что-то давно не видно.
– И он станет все себе позволять, монсеньор…
Епископ вздохнул.
– К нему надлежит применить санкции, – сказал викарий, – и спокойствие вернется в приход Клюни.
Епископ колебался. Как отнесутся к санкциям другие священники? Укрепит это епископскую власть или, наоборот, дискредитирует лично его?
– Подумайте о том, что он посмел натворить за несколько месяцев, – не унимался викарий. – Стоит позволить ему продолжать в том же духе – и он выйдет из-под контроля. Святой престол будет тщетно призывать нас к порядку, и мы прослывем некомпетентными.
Епископ принялся вертеть аметист на перстне.
Его стали утомлять проблемы, возникавшие в Клюни. Терпение не должно оборачиваться нерешительностью, за которую рано или поздно придется платить.
Мужчина терпеливо дожидался своей очереди. Столько людей перед исповедальней он увидел впервые. Сам он к исповеди не ходил, впрочем и в церковь тоже. Разве что несколько раз на концерты. Единственный раз он молился, когда тяжело заболел отец, а потом с отчаяния слегла мать. Но тут двоюродная сестра так уговаривала, что он наконец решил приехать сюда из Макона.
Когда подошла его очередь, он втиснулся в узкую исповедальню и задернул за собой занавеску. Ему показалось, будто он попал в фотоателье, только не хватало табурета. Вместо него стояла низкая и неудобная скамеечка. Чтобы сесть, ему пришлось согнуться в три погибели и упереться лопатками в какую-то полку. Да уж, удобства не ахти. Но, учитывая, что все бесплатно, привередничать не приходится. Ладно, по крайней мере, не заснет, как на диване у психоаналитика, к которому как-то попал на прием.
– Я вас слушаю, сын мой.
– Здравствуйте. Я пришел к вам, потому что у меня нелады с соседом сверху. Я живу в многоэтажном доме в Маконе, и сосед постоянно меня третирует. Когда я выхожу и сталкиваюсь с ним, мне становится дурно, на весь день портится настроение. И ничего нельзя поделать: у нас одинаковый график работы, мы встречаемся почти каждый день…
– Опишите, пожалуйста, обстоятельства ваших встреч.
– О, это проще простого: мы часто поднимаемся вместе в лифте. Он всегда разговаривает снисходительным тоном. Я чувствую, он меня презирает, считает себя на голову выше, намного выше.
– Но вы не можете отвечать за то, что думают другие…
– А он не должен возвышать себя!
– Это его проблема, а не ваша…
– Но это очень досадно, выводит из себя!
– А тут уже ваша трудность…
– Как так?
– Когда он возвеличивает себя, это его проблема, тут вы ничего поделать не можете, вы ведь не его психоаналитик. А вот когда это задевает вас, трудность ваша.
Наступила тишина, Жереми пытался понять, дошли его слова или нет.
– Но это нормально, что мне неприятно… я ведь не бесчувственный…
– То, что сосед мнит себя выше вас, меняет вашу значимость?
– Нет, конечно.
– Тогда что же изменяется?
Посетитель снова задумался.
– Может быть, мое ощущение собственной ценности, – согласился он.
– Вы так чувствительны к мнению других, потому что сами не особенно уверены в своей значимости.
– Возможно…
– И если сосед ведет себя с вами высокомерно, догадайтесь, по какой причине.
– Понятия не имею…
– Наверняка тоже сомневается в своей ценности… В таком случае у него та же проблема, что у вас. Только его эго проявляет себя по-другому. Стоит ли обижаться на того, кто терзается, как и вы?
– Может, и страдает, но я ведь никого не заставляю платить за свои неприятности.
– Вероятно…
– А вы в этом не уверены?
– Никогда не знаешь, какое зло можешь невольно причинить другим…
– Ладно. Тогда что же сделать, чтобы этот тип больше не смотрел на меня свысока?
– Если чужое эго не оставляет вас равнодушным, если вы отвечаете на его вызов, вы его поддерживаете. Однако, если за завесой ложного «я» сможете увидеть человека и обратитесь к нему, вы освободите его из тюрьмы, в которой он сам замкнулся. Ведь в наших отношениях чужое эго – это клетка, и ее стены рухнут в миг, когда вы разглядите личность.
Мужчина вздохнул:
– Ну а конкретно сейчас-то что надо сделать?
Прошло несколько секунд, прежде чем священник ответил: