– Правда? А какой? – воскликнула я, даже немного подавшись вперед.
– Я нашел твоих настоящих родителей.
И это было как гром среди ясного неба. Сердце едва не остановилось.
– Эвиса, не бледней так, – нахмурился Джерхан, быстро подошел ко мне и забрал детей, как будто я могла их выронить. Но разве я могла?.. – Я думал, ты обрадуешься.
– Я… я рада, конечно. Но… как? – Губы перестали повиноваться, как и язык.
– Отправил в Стеклянный каньон Лориавель вместе с отрядом летописцев под охраной двух десятков воинов, чтобы их по пути солааны не сожрали. Они должны были поднять все архивы о том, кто, когда, в какой год и в каком количестве отдавал детей в Шейсару. Ну и… после нескольких месяцев поисков мы все же добились успеха.
Нефритовая зелень его глаз довольно сверкнула.
– Вы делали это уже несколько месяцев?! – ахнула я. – Ничего мне не рассказав?
– Конечно, – спокойно кивнул царь, которому я хотела хорошенько навалять за сокрытие такой важной информации. – Хотел сделать тебе сюрприз, если мы узнаем правду. И не хотел расстраивать, если ничего найти не удастся.
У меня, кажется, даже давление подскочило. Кровь ударила в виски, думать стало трудно. А еще на глаза почему-то навернулись слезы.
– Ты… ты такой… – только и сумела выдохнуть я, а потом всхлипнула.
– Ну-ну, прекрати, это все твое беременное настроение, – замахал он на меня руками, передав детей резко появившимся и также резко исчезнувшим служанкам. А потом открыл дверь, что вела в соседнюю комнату, а там на пороге стояли… двое. Мужчина и женщина, которых я видела уже множество раз. Которых знала и помнила еще со времен проживания в каньоне, а затем и после, когда они активнее остальных помогали нам строить новый город.
Но только сейчас я вдруг поняла, что Джерхан прав. И они действительно мои родители.
– Смотри, вот тут, в сводке двадцатилетней давности… – начал было говорить Джерхан, чтобы пояснить мне все, но я махнула на него рукой.
Моргнула, пытаясь убрать мокрую пелену перед глазами, но она внезапно сменилась знакомой хризопразовой зеленью паучьей богини.
Сила Красной матери исчезла, ведь теперь в Айясаре она оказалась мне и не нужна. Тогда в Стеклянном каньоне настойка турмалинового рододендрона что-то пробудила внутри, и с тех пор я могла колдовать, как никто другой. Мне не подчинялся огонь, как у мираев, и я не слышала змей. Но я могла понимать любого паука, где бы он ни находился, и двигала камни, сколь бы тяжелы они ни были. Конечно, передвигать горы у меня больше так ни разу и не получилось, но царский дворец гоблины сумели построить для нас так быстро именно благодаря моей помощи.
А еще первый жрец Ильхамес рассказал мне об особенностях «глаз оракула». Оказывается в тот момент, когда эта способность проявляет себя, взгляд будто обволакивает колдовской зеленью, сквозь которую можно видеть истину. Но, к сожалению, именно этой способностью управлять было сложнее всего. Глаза оракула являли или скрывали правду по никому не ведомому принципу.
Однако именно сейчас я вдруг увидела, что люди, которых знала вот уже много месяцев, которые всегда оказывались рядом в самые сложные периоды моей новой жизни, на самом деле были мне гораздо ближе, чем я думала.
– Тетя Шерити… – проговорила я тихо, глядя на светловолосую женщину, за спиной которой, как всегда, прятался маленький Актор. – Мама…
Она плакала. Тихо, не произнося ни звука. А рядом ее обнимал Кионей, мой отец.
Они оба были живы и здоровы, а я не знала, что сказать. Мы все молчали, не в силах сдвинуться с места несколько долгих обжигающих мгновений.
Но едва я встала с кровати, чтобы обнять их, как они подбежали ко мне, а мама плакала уже в голос:
– Не вставай, ты с ума сошла! В смысле сошли!
Мама обняла меня, а я все еще не могла поверить тому, что видела сквозь колдовскую зелень.
Черты лица… Идеально знакомые, в точности повторяющие мои, но смешавшиеся с отцовскими, искаженные годами… И сердца, которые бились по-настоящему, без лжи. Родная кровь…
– Не надо называть меня на «вы», мама, – тихо проговорила я, закрывая глаза, потому что внутри что-то болезненно натянулось.
– Вы же царица! А мы… – сказал чуть хрипло отец и осторожно сел на кровать рядом с другой стороны от матери.
– А вы родители царицы, выходит, – хмыкнула я, не замечая, как по щекам текут слезы.
Я всегда была одна, без единой родной души в Шейсаре. И даже учитывая, что жила я в огромной семье, которая не так уж и плохо ко мне относилась, ощущение того, что никто из них не любит меня по-настоящему, преследовало меня с детства. Сестры никогда не называли меня сестрой, а братья – тем более. Впрочем, я не обижалась, они и между собой-то не слишком дружили…
А сейчас что-то ломалось в груди, как многотонная плотина. И не было слов, чтобы это выразить правильно.
– Мама… папа…
– Когда отдали мы тебя, когда мы… – всхлипывала мама, а маленькие украшения на передних прядях ее волос позвякивали в такт. – Мы страшно заболели. И я, и Кионей, понимаешь? Мы никогда бы… Никогда бы не смогли отдать, если знали бы, что… Но в тот год страшный не хватало настойки солнечного света, а мы… думали, что дни наши сочтены.
– Ну, перестань, – погладил ее по спине отец. Но мама продолжала всхлипывать.
– Я завернула в одеялко тебя, которое на последний мешок сухих грибов выменяла. Красивое оно было, все камушками по бокам расшито. Я и имя твое написала на шейсарском, как тогда еще живой жрец Акенатер научил меня. «Хрусталька» там написано было, доченька моя… «Хрусталька»…
– А тетя звала меня Талькой, – тихо вспомнила я. – И одеялко она, кажется, разрезала пополам, чтобы продать… дважды. Но затем одну половину решила оставить. Мне показывала, как там было написано «Талька», мол, это она для меня вышивала прозвище мое… Но потом и эту половину продала.
– Все в прошлом уже, в прошлом, – проговорил папа, и я заметила, что он тоже с трудом сдерживается, чтобы не расплакаться, как мы с мамой.
Джерхан куда-то предусмотрительно испарился, но я была ему даже благодарна.
В этот момент у меня перед глазами за зеленой пеленой вдруг вспыхнуло старое воспоминание, о котором я позабыла на долгие-долгие годы.
Мне было около трех лет, и тетя, как всегда, звала меня Талькой. Просила заправить пять кроватей и покормить куриц, пока она готовит обед на всю семью.
Я выбежала на улицу, а там мне навстречу вышла красивая женщина с огромным, искрящимся на солнце хвостом. Я не могла отвести от нее глаза, потому что никогда не видела мираев прежде, а здесь одна из них предстала передо мной во всей красе.
Она была уже немолода, и ее лицо пряталось за легкой полупрозрачной тканью. Одни глаза светились золотом и рубинами в обрамлении длинных черных волос. Одета незнакомка тоже была очень дорого и богато, у нас в провинции таких не встречалось.
Женщина подползла ко мне, а я, раскрыв рот, следила за движением ее красивого хвоста, унизанного драгоценными кольцами. Она склонилась ко мне, обхватив теплыми пальцами мой подбородок, и взглянула так, что все внутри на миг будто остановилось. А потом проговорила, странно шипя, но я не до конца поняла, что это она такое произнесла. А сейчас из недр памяти ее слова всплыли ярко и звонко, будто все случилось пару секунд назад:
«Эвиссаэш… Эвиссаэш шерис Айясаара… Эвиссаэш…»
Тетя Ливи увидела лишь конец этой сцены и с тех пор стала звать меня Эвиса. Поговаривали, что той женщиной была какая-то провидица мираев.
– А что значит это, интересно? – спросила мама с любопытством.
– Это значит «Сокровище», – проговорил с порога Джерхан, который словно бы никуда и не уходил. – «Эвисаэш Аясаара» – означает «Сокровище Серебрянного города». А «шерис» – обозначение царской крови.
– Но что она имела в виду? – удивилась уже я.
– Полагаю, именно то, что и было сказано. То, что ты – сокровище и царская кровь Аясары.
– Но тогда еще не было Аясары, – широко распахнула глаза я. – Да и я никакая не царская кровь. Ты знаешь, что это была за провидица?
– Понятия не имею, – пожал плечами Джерхан. – Видеть будущее считается невозможным, поэтому у нас никогда не было официальных оракулов или провидиц. Но я как раз не думаю, что та мирайя ошиблась.
В комнате воцарилась многозначительная пауза. Кто же это пришел ко мне тогда, в детстве, оставалось совершенно неясным.
– Ну, главное, что ты с нами наконец, моя Хрусталька, – снова всхлипнула мама и обняла меня. – А теперь и внуки есть у нас. Такое счастье, хвала Красной матери! Кионей, слышал ты? Ты ведь дедушка теперь!
Она засмеялась сквозь слезы.
И папа тоже улыбнулся. А следом и мы с Джерханом, и Актор, который все это время молчаливо стоял в углу, словно опасаясь подойти. Но я подозвала его рукой, и он тоже подбежал к нам, чтобы обняться.
А потом мама тихо выдохнула, словно пытаясь выплеснуть все, что наболело за многие годы:
– Мы ведь не забывали тебя никогда… Вспоминали день каждый нашу девочку и больше никогда не заводили детей, боясь, что голод и отсутствие лекарств убьет всех нас или снова придется самое дорогое отдать. Как тебя…
– Больше вы никогда не будете голодать, мама, – проговорила я, чуть отстранившись и улыбнувшись.
Мама улыбнулась в ответ, вытирая слезы.
Я повернула голову в сторону выхода, где, прислонившись к дверному косяку и сложив руки на груди, стоял Джерхан. Он тоже улыбнулся мне и кивнул.
Потому что я не солгала. В Айясаре больше никогда никто не голодал.
* * *
Прошел еще год.
– Горячо, Джер, – выдохнула я, чувствуя, как огонь подбирается все ближе. Как уже жжет кончики пальцев, с которых в землю утекает магия, словно вытягивая из меня все жилы.
– Еще немного потерпи, сокровище, – проговорил царь, плотно прижимая меня к своей груди. Я чувствовала спиной сквозь тонкую ткань его обнаженную грудную клетку и тяжелую цепь с огненным кругом – знак луноворота и символ власти в Айясаре. Обычно теплое от кожи Джерхана золото сейчас казалось холодным, настолько жарко было вокруг, настолько горела я сама.