Сокровище тамплиеров. Мечта конкистадора — страница 48 из 50

Фульк граф Анжуйский и Мэнский, с 1131 г. король Иерусалима (1092-1143) – сын графа Фулька IV Анжуйского и Бертрады де Монфор. Примечательно, что в год рождения сына Бертрада сбежала от мужа и вышла замуж за французского короля Филиппа I.

В 1109 г. после смерти отца Фульк получает графство Анжуйское. В 1110 г. он женится на Ирменгарде Мэнской и становится обладателем графства Мэн. В 1119 или 1120 г. граф Анжуйский совершает паломничество в Палестину и здесь сражается вместе с рыцарями ордена Храма. После возвращения в Анжу в 1121 г. Фульк продолжает оказывать денежную помощь тамплиерам.

В 1126 г. умирает Ирменгарда Мэнская. Фульк отрекается от графского титула и своих европейских владений в пользу своего сына Жоффруа и отправляется в Иерусалим, где в 1129 г. женится на Мелисенде. В 1131 г. после смерти тестя становится иерусалимским королем, но королевскую власть ему приходится почти все свое правление оспаривать у собственной жены. Погиб в результате несчастного случая на охоте: лошадь споткнулась, голова короля попала под седло и была раздавлена.

Мечта конкистадораРоман

От автора

Для христиан наступило время великих потерь и разочарований! Крестовые походы – еще недавно бывшие смыслом существования Европы, неумолимо становились достоянием истории. Закончилась борьба за Гроб Господень длиною в два столетия – с печальным для Запада итогом. Хотя еще долгое время простые обыватели не верили, что Иерусалим потерян безвозвратно, но в то же время не было видно даже тени того фанатичного рвения, той жажды духовного подвига, которые овладели умами людей накануне первого крестового похода. Увы! Времена бескорыстной жертвенности остались в прошлом. Доблестные франки теперь заботились о хорошей жизни у себя на родине. Суровые воины позаимствовали у мусульман многие изобретения и привычки, делающие земную жизнь более приятной, и постепенно из их голов улетучивались грезы об опасных приключениях на землях Палестины и Сирии. Герцоги, графы, бароны уже не мечтали соперничать подвигами во славу Божию, но предпочитали хвастаться изысканностью своих жилищ и одежд. Новые желания требовали денег, и презренный металл овладевал не только умами, но и душами людей. Мир изменился! И тот, кто не заметил и не принял этого, оказывался растоптанным и выброшенным за его пределы.

Рыцарско-монашеские ордена, созданные для защиты Святой земли и пилигримов, утратили смысл своего существования. Но распускать мощнейшие христианские организации никто не собирался, и они начали искать свое место на Западе. Госпитальеры захватили остров Мальту и сделали ее форпостом христиан против надвигающегося с Востока мусульманского нашествия. Тевтонский орден основал собственное государство в Пруссии и принялся обращать в христианство язычников Прибалтики.

Казалось, в самом лучшем положении находились тамплиеры. Подчинялись рыцари Храма только Великому понтифику, минуя даже королей, на землях которых они пребывали. Богатейший орден обладал многими замками, домами, мельницами, разного рода угодьями во Франции, Испании, Португалии, Англии, на Кипре… в общем, по всей Европе. Богатство и могущество и сделали с орденом то, что не смогли сотворить с ним мусульмане, непременно предававшие казни всех пленных тамплиеров.

Пришло время, когда могущественному ордену не стало места в известном мире. Рыцарей Храма будут сжигать на кострах те, которых они защищали на дорогах Палестины, их будут гнать отовсюду, и, потеряв надежду, забрав самое ценное, оставшиеся в живых тамплиеры уйдут в мир неизвестный…

Филипп Красивый и его советники, приложили много сил и времени, чтобы уничтожить могущественный орден, но, как оказалось, сделали его бессмертным. Рыцари Храма не исчезли бесследно в пламени костров, но прямиком отправились в легенды, предания; они по-прежнему вызывали сочувствие, злорадство, скорбь или зависть – только забвение и равнодушие не грозило рыцарям-монахам, павшим от рук единоверцев. С тамплиерами связывается вся средневековая мистика, которую только смогла изобрести человеческая фантазия. Тамплиеры, таинственность, тайна – эти слова стали синонимами, хотя последние два слова, по здравому размышлению, не могли иметь отношения к первому. Ведь история ордена Храма, на момент гибели, известна даже более подробно, чем тех же ов или тевтонцев. Однако чудовищная судьба рыцарей Храма перечеркнула всю логику.

Большинство людей – и королей, и простых смертных – именно с деньгами связывает решение всех проблем; именно золото, по их мнению, призвано избавлять человека от любых неприятностей. Истории, описанные на страницах этой книги, свидетельствуют обратное: трагическая судьба становится уделом тех, кто обладал огромными средствами. Орден Храма перебрался из Палестины и Сирии на земли братьев-христиан, и полагал, что оказался в безопасности, но жестоко ошибся. Накануне падения Акры – последней столицы крестоносцев – израненные тамплиеры вывезли на Запад свою казну и архив. Насколько велика была легендарная казна храмовников, соблазнившая на величайшее преступление короля Франции? Мы так и не узнаем истину, судя по всему, не досталась она тем, кто ради нее погубил орден. Золото тамплиеров принесло пользу только одной категории людей – сочинителям легенд о таинственных храмовниках.

Орден Храма – далеко не самая яркая жертва человеческой алчности. Спустя двести лет, прикрываясь самыми благородными целями, испанские конкистадоры уничтожат цветущие государства Америки с многомиллионным населением. Ацтеки, инки станут жертвой собственных накоплений. Золото овладевало миром… И мы проследим судьбу тех, что исполнили собственную мечту и получили несметное количество желтого металла.

Часть I. Жак де Моле

Откровения Эскиуса де Флуарака

Орден Храма разлился по Европе, словно весенняя вода под лучами первого яркого солнца. Так как большинство его членов были французами, то большая часть рыцарей-монахов осела во Франции; а главная резиденция тамплиеров разместилась в Париже, неподалеку от королевского дворца. Здесь постоянно обитал Великий магистр ордена – Жак де Моле, который, впрочем, надеялся, что во Франции тамплиеры находятся только временно.

Жак де Моле родился 16 марта 1244 г., как некоторые утверждали, в окрестностях Монсегюра – крепости, с которой связаны знаменитые и трагические события французской истории. В 1265 г. он надевает плащ тамплиера и участвует во многих военных кампаниях на Святой земле. В 1292 г. Жак де Моле избирается Великим магистром ордена Храма. То были самые страшные времена не только для рыцарско-монашеских орденов, для христиан Востока, но и для всего христианского мира. Годом ранее пала последняя столица Иерусалимского королевства – Акра – мечты и надежды защитников Гроба Господнего были утоплены сарацинами в Средиземном море. Христианский мир пребывал в растерянности и апатии.

Нынешний Великий магистр тамплиеров был одним из немногих влиятельных особ мира сего, кто не оставлял надежд вернуться с триумфом в Палестину. В 1300 г. тамплиеры, госпитальеры и киприоты захватили небольшой островок Руад вблизи сирийско-палестинского побережья. Два года крестоносцы удерживали единственный плацдарм на Востоке у ворот Святой земли, пока Жак де Моле пытался склонить к военной помощи правителей Запада и монголов, грабивших в то время Сирию. Мир оставался глухим к призывам Великого магистра. 120 тамплиеров оставались в числе последних защитников Руада. Руководивший обороной маршал храмовников Бартелеми де Кинси погиб в бою. 26 сентября 1302 г. защитники Руада капитулировали с условием их свободной эвакуации на Кипр. Мамелюки не сдержали слова: все христиане были казнены, лишь сорок тамплиеров вывезли в Каир, где пленники содержались в тюрьмах до своей смерти. На этот раз мусульмане решили подольше поиздеваться над своими непримиримыми врагами.

В дальнейшем будет сказано много нелестных слов о последнем великом магистре ордена тамплиеров. Все будет потом… Пока Жак де Моле строил планы возвращения Иерусалима и щедро делился ими с папой римским, французским королем. С ним соглашались владыки мира, грандиозные проекты Великого магистра одобряли и даже собирались ему помочь, но… далее разговоров дело не шло.

Замыслы главы ордена Храма могли бы осуществиться, если б возник новый Петр Пустынник, способный зажечь сердца людей западного мира. Но поскольку новый вдохновитель не появлялся, а предыдущая двухсотлетняя борьба за Святую землю оставила горестный осадок, как и всякое предприятие, закончившееся неудачей, то бароны и короли Запада продолжали заниматься своими житейскими делами.

Пожалуй, только мусульмане восприняли замыслы Великого магистра вполне серьезно. Уж они понимали, что на Западе таятся великие силы, они пока разобщены, однако великая цель вполне может их объединить. Египетский султан внимательно следил за действиями Жака де Моле; именно этот восточный владыка начал тайную войну против ордена Храма, когда тот и не подозревал о смертельной опасности. В 1300 г. при дворе арагонского короля Хайме II Справедливого появился французский дворянин Эскиус де Флуарак. Испанец часто использовал его в качестве шпиона, получая сведения обо всем, что происходит во владениях Филиппа Красивого. На сей раз прохиндей запросил тысячу ливров за якобы важнейшие известия, касающиеся недостойных деяний тамплиеров.

– Почтенный Эскиус, я всегда щедро оплачивал твои сведения, но сегодня ты желаешь мне продать то, в чем я не нуждаюсь. Причем за огромную цену…

– Поверь, то, что я узнал, стоит дороже.

– Меня не интересуют сплетни о друзьях.

– А между тем, сир, твоя дружба с тамплиерами может дорого тебе обойтись. И отлучение твоего королевства от церкви – станет самым мягким наказанием, – продолжал набивать себе цену шпион.

– Хорошо, – согласился король, – рассказывай все, что тебе известно. Если хоть малейший интерес ты прочтешь на моем лице – тысяча ливров твоя.

Делать было нечего, пришлось начинать рассказ без особой надежды получить вознаграждение:

– В Париже я сошелся с братьями-тамплиерами, да так близко, что вечерами мы тайком встречались в одной веселой таверне. Довелось потратить немалую сумму на хорошее вино, а поскольку это питье возбуждает желание основательно покушать, то пришлось разориться и на яства. Однако услышанное стоило и больших денег. Тамплиеры, склоненные к откровению выпитым вином, рассказали мне страшные вещи о своем ордене.

Эскиус сделал паузу, изучая между тем произведенный эффект. Король с подозрением взглянул на осведомителя. От шпиона не ускользнули сомнения Хайме Справедливого, и он поспешил напомнить королю истины, известные каждому:

– Вино имеет обыкновение развязывать язык; у человека в подпитии, вопреки рассудку, появляется желание выдавать даже случайному знакомому самые сокровенные тайны…

– Прости, дорогой Эскиус, но я никогда не видел ни одного тамплиера пьяным.

– Ну, конечно, сир! Рыцари Храма не настолько глупы, чтобы разгуливать в непотребном виде пред ликом короля. Понадобилось все мое искусство, чтобы напоить храмовников за мои же деньги до мгновения откровенности.

– Говори уже. – Короля начало утомлять затянувшееся предисловие.

– При вступлении в орден они отрекаются от Бога и плюют на святое Распятие, – выпалил Эскиус самое важное, видя, что его собираются прогнать. – А еще на своих собраниях они поклоняются идолу…

– Довольно! – властитель Арагона не выдержал потока грязи, который собирался излить шпион. (Хотя в тот момент король и находился в ссоре с главой испанских тамплиеров.) Настолько смехотворны были обвинения, что Хайме отодвинулся от Эскиуса де Флуарака, словно боялся испачкаться.

– Я бы мог рассказать еще много интересного, – разочарованно промямлил шпион.

– Даже если будет доказано то, что ты успел рассказать, я дам тебе тысячу ливров ренты из своей казны и три тысячи из имущества ордена. А пока оставь дворец и не попадайся мне на глаза до тех пор, пока не состоится суд над тамплиерами.

Эскиус лишился приличного и постоянного дохода, но не утратил надежды использовать самые черные сведения о тамплиерах, которые передали ему вместе с неплохими деньгами мусульмане. С ними он отправился в Париж. Эскиусу де Флуараку не удалось добиться аудиенции короля, но все сложилось как нельзя лучше. Шпион у ворот дворца, твердивший, что ему нужно передать королю важные сведения, был замечен мастером интриги Гийомом де Ногаре. Главной особенностью этого сурового худощавого королевского советника был глубокий, всегда подозрительный, гипнотический взор. Казалось, он с первых мгновений общения проникал внутрь собеседника и оттуда оценивал: насколько человек может быть полезен. Гийом де Ногаре мог заставить служить себе даже отъявленного плута и негодяя, и за это король ценил советника до последних минут его жизни, неизменно прощая его наглость и почти открытое разворовывание всегда небогатой государственной казны.

Будущий хранитель большой королевской печати попытался выяснить у Эскиуса имена тамплиеров, из какого они командорства, но шпион стал путаться в ответах. Гийом де Ногаре понял, что имеет дело с обычной клеветой. Однако ход мысли этого подлого человека ему понравился. Прежде чем попасть в королевский дворец, Гийом де Ногаре изучал право в университете Монпелье и даже некоторое время успешно применял полученные знания в качестве судьи – он понял, что из фантазий Эскиуса де Флуарака можно извлечь великую пользу. А потому советник короля, вместо того чтобы отправить клеветника под суд либо просто прогнать прочь, дал ему денег и велел молчать до тех пор, пока ему не поступят указания.

Тем временем финансы короля Филиппа IV расстроились до такой степени, что французский монарх периодически становился то фальшивомонетчиком, то грабителем. Он начал разбавлять золото и серебро, идущее на изготовление монет, прочими металлами, но это не понравилось подданным. Народ поднял мятеж против собственного монарха, и тому пришлось бросить ненадежный дворец и искать спасение в парижской резиденции Великого магистра. Если б могли предположить храмовники, что в своих неприступных стенах они дали приют собственному мучителю…

Поскольку французский народ был уже обобран, а потому весьма зол, Филиппа IV решил, что безопаснее отобрать деньги у иноземцев. Первыми были ограблены ломбардцы, в должниках у которых ходили первые лица Франции, включая короля. Потом пришел черед евреев. В 1306 г. у них конфисковали все средства, за исключением сущей мелочи, необходимой для того, чтобы покинуть Францию. Недовольные в собственном королевстве Филиппу Красивому были не нужны.

Средства требовались Филиппу, как и всякому королю, чтобы вести войны с соседями – с тем, чтобы увеличить территорию королевства. Иногда ему сопутствовала удача, но жадность монарха все портила. Богатейшее графство Фландрия давно привлекало внимание Филиппа. Он наводнил Фландрию своими шпионами, и вскоре городское население склонилось на сторону французов. Оставленный большинством подданных, граф Фландрии был пленен, а его владения перешли к французскому королю. Филипп лично объехал присоединенные земли и был поражен богатством края. Результатом поездки стало резкое увеличения налогов с добрых фламандцев. И тут их благодушие закончилось: обиженная Фландрия восстала и перебила французов.

Филиппа не слишком расстроили плохие вести из Фландрии; в глубине души он даже обрадовался тому, что получил приличный повод для действий. Король решил, что если эти торговцы сукном не хотят поделиться с ним частью своих богатств, то он отнимет у них все. Против фламандцев направилось рыцарское войско во всем своем блеске. Встретились французы с вражеским ополчением 11 июля 1302 г. при Куртре. Результат этой встречи ошеломил даже невозмутимого Филиппа Красивого: его лучшая рыцарская конница была уничтожена презренными фламандскими бюргерами. 700 пар золотых шпор, содранных с поверженных рыцарей, были вывешены на всеобщее обозрение в одной из церквей Куртре. Борьба за богатый край тянулась еще долгие годы, опустошая королевскую казну.

Волнения Филиппа Красивого

Новый Папа Римский… не совсем был римским. Гасконец Бертран де Го был избран Великим понтификом в 1305 г. под именем Климента V в немалой степени стараниями французского короля Филиппа Красивого. Чтобы надежнее привязать к себе нового папу – человека, обязанного королю должностью и слабохарактерного, – Филипп любезно предложил Клименту новое место жительства: дворец во французском городе Авиньоне. Главе церкви в 1309 г. пришлось уступить «гостеприимству» короля – так началось позорное авиньонское пленение пап, длившееся семь десятилетий. Новый папа постарался назначить как можно большее число кардиналов из французов – подданных короля – и тем самым смог обеспечить не столько поддержку своей особе, сколько попал в еще большую зависимость от Филиппа.

Великий понтифик был весьма умен и образован, однако природная его доброта не позволяла сопротивляться людям, желающим использовать папу и его власть. На приеме у короля мы видим уставшего, измученного человека, отнюдь не рожденного для великой власти – напротив, тяготившегося ею.

Мы не будем распространяться о событиях, в результате которых уважение к престолу Святого Петра значительно уменьшилось. Заметим лишь, что накрывшая Европу волна Реформации во многом будет следствием слабохарактерности и недальновидности Климента V. Это будет позже, а пока Филипп Красивый пригласил для беседы отца христиан в Париж. Едва Великий понтифик умылся с дороги, был накрыт обед на две персоны, за которым и состоялся разговор короля и Папы.

– А ведь за этим столом находятся два самых могущественных человека мира! Я – король самой влиятельной страной, ты – духовный отец всех христиан, – с пафосом произнес Филипп Красивый.

Папа застыл с протянутой к блюду рукой, хотя он действительно был голоден. Отец христиан испытывал недостаток воли, но был далеко не глуп и уловил в речи короля иронию, недовольство и отнюдь не поддался гордыне.

– Вот, вот! – воскликнул обрадованный король. – Твои сомнения вполне уместны и справедливы. Никогда нам не пользоваться в полной мере властью, пока существует орден тамплиеров. Он имеет все, что должно принадлежать нам: лучшие земли, неприступные замки, золото, власть, влияние на души и сердца везде и всюду.

– Что делать, так сложилось давно, еще раньше, чем мы появились на свет, – с христианским смирением произнес папа.

– Да! – согласился Филипп. – Мой отец и дед были должниками тамплиеров. Но мои долги им несравненно больше. Разве это хорошо, когда сегодня отчеканенная на моем дворе монета завтра же оказывается в сундуке Великого магистра? Разве орден был создан для того, чтобы грабить королей? Разве в тамплиерах есть нужда, коль они забыли и о Гробе Господнем и о Святой земле?! Неужели великий Бернар из Клерво благословил их соперничать могуществом с христианскими королями и отцами церкви?! Сегодня мы пришли к печальной истине: либо на этой земле останемся мы, либо храмовники. И эта истина такая же, как двум солнцам не светить на небе! Во Франции не должна никакая иная власть быть равной королевской, а править сердцами христиан должен только избранный кардиналами духовный отец.

Филипп IV, прозванный соотечественниками Красивым, и впрямь имел привлекательную внешность: высокого роста, белокурый, с благородной бледно-розовой кожей и идеальными пропорциями лица. Он обладал огромной физической силой и не был лишен храбрости. Филипп изо всех сил старался казаться благочестивым королем, усердно копируя своего предка – Людовика Святого: он соблюдал строгий пост, добровольно накладывал на себя различные епитимьи, дабы усмирить плоть, и временами даже носил власяницу. Монарх терпеливо выслушивал своих обиженных подданных, даже самых ничтожных, сочувственно кивал головой, обещал помочь, но… тотчас забывал о человеке и собственных обещаниях, как только проситель исчезал с глаз. При всей внешней привлекательности он не был замечен в вольностях со слабым полом, который становился еще слабее в присутствии красавца-короля. Тем более удивительна его супружеская верность, что женился Филипп по расчету: Жанна – королева Наварры и графиня Шампанская – принесла венценосному мужу корону Наварры, а благодатная Шампань в качестве приданого влилась в королевский домен. Супруги нажили в браке семеро детей: четверо сыновей и трех дочерей.

Современники причисляли к достоинствам Филиппа проницательный взгляд, присущий человеку, обладавшему великим умом. Впрочем, епископ Бернар Сессе по этому поводу однажды произнес, что Филипп «не умел ничего другого, как уставиться на человека своим неподвижным взглядом, словно сова, которая хоть и выглядит неплохо, но птица бесполезная». За свое высказывание епископ жестоко поплатился: в 1301 г. он был арестован по обвинению в богохульстве, ереси, колдовстве, государственной измене и отвратительной безнравственности – в общем, во всех популярных в те времена преступлениях. По-христиански прощать колкости в свой адрес Филипп Красивый не умел.

Разумеется, самым большим недостатком Филиппа была постоянная нехватка денег, из-за этого обстоятельства король совершал самые неблаговидные поступки и ужасные преступления. И чем больше заботился он о наполнении казны, тем все явственнее у нее проглядывало дно. Так обычно всегда и бывает в жизни; когда человек заботится исключительно о добывании денег, то они, словно издеваясь, появляются и исчезают, но всегда заставляют нуждаться в себе. Золото и серебро временами лились на короля сплошным потоком, но все богатство проскальзывало у Филиппа между пальцев, не задерживаясь в ладонях. Что он только не делал для наполнения казны – и разбавлял монету, словно заправский фальшивомонетчик, и нагло грабил иноплеменников, от которых во многом зависело процветание Франции, и сдирал последнюю рубаху с собственных подданных, хотя любой пастух знает, что овцу следует стричь, а не сдирать с нее шкуру. Филипп Красивый был неутомим в изобретении способов отъема деньги, а также в поиске очередных жертв, но больше у короля становилось почему-то лишь долгов.

Наблюдательный французский народ наградил Филиппа еще одним прозвищем, которое произносилось только шепотом – Красноносый. Дело в том, что монета с монаршим портретом – щедро разбавленная медью, и прикрытая сверху золотом – стиралась, прежде всего, на выпуклом носу короля.

– Я не могу преследовать самый могущественный христианский орден, – в волнении промолвил Климент, понявший очередной замысел короля. – Тамплиеры сметут меня, не прилагая даже многих усилий.

– Вот именно! – воскликнул король. – Разве это естественно, что Великий понтифик опасается даже промолвить назидательное слово в сторону ордена, который обязан исполнять его повеления?!

– Все слишком далеко зашло, – сокрушенно промолвил Климент. – Слово отца христиан потеряло былую силу.

В эту минуту Великий понтифик подумал, что авторитет престола святого Петра более пострадал от действий Филиппа, чем тамплиеров. А главная вина последних была в том, что храмовники имели казну, гораздо более наполненную, чем королевская… Король с презрением прочитал колебания и неуверенность на лице слабохарактерного собеседника и перебил мысли Климента.

– Мы вернем былую мощь наместнику Господа, – пообещал Филипп Красивый и, глядя прямо в глаза понтифику, попытался его успокоить: – От тебя не требуется никаких действий – по крайней мере, в ближайшее время. Молчи, а все остальное берусь совершить я. Но когда первый решительный удар будет нанесен, надеюсь, ты найдешь в себе силы одобрительно кивнуть головой.

Замыслив уничтожить могущественный орден, король с энтузиазмом принялся воплощать замысел. И тут он столкнулся с обычной преградой, которая всегда стояла на пути, как только он что-то начинал делать. Шпионы, доносчики, лжесвидетели не желали делать свои гнусные дела бесплатно; все дружно просили денег. У Филиппа начали опускаться руки, и Гийом де Ногаре был единственным человеком, кому король мог пожаловаться:

– Оказывается, чтобы овладеть казной тамплиеров, надо вначале потратиться. Этот подлый сброд, по нашему велению подкапывающийся под храмовников, все время требует денег. Я пытался взывать к их долгу и совести, но подлые люди в один голос твердят, что им нужно каждый день кушать, чтобы и впредь оказывать услуги королю.

Преданный советник не позволил Филиппу Красивому впасть в уныние:

– Возьмем золото там, где оно есть.

– Разве ты забыл, Гийом, что мы отняли деньги у всех, у кого они водились?

– Сир, так пусть нам помогут те, которых мы собираемся уничтожить, – предложил Гийом де Ногаре.

– Лучше бы ты посоветовал найти философский камень и превратить железо в более ценный металл, – разочарованно вздохнул король. – Ты же знаешь, Жак де Моле стал скареден до невозможного – особенно после того, как мы не вернули прошлогодний долг. И Великого магистра нет в Париже, а без него нам выдадут разве что несколько су, которые тамплиерам полагалось каждодневно жертвовать нищим.

– Сир, нам на руку отсутствие Жака де Моле. Казначей ведь остался в Париже вместе со всеми ключами…

– …и с разрешением Великого магистра раздавать милостыню нищим и убогим.

– Я прекрасно знаю Жана де Тура и уверен, что он не сможет отказать королю в каких-то четырехстах тысячах ливров.

– Четыреста тысяч! Ты в своем уме, Гийом де Ногаре?!

– Меньше никак нельзя. Иначе нам не уничтожить тамплиеров. Жан де Тур, конечно, будет сомневаться, одобрит ли Великий магистр его щедрость, – размышлял Гийом де Ногаре. – В таком случае, сир, пообещай постараться вернуть долг до возвращения Жака де Моле.

Как и полагал хитроумный советник, Жан де Тур, благоговевший перед королем Франции, не смог отказать в просьбе. Четыреста тысяч золотых ливров в тот же день начали работать на уничтожение тамплиеров. Разумеется, король не смог вернуть долг до возвращения главы ордена.

Жак де Моле ужасно разозлился на своего казначея. Пожалуй, он с меньшей яростью сражался с сарацинами на Святой земле, чем беседовал с Жаном де Туром:

– Как ты мог отдать столь огромную сумму, в то время как я ищу союзников, которые могли бы помочь вернуть христианам Иерусалим?! Эти деньги могут понадобиться завтра, а их нет! Ты потерял средства, которые собирали братья на освобождение Святой земли!

– Филипп обещал вернуть долг в течение месяца, – несмело промолвил Жан де Тур.

– Каким образом?! Возьмет у меня взаймы еще пятьсот тысяч ливров, чтобы вернуть взятые у тебя четыреста? Даже его вассалы успевают сказать «нет» ранее, чем король произнесет слово «деньги».

– Но ведь это король… на его землях орден нашел приют… Весьма не хотелось с ним портить отношения.

– Глупец! Своей подачкой ты только разжег аппетит, – не сдержался Жак де Моле, но тут же опомнился. – Я давно хотел перевести казну из Парижа, желательно, подальше… хотя бы на Кипр. Надо бы с этим поторопиться, негоже пасти овец подле волчьего логова. Подозреваю, подобный визит короля был не последний.

– Ты сам видишь, Жак, в каком сложном положении я оказался, – казначей, услышавший нотки христианского смирения в голосе де Моле, начал оправдываться. Этим он только вновь разозлил Великого магистра.

– Нет тебе оправданий, Жан де Тур. Наш орден подчиняется только главе христиан, и ни один король не вправе нам приказывать.

– Филипп не приказывал, а только просил. Но ты же знаешь, Жак, что такое просьба короля…

– Ты нарушил устав ордена Храма и недостоин оставаться в числе братьев. Сними облачение и покинь нас.

– Как?! Ты меня изгоняешь?

– Не я, а наши доблестные предки, написавшие устав Ордена, – сурово произнес Великий магистр и потребовал: – Плащ!

С потерянным лицом Жан де Тур покорно снял белое одеяние с красным крестом и бережно положил его на скамью. Это нехитрое действие мгновенно превратило всегда бодрого казначея в древнего старика. Сутулившись и прихрамывая, он медленной походкой покинул келью Великого магистра.

На этом история с незадачливым Жаном де Туром не закончилась. Спустя два дня великому магистру нанес визит могущественный королевский советник – Гийом де Ногаре.

– Почтенный Жак де Моле, – нарочито любезно обратился гость, – король весьма опечален, что из-за него пострадал достойный человек. Филипп просит из любви к нему вернуть облачение несчастному Жану де Туру и позабыть о его поступке. Король обещает вернуть долг ордену Храма в ближайшее время, как только соберется означенная сумма.

– Любезный Гийом де Ногаре, мне жаль, что явился причиной огорчений короля. Однако Жан де Тур нарушил устав ордена и понес заслуженное наказание. Ни я, ни благочестивый Филипп (при всем моем великом уважении и христианской любви к нему) не имеем права нарушить закон, дарованный великим Бернаром Клервоским. К слову, король может не дожидаться, когда соберется означенная сумма. Орден в настоящее время нуждается в средствах, и мы будем благодарны, если Филипп будет возвращать долг частями.

– Хорошо, я передам твои слова королю, – невозмутимо промолвил советник.

Несчастный разжалованный казначей не представлял свою жизнь вне ордена. Только единственный человек в этом мире мог повлиять на его судьбу, и Жан де Тур отправился к нему…

Бывший казначей предстал перед Жаком де Моле спустя два месяца после своего изгнания. Нервно сминая в руках некий документ, Жан де Тур упавшим голосом начал свою речь:

– Великий магистр, я пришел еще раз попросить прощение за совершенное деяние. Понимаю, что нарушил устав и мне нет оправдания. Но наш Спаситель даровал прощение всем кающимся грешникам. Я вовсе не желаю вернуть пост казначея ордена, коего я оказался недостоин, но, может быть, ты найдешь возможность вернуть плащ тамплиера недостойнейшему из смертных? Дай мне возможность хотя бы умереть в облачении орденского брата. Орден Храма опекает госпиталь для прокаженных, возможно, я сгожусь для ухода за этими несчастными.

Жак де Моле заметил на пергаменте, который продолжал нервно мять де Тур, печать Климента V и спросил:

– Что у тебя в руках, Жан?

– Ты сказал, что только Папа Римский может давать указания ордену как владыка всех христиан. Я отправился к нему, добился аудиенции. Климент был милостив к недостойному грешнику и пообещал ходатайствовать за меня. Это письмо Великий понтифик поручил передать тебе.

– Так дай же его.

Жак де Моле взял протянутый свиток и, не снимая папской печати, бросил его в огонь, пылавший в камине.

– Что ж, я заслужил это… – смиренно произнес Жан де Тур.

– Это хорошо, что ты покаялся в грехе прежде, чем протянул мне послание Климента. Ни к чему главе христиан вмешиваться в дела ордена Храма. Ведь так?

– Наверное… – произнес разжалованный тамплиер, к тому же потерявший всякую надежду вернуть плащ.

– Признаюсь, тебя очень недоставало не только мне, но и ордену. Твой опыт, твоя мудрость нужны тамплиерам, а твоя ошибка пусть послужит уроком тебе и братьям. Немедля получи обратно плащ и ключи от наших хранилищ. Я возвращаю тебе, Жан де Тур, должность казначея.

– Благодарю, великодушный Жак де Моле. – Тамплиер упал на колени и поцеловал руку Великого магистра.

– Я не знаю, каким образом это у тебя получится, но ты должен вернуть в казну долг короля, – закончил творить добрые дела магистр. – Прошло два месяца, а Филипп Красивый не принес нам ни единого ливра.

Жан де Тур поспешил к королю, едва вновь надел белый плащ с красным крестом. Филипп, как обычно, ничего ему не дал, кроме обещаний, да еще пожаловался на скудность казны. Он действительно потратил почти весь заем; причем с лихорадочной быстротой. Случай с казначеем ордена Храма возбудил у него еще большее желание избавиться от могущественного ордена – в самое ближайшее время.

Хитон Спасителя

Филипп Красивый назначил день и час расправы над тамплиерами. Вместе с Гийомом де Ногаре они продумали все до мелочей; и это грандиозное мероприятие, неумолимо надвигающееся грозовой тучей на рыцарей-монахов, хранилось в глубочайшей тайне. По пальцам одной руки можно было пересчитать людей, знакомых с планом короля. Лишь одна вещь беспокоила вечно сидевшего в долгах монарха. Он не без оснований подозревал, что денежные средства храмовников окажутся в тайниках и, соответственно, будут недосягаемы для королевского казначея. А ведь поправить расстроенные финансы Франции за счет могущественного ордена и было его главной целью.

Денежный вопрос мучил короля до такой степени, что он позабыл об умершей супруге своего брата, похороны которой были назначены на завтра. Жена Карла Валуа тридцатидвухлетняя Екатерина де Куртене неожиданно скончалась 11 октября 1307 г. А 13 октября должно случиться событие, которое заставит содрогнуться весь мир. Секретные послания были разосланы лучшим шпионам короля, сенешалям, бальи, прево и преданным рыцарям; скрепленные печатью Филиппа, они должны быть вскрыты повсеместно в один и тот же день, один и тот же час.

И теперь, когда вся Франция скорбела о потере в королевской семье, похоже, только Филипп Красивый не спешил выразить соболезнование брату и помочь ему с похоронами. Наконец, о печальном событии ему напомнил Гийом де Ногаре – предусмотрительный советник зорко следил, чтобы король мало-мальски соблюдал приличия, которые полагалось блюсти не только простому смертному, но и монарху:

– Сир, остывшее тело Екатерины де Куртене требует к себе последнего внимания. Оно не может бесконечно ждать. В эти печальные часы король должен показать всем, что разделяет с братом его горе.

– Легко тебе, Гийом, давать советы, ведь письма, разосланные по всему государству, запечатаны моей печатью, а не твоей. Я не могу думать ни о чем другом, кроме события, которое произойдет в пятницу на рассвете.

– Все исполнится в лучшем виде, в назначенный час, – заверил короля Гийом де Ногаре.

– Меня больше всего беспокоит, что золото тамплиеров останется недоступным для нас и королевская казна 13 октября будет столь же скудной, как и 12 октября. В итоге наша затея останется неоплаченной.

– Французские палачи умеют развязывать языки, – с надеждой промолвил советник и вернулся к прежней теме разговора. – Собственно, тебе достанутся замки и дома тамплиеров, мельницы и земельные угодья, их леса и виноградники… А пока Франция должен видеть тебя рядом с Карлом.

– Моему брату нужно не сочувствие, а деньги. Он научился плодить детей, мои племянники и племянницы рождались почти ежегодно, но без моих денег Карл не смог бы их прокормить. Подозреваю, у него нет средств, чтобы устроить приличные похороны супруги.

– Сир, а ведь это – чрезвычайно разумная мысль! – воскликнул осененный советник. – Почему бы нам не занять денег у храмовников под благовидным и правдоподобным предлогом: на похороны Екатерины де Куртене. Взять нужно как можно больше – ведь отдавать все равно не придется. И отказать Жак де Моле не сможет.

– После того как мы не вернули предыдущий долг? – сомнения (вполне уместные) овладели мыслями Филиппа Красивого.

– Мы же будем просить деньги на погребение. На подобную нужду не сможет отказать не только Жак де Моле, но и всякий добрый христианин.

Гийом де Ногаре был, конечно, прав, но идея не вызвала особого воодушевления у короля. Просить Филипп не любил, и потому без особой надежды предложил советнику:

– Может быть, тебя, Гийом, и отправим к храмовникам за очередным золотом?

– Сир! Я бы с удовольствием… но простой рыцарь не может рассчитывать и на десятую часть той суммы, которую вручат королю по первому же намеку.

– Когда мне лучше обратиться к великому магистру? – Король и сам осознал, что задал глупейший вопрос. В глубине души Филипп надеялся оттянуть неприятный визит; ведь придется просить деньги у человека, которого он же замыслил уничтожить в ближайшее время. При всем множестве неблаговидных поступков, им совершенных, Филипп не смог полностью избавиться от чувства, именуемого совестью – недаром в его красивом теле находилось некоторое количество крови Людовика Святого.

Гийом де Ногаре не оставил ни малейшего шанса на отсрочку:

– Немедленно, сир. А потом с частью полученной суммы к брату Карлу – помочь с похоронами. – Гийом де Ногаре, словно оправдываясь за то, что озадачил короля, смущенно добавил: – Ничего не поделаешь, сир, так необходимо сделать.

– Да может ли король хотя бы минуту делать то, что хочется, а не то, что кому-то зачем-то надо, – проворчал Филипп.

Великий магистр стоял на коленях и молился. Перед ним лежало расстеленное на столе белое одеяние. Вошедший король застал Жака де Моле именно в таком положении. Никто из братьев не посмел остановить Филиппа Красивого, чтобы предварительно сообщить великому магистру о его визите.

Монарху показалось, что Жак де Моле обращается с молитвой не к иконе в углу кельи и даже не к Распятию на столе. Великий магистр склонился над непонятной одеждой, которую не встретить на плечах франка.

То был древний иудейский хитон, но его истинную цену не мог знать тот, кто не был знаком с его историей. Одеяние было подарено Иисусу царем Иродом; именно в нем Спаситель шел Своей последней земной дорогой – на Голгофу. Чудесным образом хитон достался Понтию Пилата – в тот момент, когда прокуратор осознал, что по его вине погиб не просто человек, но Сын Бога, когда римлянин с помутившимся рассудком желал только собственной смерти. Обретенный хитон стал знаком, что прокуратор Иудеи прощен.

С тех пор потомки Понтия Пилата более тысячи лет хранили и берегли одеяние Господа, а он спасал род прокуратора среди величайшего хаоса, временами накрывавшего мир. Они видели гибель Иерусалима, осажденного легионами Тита, на их глазах под напором варваров пал Рим, гордо именовавшийся Вечным городом; все изменилось за тысячу лет на земле: исчезли города, державы и народы, появились новые. Лишь Тот, Который был предан позорной казни в окружении разбойников, не только продолжал жить в сердцах людей, но покорял все новые народы и племена – не силой оружия, а только словом – Благой Вестью. Хитон Спасителя был величайшей ценностью для этой небедной римско-иудейской фамилии. Многие члены рода задумывались о том, справедливо ли одним им обладать вещью, касавшейся земного тела Христа. Но находилось оправдание, ведь хитон достался семье Пилата по законному праву наследования, и если за столько столетий они не лишились реликвии, значит, так угодно Господу. Такое положение вещей сохранялось очень долго, но не вечно.

Настал час, когда в живых остался последний потомок Понтия Пилата; передать хитон было некому…

В это время на Святую землю пришли крестоносцы. Они отвоевали Гроб Господень, взяли Иерусалим. Наводнившие Святую землю франки и прочие народы Запада вдохновенно искали хоть что-нибудь, связанное со Спасителем; любая вещь, сохранившаяся со времени земной жизни Христа, имела величайшую цену. Казалось, именно освободители Гроба Господнего должны владеть хитоном Спасителя, но иудей видел, как кони франков спотыкались о трупы жителей Иерусалима, вырезанных беспощадно без различия пола и возраста, видел ручьи из крови на улицах города, по которому ходил Спаситель. Найденные в Палестине святыни – настоящие и поддельные – продавались и перепродавались. Последний хранитель хитона чувствовал, что на Святой земле происходит совсем не то, чего желал Иисус. Кровь стояла перед глазами потомка Пилата, и он не смог передать святыню благородным баронам, освободившим от власти мусульман Гроб Господень.

Временами стареющего хранителя святыни одолевало отчаянье, но он гнал его от себя молитвой. Последний потомок Понтия Пилата вручил судьбу хитона в руки Господа и терпеливо ждал Его знака. В 1119 г. в Иерусалиме появился обедневший рыцарь Гуго де Пейн с немногими товарищами и общей мечтой: быть полезными Святой земле. Монахи-рыцари основали орден Храма. Они приняли обеты бедности, целомудрия и послушания, полагавшиеся монахам; кроме того, обязались защищать паломников Святой земли, помогать им в незнаком краю. Иудей знал, что благие намерения людей часто заканчиваются самыми страшными преступлениями, и поначалу равнодушно отнесся к появлению тамплиеров. Но случайно иудею довелось наблюдать, как магистр нового ордена с величайшим трепетом ступал по Голгофе, как мечтал найти хотя бы маленькую вещь со времен Иисуса, и решение пришло само собой.

Во времена первого Великого магистра Гуго де Пейна тамплиеры обрели хитон Спасителя, но и потеряли его ненадолго. Священное одеяние вернули, но с тех пор только высшие сановники ордена Храма – члены великого капитула и командоры имели право прикасаться к нему. Простые братья и сержанты, спустя несколько десятилетий после кражи, даже не подозревали о существовании великой святыни в сокровищнице ордена.

Два столетия держались крестоносцы на Святой земле, но время побед неумолимо сменилось часом ужасных катастроф. Давно потерян Иерусалим, и настал черед Акры – последней столицы Иерусалимского королевства. То был сущий ад: по улицам города единым потоком текла кровь сарацин и христиан. 18 мая 1291 г. мусульмане пошли на последний штурм. В тот день устояла только резиденция тамплиеров, но и ее дни в этом мусульманском людском море были сочтены. Смертельно раненный Великий магистр Гийом де Боже приказал маршалу Пьеру де Севри переправить на Кипр одеяние Иисуса. Тамплиеры отослали свои сокровища вместе с ранеными братьями на остров, а сами погибли – во главе с маршалом, всеми жителями Акры и самим городом.

На Кипре хранить хитон тоже не решились. Святыню перевезли в Париж, в нынешнюю резиденцию Великого магистра – самое надежное в мире место… как казалось рыцарям Храма.

Перед взором короля хитон возник случайно. Конечно, Филипп не мог понять истинную ценность вещи, но он вдруг почувствовал вспышку яркого света в голове. Всю дорогу от королевских покоев до кельи Великого магистра он лихорадочно размышлял, как лучше изложить свою просьбу и сколько попросить. Неожиданно главный вопрос был напрочь забыт…

Непонятная доброта замыслившего подлость

Филипп Красивый словно зачарованный смотрел туда, куда был направлен и взгляд Великого магистра. Король стоял долго и неподвижно, не в силах прервать молитву главного рыцаря ордена Храма, а Жак де Моле совершенно не замечал ничего вокруг.

Наконец, Великий магистр закончил молиться и только сейчас обнаружил, что он в келье не один. Рука тамплиера невольно протянулась к святыне, но здравомыслие возобладало: неразумно было лихорадочно прятать то, что уже открыто постороннему взгляду. Поскольку король не знал истинную цену иудейского одеяния, то Великий магистр решил, что не следует подавать вида, что одежда имеет огромное значение. Его рука остановила инстинктивное движение и, только краешком пальцев коснувшись хитона, благословила Филиппа:

– Мир тебе, добрый отец франков!

– И тебе мир, благочестивый Жак де Моле!

После этого наступила тишина: магистр вежливо ждал, что король расскажет о цели своего визита – ибо властители такого ранга не появляются просто так, а Филипп Красивый не мог вспомнить: зачем он здесь. Пауза тянулась непозволительно долго, и магистр первым решился ее прервать:

– Если король не спешит, то я бы мог предложить обед из наших скромных яств.

– Спешу, мой друг, спешу, – словно проснувшись, молвил король. – Как ты знаешь, почила супруга моего брата, и нужно готовиться к погребенью. Мне бы хотелось видеть тебя, Великий магистр, на этом печальном событии.

– Разумеется, я приду. Рыцарей Храма не встретить на свадьбах; наше место там, где боль, печаль и требуется утешение.

Они вели беседу еще некоторое время, говорили о чем угодно, но королю даже не пришло в голову завести речь о вопросе, который накануне он долго обсуждал с хитроумным Гийомом де Ногаре.

Великому Магистру, как одному из самых уважаемых людей Франции, доверили нести гроб с телом Екатерины де Куртене. Собственно, Жак де Моле, имевший на ту пору шестьдесят три года, только держался за гроб, который несли четыре молодых барона. Точно так же с другой стороны гроба отдавал последний долг жене Карл де Валуа. Позади, за гробом и, естественно, за Жаком де Моле шел король, которого услужливо поддерживал за руку Гийом де Нагаре.

Филипп Красивый, глядя, как его брат и магистр тамплиеров по очереди смахивали скупую мужскую слезу, также пытался изобразить скорбь на лице. Получалось довольно плохо. Король, когда смотрел на чужие страдания, почему-то непременно улыбался. Он не был чудовищем, получающим наслаждение от вида чужого горя, – то была только привычка, за которую Филиппу в детстве доставалось от матери. Король знал, что нехорошая привычка вот-вот должна проявиться и со всех сил старался не улыбнуться. В результате Филипп Красивый всю дорогу корчил какие-то ужасные гримасы, уродовавшие лицо, которым гордились французы.

После того как гроб с телом Екатерины де Куртене был предан земле, Великий магистр обнял Карла и долго говорил ему сочувственные слова под одобрительные взгляды многих тысяч французов. Гийом де Ногаре незаметно подтолкнул короля, и тот, наконец, понял, что необходимо присоединиться к этим двоим. Филипп Красивый обнял брата и магистра; таким образом три человека стояли над свежей могилой некоторое время. Но если Карл Валуа погрузился в свои мысли, а тамплиер никуда не спешил, то король в этих тройственных объятиях начал нервничать и вновь строить дурацкие гримасы.

– Пойдем, брат, Екатерина уснула вечным сном, не будем тревожить ее покой. Мертвые сами позаботятся о своих мертвецах, – произнес король.

На погребальном обеде в честь покойной Великий магистр все так же был подле Карла Валуа. Впрочем, не по своей воле; брат короля не отпускал от себя тамплиера, в нем он находил успокоение. Жак де Моле был в центре внимания, впрочем, это не доставляло ему удовольствия, и даже король не увидел проблесков гордыни в человеке, который сегодня постоянно был впереди монарха. Жак де Моле лишь слегка морщился, когда произносились пышные речи в честь покойной. Тамплиер знал, что уста графов и баронов повторяют слова, спешно написанные бродячими трубадурами за небольшое вознаграждение.

Немолодой Жак де Моле ужасно устал за сегодняшний день, но он не считал возможным покинуть трапезную раньше короля. Минула полночь, утомительное для королевского двора 12 октября сменилось следующим числом – пятницей 13 октября 1307 г. Филипп Красивый видел, что старого тамплиера давно не интересуют яства на столе, не трогают витиеватые речи приближенных короля.

Королю захотелось отпустить Великого магистра, и в то же время какая-то сила влекла его взгляд к этому величественному старику. Филиппу казалось, что если он позволит уйти Жаку де Моле, то станет пусто во дворце, словно возничий снимет колесо с кареты и попытается ехать дальше, как ни в чем ни бывало.

Внезапно у короля возникла потребность переговорить наедине с Гийомом де Ногаре. Он взглянул на советника, поднялся и направился к двери. Гийому де Ногаре, ставшему в последнее время тенью короля, ничего не нужно было объяснять. Он мгновенно обогнал повелителя франков и любезно распахнул перед ним дверь. Выходя в коридор, краем глаза Филипп увидел, что Жак де Моле поднялся следом.

– Гийом, нужно немедленно все отменить! – нетерпеливо и громко произнес Филипп, когда остался наедине с советником.

– Прошу, мой король, говорить тише, – испуганно промолвил Гийом де Ногаре.

– Мы замыслили черное дело! – взволнованно, с дрожью в голосе молвил перешедший на шепот монарх. – Потомки проклянут нас!

– Потомки будут благодарны, что мы сохранили Францию. Напомню, сир, что казна пуста, нет средств на содержание даже небольшого войска. Без денег тамплиеров нас ожидает новое возмущение вечно недовольных парижан – возможно последнее для нас.

– Да разве нет способов достать денег, кроме как путем величайшей подлости?

– Мы отняли деньги у всех, кто их имел, – ограблены ломбардцы, евреи, фламандцы, теперь пришел черед рыцарей Храма.

– Останови, Гийом, это беспощадное, надвигающееся утро, – попросил король своего советника. – Мы поищем иные способы поправить дела.

– Невозможно остановить лавину в горах, мой король, невозможно остановить извержение вулкана, – виновато промолвил Гийом де Ногаре, хотя на самом деле он был рад, что у короля слишком поздно проснулась совесть. – Через два часа по всей Франции вскроют твой приказ и начнут истязать тамплиеров, отнимать у них имущество.

– Но ведь Жак де Моле здесь – его можно спасти.

– …можно. Но орден Храма обречен. И как ты будешь смотреть в глаза великому магистру? Как объяснишь, что по твоему приказу по всей Франции тамплиеры оказались в тюрьмах, а иные погибли?

Король молчал, понимая необратимость совершенного деяния.

– Увы! От нас уже ничего не зависит, – вздохнул Гийом де Ногаре, словно повторяя мысли короля. – Пусть все идет своим чередом, а нам можно отдохнуть после хлопотного дня. Кстати, на кладбище ты весьма искренне выразил сочувствие брату – народ это заметил.

– Пойду в спальню, может, удастся уснуть, – обреченно произнес Филипп.

«Скорее бы все произошло, – пожелал про себя Гийом де Ногаре. Настроение короля начало беспокоить советника более чем неумолимо надвигающиеся события: – Он желает совместить несовместимые вещи: быть богатым и почти святым».

Советник начал опасаться, что если все пойдет не так, как было запланировано, то придется назначить виновных. И поскольку короли никогда не бывают виноватыми, то отвечать придется ему – Гийому де Ногаре.

Однако все прошло необычайно гладко и слаженно: ведь гигантскую несправедливость планировал величайший мастер интриги. На рассвете 13 октября все тамплиеры на территории Франции были захвачены врасплох и брошены в темницы. Впрочем, расслабляться было рано: необходимо было доказать всему миру, что рыцари Храма оказались в темницах не по чьей-то прихоти, но за ужасные преступления. Король благополучно проспал в эту пятницу почти до обеда, а в это время Гийом де Ногаре рассылал от его имени письма по всей Франции. Тюремщикам тамплиеров предписывалось любой ценой добиться признания узников; перечень их преступлений прилагался к письму. Но советник намекнул: чем больше преступлений удастся открыть за тамплиерами, тем лучше.

Тюремщики с широко раскрытыми глазами читали список злодеяний, предложенный Гийомом де Ногаре. Многие не верили в страшную порочность тамплиеров, но, как верные служаки, не могли игнорировать рекомендации, скрепленные королевской печатью. Маховик кровавой мельницы был запущен.

Казначей Жан де Тур, любезно предоставивший ссуду королю, был арестован вместе со всеми – 13 октября. Он терпеливо надеялся в темнице, что недоразумение вскоре разрешится. И лишь когда 26 октября он оказался на допросе у инквизитора, когда перед его глазами возникли орудия пыток, казначей понял, что у Филиппа Красивого плохо с благодарностью и добрые дела не остаются в его памяти.

Гийом де Ногаре за великолепно проведенные аресты тамплиеров получил должность канцлера.

Совершившие все грехи

Вопросы, весьма необычные, вызывали вполне объяснимое недоумение у рыцарей Храма. Обвинения в поклонении дьяволу, содомии, в издевательстве над христианами и в осквернении креста вызывали на лицах тамплиеров удивление, изумление, иногда улыбку – слова спрашивающих воспринимались как не совсем удачная шутка. У многих пропадал дар речи от растерянности. Однако суровые голоса инквизиторов требовали вполне серьезных ответов на странные вопросы.

– Нет, добрые христиане, благодарение Богу, я никогда не совершал такого! – чаще всего звучал ответ тамплиера.

Рыцарей Храма допрашивали поодиночке, но иногда их собирали вместе, чтобы сберечь время, и перечисляли совершенные ими преступления. После пламенной речи инквизитор задал вопрос:

– Если есть здесь братья, которым известно что-либо по этому делу, пусть они предстанут перед нами.

Никто не пошевелился в зале, не проронил ни звука. Но инквизиторы и королевские палачи великолепно знали свое дело, и первая, вполне ожидаемая неудача нисколько не смутила их.

Спустя несколько недель после роковой пятницы на коллективный допрос доставили Великого магистра. Перед тем Гийом де Ногаре долго его убеждал подтвердить все, что произнесут братья, иначе их участь будет более чем печальной.

Жак де Моле в ужасе увидел, как зал наполняется членами его ордена, облик которых ужасно изменился. Некоторых магистр не смог узнать, настолько они были искалечены. Нетронутыми у всех оставались только правая рука и правый глаз.

Взгляд Великого магистра остановился на потерянном лице Жана де Кужи – бывшем смотрителе парижских мельниц, принадлежавших ордену Храма. Прежде они были близкими друзьями, но теперь тамплиер стыдливо прятал глаза от главы Ордена. Жак де Моле заметил, что смотритель парижских мельниц неестественно сжимает губы, они как бы выворачиваются наружу. И только когда тамплиер неразборчиво прошамкал свои чудовищные признания, магистр понял, что у друга выбиты все зубы. Их отсутствие и стало причиной новых диких обвинений.

Ранее пятидесятитрехлетний Жан де Кужи под угрозой пыток признался, что отрекся от Иисуса и плевал на крест. Однако во время слушаний в присутствии кардиналов он заявил, что оговорил себя, надеясь на справедливое расследование в будущем. Полагаясь на беспристрастие высоких духовных особ, несчастный сказал истинную правду: он соврал, чтобы сохранить жизнь; тамплиеры привыкли умирать, и на Святой земле они были первыми среди опасностей, но расставаться с жизнью глупейшим образом многие не были готовы. Большинство арестованных надеялись, что справедливость все же есть. Но кардиналы уехали, а разозлившиеся инквизиторы для начала выбили смотрителю мельниц все зубы, а затем начали задавать вопросы:

– Ты отрекся от Господа нашего?

Жан де Кужи в знак согласия кивнул головой.

– Кому ты поклонялся вместо Господа нашего?

– Магомету, – прошамкал тамплиер ртом, наполненным кровью и раскрошенными зубами. Магомет прозвучал у него, как Бафомет.

Инквизитор переспросил:

– Бафомету?!

– Да, – поспешил подтвердить Жан де Кужи, стремясь избежать дальнейших истязаний.

– Какой он из себя, этот ваш идол?

Говорить тамплиер не мог, а потому обеими руками изобразил шар, а затем выставил вверх два пальца.

– Это голова с козлиными рогами? – догадался инквизитор.

– Да, да, да, – трижды кивнул Жан де Кужи.

Довольный своим допросом, инквизитор, приказал отвести смотрителя мельниц в темницу. Таким образом ему удалось избежать дальнейших пыток, но Жан де Кужи невольно оказал медвежью услугу своим товарищам. Последующих узников допрашивали на предмет: поклонялись ли они Бафомету. Истерзанные люди признавались и в этом, но когда палачи требовали описать идола, у всех он получался разный. Тамплиеров нещадно пытали, стремясь добиться единодушия, которого не могло существовать.

Несчастный Рауль де Жози изо всех сил пытался избежать подробностей.

– Жуткое чудовище! – в страхе бормотал он. – Мне оно казалось лицом демона, злого духа. Всякий раз, когда я его видел, меня наполнял такой ужас, что я едва мог смотреть и дрожал всем телом.

– Так зачем же ты, жалкий червь, поклонялся такому страшилищу? – недоуменно молвил палач.

– Приходилось делать вещи и много хуже, приходилось отрекаться от Христа. После этого почему бы уж не поклониться голове. Но я никогда не делал этого по велению сердца…

Бафомет оживал в каждом рассказе в новом облике. То была голова человека и животного, кто-то видел объект поклонения с туловищем, некоторые – с руками и ногами, другие не только с рогами, копытами, но и с хвостом. Идол был из дерева, из камня; некоторые братья настолько увлеклись в своих признаниях, что изобразили Бафомета в виде статуи из чистого золота, а вместо глаз сияли два драгоценных камня редкой красоты. Развязанные испанским сапогом и каленым железом языки рассказывали, как золотого идола во время сатанинского таинства покрывали жиром, добытым из тел умерщвленных младенцев, причем эти младенцы были рождены от связи тамплиеров с… Нетерпеливые тюремщики чаще всего перебивали рассказчиков; им более интересно стало найти место, где тамплиеры прятали золотого идола. Но самые увлеченные узники при всем своем желании не могли открыть местонахождение Бафомета и были замучены до смерти, несмотря на то что признались во всех мыслимых и немыслимых грехах. У некоторых от жестоких пыток помутнел рассудок; они даже сами поверили, что совершили все приписываемые мерзости, а потому раскаивались искренне.

Один за другим, они безропотно подтверждали самые страшные обвинения в адрес Великого магистра и ордена Храма. Тамплиеры должны были приблизиться к писцу и заверить подписью свои показания. С первым же рыцарем возникли проблемы. Нет! Он не был против завершения акта оговора; просто истерзанные ноги отказывались держать его тело, а тем более, передвигать по залу. После небольшой заминки каждому начали подносить пергамент, который следовало подписать.

«Так вот для чего им оставили один глаз и правую руку!» – догадался магистр.

Несчастные братья иногда прятали единственный глаз от своего магистра, иногда бросали виноватый взгляд, но глава ордена понимал их:

– Братья, прошу простить, если виновен в чем-либо перед вами, и вас прощаю за все, что совершили по своей и не по своей вине, и за то, что еще сможете совершить, – смиренно произнес Жак де Моле. – Мир вам!

Гийом де Ногаре поморщился, осмысливая: полезны ему или вредны слова Великого магистра. Впрочем, размышлял он недолго. Одного пронзительного взгляда на поверженного врага было достаточно, чтобы постигнуть: Жак де Моле перед лицом братьев не сможет признаться в «страшных грехах». Наоборот, канцлер опасался, как бы магистр своим вмешательством не повернул вспять процесс «раскаяния».

– Вижу, тебе, Жак де Моле, не слишком приятно слушать откровение братьев. Я избавлю тебя от печального зрелища, которое обещает стать по-настоящему страшным, – произнес Гийом де Ногаре и подал знак страже.

Сержант подошел к магистру и приказал:

– Следуй на выход!

Не дожидаясь, пока Жак де Моле поднимется, могучий стражник схватил его в охапку и потащил к двери. В коридоре тамплиер, сдавленный мощными руками, словно железными тисками, прохрипел:

– Не надрывайся напрасно, воин. С ногами у меня все в порядке, а тебе придется еще носить многих братьев.

– Хорошо. Только поживее переставляй ноги, – потребовал стражник и разжал руки.

Тамплиер вздохнул полной грудью и, чтобы не злить сопровождавшего, добрым шагом направился к месту своего заточения. В дверях Жак де Моле на мгновение замешкался и получил сильный удар в спину. Старик пролетел через всю темницу, ударился головой о противоположную стену и обмяк на сыром полу.

Великий магистр некоторое время лежал в забытье. Наконец, сознание вернулось к нему. Он попробовал пошевелиться, острая боль в затылке сказала, что лучше этого не делать. Продолжая лежать, Жак де Моле открыл глаза. Над ним стоял тощий человек в дорогом плаще с королевским гербом на плече. Бледное лицо с красными звериными глазами скорчилось в презрительной дьявольской ухмылке.

– Что, магистр, споткнулся о порог? – произнесло подобие дьявола ехидным каркающим голосом. – Не все ж тебе ходить с высоко поднятой головой, иногда надо смотреть под ноги.

Жак де Моле промолчал.

– Не желаешь со мной разговаривать? – угрожающе насупился канцлер.

– Что тебе угодно, Гийом де Ногаре? Прости, что отвечать придется лежа – по милости стражника я едва могу пошевелиться.

– Ничего, можешь лежать. Я ненадолго, всего лишь хочу сделать доброе дело для тебя и твоих братьев.

– Ты и доброта – вещи слишком разные. Прости, поверить не могу.

– Я добр ко всем, кто меня слышит, постарайся, чтобы мои слова дошли и до твоих ушей. Ты видел, какие страдания претерпевают эти несчастные люди, прежде чем признаются в своих грехах.

– Так перестань их мучить, если вознамерился сотворить добро, – посоветовал тамплиер.

– Я бы с удовольствием… Но добиться правды от упрямых грешников можно только таким способом.

– Правды?!

– Она у каждого своя. Тот, кто сегодня сильнее, того правда и будет торжествовать. Надеюсь, ты понял, что я добьюсь цели любой ценой, а по-другому быть не может. Между нами была война, и ты проиграл, магистр; детище Гуго де Пейна должно обратиться в прах. Tertium non datur. Даже если б я захотел все вернуть обратно, то не смог бы. Ведь никто не оживит десятки умерших от пыток тамплиеров, но оставшихся в живых еще можно спасти.

– Была не война, а предательский удар в спину. Так расправляются со своими жертвами ночные грабители.

– Нет, Жак де Моле, то было внезапное нападения, которого ты не ждал. Много лет, шаг за шагом, я шел к событию, которое свершилось 13 октября; день за днем, в глубочайшей тайне, по всей Франции готовилась решительная битва с тамплиерами, – в бездушных глазах канцлера вспыхнули искры страсти, но столь же скоро погасли. – Впрочем, ты не оценишь величие моей победы, а потому вернемся в день сегодняшний. У тебя, магистр, есть возможность сохранить множество ног, которые ожидают испанского сапога, множество ногтей могут не коснуться пропитанные кровью щипцы палача, многие тела не задымятся от раскаленного железа. Ты можешь спасти от страшной смерти сотни заблудших братьев.

– Что ты хочешь от меня? – вновь спросил Жак де Моле. Его ужасная головная боль не располагала к беседе, и тамплиер желал лишь поскорее избавиться от неприятного гостя.

– Немногого, – пообещал канцлер. – Только признания в грехах, о которых уже рассказали твои братья.

– В своем ли ты уме, Гийом де Ногаре?! Ты желаешь, чтобы я признался в гнусностях, о которых братья впервые узнали от палачей. Нечеловеческая боль заставила их подписать все, что было предложено твоими подручными. Я не осуждаю не выдержавших пыток, но их путем идти не желаю. Зови своих палачей, если считаешь, что недостаточно поиздевался надо мной.

– Ты уверен, Жак де Моле, что сможешь выдержать любую пытку? – Звериный оскал канцлера должен был означать улыбку.

– Для меня самое страшное уже случилось. Орден разгромлен, мечты о возвращении Гроба Господнего похоронены вместе с ним. Для чего мне дальше жить?

– Не торопись умирать, магистр. В твоей власти, как я уже сказал, судьба несчастных братьев. Их может спасти сущая мелочь – твоя подпись под документом, который уже заготовлен.

Подлый шантаж умерил решимость Жака де Моле. Увы! Речь шла не о его жизни, которой магистр перестал дорожить.

– От тебя не потребуется красноречивого рассказа о поклонении Бафомету, – продолжил речь Гийом де Ногаре. – Ты всего лишь признаешься в том, что при вступлении в орден Храма ты отрекся от Христа – вопреки своему желанию. И еще, согласно сложившейся традиции, ты должен был плюнуть на крест, но ты постарался, чтобы плевок улетел в сторону. И это немногое сохранит жизни сотен твоих братьев.

– Но это ложь! – возмутился Жак де Моле, однако последующие размышления заставили поникнуть его голову. Трагический выбор столь же скоро укротил пыл справедливого возмущения. Он тихо произнес: – Я не смогу совершить неслыханное кощунство, не могу даже в мыслях признаться, что отвергал Господа… Такое невозможно…

– Я не тороплю, ты можешь подумать, но помни: каждый час будет умирать один тамплиер – все время, что ты будешь размышлять. Они будут умирать, пока на земле не останется ни одного рыцаря Храма. – Глаза Гийома де Ногаре сверкнули адским огнем. – Я позабочусь, чтобы они погибали в страшных муках. И тогда в твоей подписи не будет надобности. Ты умрешь последним, когда увидишь своими глазами гибель всех причастных к ордену Храма!

Командор Оверни

Командор Оверни Умбер де Блан, на свое счастье, не был во Франции, когда тамплиеров сразил жестокий рок. Он вел переговоры с госпитальерами о совместных действиях по освобождению Иерусалима, но вести из Франции лишили его миссию всякого смысла. О планах возвращения Гроба Господня пришлось забыть, и сам Умбер де Блан перестал кого бы то ни было представлять.

Фульк де Виллар – Великий магистр госпитальеров – предлагал командору Оверни остаться на Кипре и поменять белый плащ тамплиера на черный плащ с белым крестом – одеяние иоаннитов. Тот отказался стать членом ордена, с которым храмовники соперничали все двести лет своего существования. Умбер де Блан надеялся, что произошла ошибка, что скоро все вернется на свои места, и отправился во Францию.

Перед отъездом Великий магистр иоаннитов все же уговорил посла сменить плащ тамплиера на одеяние странствующего рыцаря. Фульк де Виллар лично проводил Умбера де Блана до корабля, на прощание магистр окинул посла искренним дружеским взором, но слишком тоскливым – таким взглядом провожают отправляющегося на эшафот близкого человека.

Если б магистр госпитальеров не настоял на переодевании, то командор, сошедший с корабля в Марселе, отправился бы прямо в темницу. Но в те времена рыцари не утратили привычку к путешествиям, младшие сыновья искали счастья на чужбине, по дорогам предостаточно бродило людей благородного сословия, а потому ступивший на берег воин не привлек излишнего внимания.

К счастью, худшие опасения Фулька де Виллара не стали явью и далее: командор благополучно достиг Клермона. (Этот город, с которого в 1096 г. началась великая эпоха борьбы за Гроб Господень, являлся столицей Оверни.) Умбер де Блан, прежде всего, отправился к Роберту VI, графу Оверни и Булони. Прежде командор с графом были дружны, но теперь радость от встречи у Роберта скоро сменилась озабоченностью. Благородный человек объяснился прямо и откровенно.

– Дорогой Умбер, это великое чудо, что тебе удалось достичь Клермона… Ведь существует приказ короля доносить ближайшему бальи, если попадется на глаза тамплиер. Удивительно, что не узнали командора Оверни, несмотря на твой необычный наряд.

– У тебя могут быть неприятности из-за общения со мной? – догадался командор о причине неловкости графа.

– Не столько опасаюсь за себя, сколь за жену, сына, дочь. Филипп Красноносый не упустит хорошего повода присоединить мои владения к королевскому домену. В такие моменты можно позавидовать тамплиерам – им не за кого бояться… Однако… – опомнился властитель Оверни и Булони. – Что я говорю, ведь в это время твоих братьев пытают, мучат до смерти, калечат.

– Я надеялся, что все это – если не шутка, то глупая ошибка.

– Это конец, Умбер. Король прошел слишком длинный путь в деле ордена Храма, возврата быть не может. Тебе нужно срочно покинуть Овернь.

– Так и поступлю.

– Куда ты направишь свои стопы? Я слышал, король Арагона возмущен действиями Филиппа Красноносого. Рыцари Храма весьма помогли испанцам в борьбе с маврами. Думаю, за Пиренеями ты бы мог укрыться.

– Возможно, так я и сделаю. Но для начала мне необходимо побывать в Париже.

– Не сошел ли ты с ума, друг Умбер?! Чем дольше я рисую сегодняшнюю картину, тем безрассуднее твои поступки.

– Мне нужно кое-что проверить, – не стал вдаваться в подробности командор. – Да ты, Роберт, не далее как мгновение назад, позавидовал, что у тамплиеров нет семьи. Нам нет надобности бояться за родных, бояться потерять земли и имущество, а жизнь наша в руках Господа.

– Хорошо, – согласился граф, понявший, что переубеждать Умбера де Блана бесполезно. – Но перед отъездом посети моего цирюльника. Этот плут умеет изменять внешность до неузнаваемости.

– Тогда, граф, позволь воспользоваться мастерством твоего цирюльника немедленно.

Бывшее жилище тамплиеров в Париже охраняла королевская стража – не слишком многочисленная, потому что все ценное оттуда было вынесено. Лучшие ищейки короля простукивали стены, взламывали полы в надежде отыскать тайники. Иногда им удавалось обнаружить ниши, скрытые в стенах, однако лишь пустота была их наградой.

Когда любознательный испанский идальго попросил осмотреть дом, где жили рыцари Храма, то сержант не увидел причин, чтобы ему отказать. Быть гостеприимным стражнику помогли несколько золотых монет, оказавшихся в его руке одновременно с прозвучавшей просьбой. Сержант следовал по пятам за богатым иностранцем и рассказывал все, что знал о резиденции тамплиеров, об их судьбе.

Испанец с нескрываемым сожалением осматривал кельи братьев. Стражник предложил проводить в подземелье, служившее тамплиерам казнохранилищем. Хотя оно было пусто, но сержант полагал, что иностранца заинтересует помещение, где хранились сокровища самого богатого ордена. Услужливый проводник ошибся. Испанец лишь попросил проводить его в кабинет Великого магистра.

Вид обиталища Жака де Моле был ужасен. Массивный дубовый стол был разобран на части, в общем, его превратили в кучу дров. Королевские ищейки разворотили стены до такой степени, что в многочисленные проломы была видна скромная обстановка соседних келий. Поисками сокровищ здесь руководил сам Гийом де Ногаре, а потому нетронутой не осталась и пядь стены.

Кое-какая одежда и вещи Великого магистра остались на полу среди груд мусора: Гийом де Ногаре не посчитал их ценными, а обыскивающим комнату людям помешал их присвоить проницательный взор советника.

Командор Оверни взял в руки плащ Жака де Моле, засыпанный известковой пылью, и встряхнул его. От поднявшейся в воздухе пыли помутнел воздух. Стражник, который принялся чихать раз за разом, укоризненно промолвил:

– Зря ты это сделал, добрый испанец.

– Прости… – виновато произнес любознательный гость. И тут ему почудилось: из того места, где лежал плащ, сквозь столб пыли, начал пробиваться неведомый удивительный свет. Умбер де Блан опустил глаза и с радостным восторгом осенил себя крестным знаменем. Под плащом лежала аккуратно сложенная святыня, самое ценное, что имел орден! То был хитон Спасителя! Командор бережно поднял одеяние Христа и поднес к губам.

Лишь через некоторое время Умбер де Блан вернулся в реальность. На его счастье стражник увлеченно чихал, и даже отошел в дальний угол, чтобы не обеспокоить богатого гостя. Соответственно, он не мог видеть неожиданного проявления чувств со стороны испанца.

Умбер де Блан терпеливо подождал, пока осядет поднятая им пыль, столь раздражительно действовавшая на длинный нос стражника. Наконец, тот перестал чихать, и гость посчитал, что можно завести с ним разговор:

– Не мог бы ты продать эту брошенную рубаху?

– Вещь мне не принадлежит… – задумчиво произнес стражник, искоса поглядывая на внушительный кошель странника.

– Великому магистру она уже не понадобится, – с этими словами Умбер де Блан достал золотой и протянул его стражнику.

– Для чего тебе это исподнее? – Воин машинально принял монету, но не спешил ее прятать.

– У моего слуги прохудилось платье. Негоже, чтоб меня сопровождал человек в лохмотьях, – вполне разумно пояснил испанец.

– Ты бы мог купить ему одеяние гораздо дешевле. – Стражник продолжал мять в руке и временами рассматривать золотой.

– Нет времени заезжать на рынок. Меня ждут неотложные заботы в Арагоне. – Чтобы стражник стал более сговорчивым, командор вложил ему в руку еще один золотой ливр.

Умбер де Блан готов был отдать стражнику все деньги, что у него имелись, но непонятная щедрость могла возбудить ненужное подозрение. Он вовремя остановился и задал вопрос как можно более равнодушным тоном:

– Так что? Я могу забрать одеяние, или верни мне два золотых и проводи к выходу?

Отдавать золото, единожды побывавшее в руке, воину не хотелось. Потому он негромко, но твердо, выдавил:

– Хорошо. Забирай, но только никому не говори, откуда у твоего слуги появилась обновка. Иначе мне несдобровать. Гийом де Ногаре строго-настрого приказал ничего не брать из дома тамплиеров.

Подобная таинственность вполне устраивала и командора Оверни.

С грустью Умбер де Блан покинул разоренное обиталище братьев и направился к ближайшему постоялому двору.

В пасти льва

Сия гостиница не отличалась роскошью и удобством. Ее хозяин даже удивился (прежде чем обрадовался), когда на пороге появился богато одетый испанец и попросил приюта. Он даже не стал по привычке требовать деньги вперед, ибо некоторые его посетители имели обыкновение исчезать с первыми лучами солнца, позабыв о расчете за кров.

Слуга провел Умбера де Блана в скромную комнатушку и поинтересовался: не подать ли вино и обед. Мнимый испанец, ссылаясь на усталость, отказался от предложенных услуг и поспешил закрыть дверь за вышедшим слугой на засов. Он бережно достал хитон из-под одежды, разложил его на скамье и склонился на колени.

Командор молился долго, он желал оставаться наедине с хитоном Спасителя до конца своих дней. Но… Бедствия ордена звали его либо оказать помощь братьям, либо разделить их участь. Умбер де Блан не мог позволить себе умереть в абсолютном счастье среди всеобщих горестей. Он перекрестился, поднялся с колен и принялся размышлять.

Умбер де Блан ходил по тесной комнате и напряженно думал: каким образом он может быть полезен гибнущему ордену Храма. Между делом он взглянул в окно и заметил, что на землю надвигается ночь. А еще он отметил, что с трудом передвигает ноги. Наконец-то тамплиер вспомнил, что он ничего не ел со вчерашнего дня. Командор понял, что если срочно не даст пищу и отдых своему телу, то о будущем нет смысла даже задумываться.

Скромная еда, поданная слугой постоялого двора, была вполне привычной для тамплиера. Затем Умбер де Блан лег на соломенную постель. Мысли роились в его голове: величайшая находка в доме тамплиеров; орден, обвиненный в самых страшных преступлениях; Великий магистр в заточении… Радостные думы сменялись печальными, а все вместе не давали уснуть утомленному Умберу де Блану. Наконец, он вернулся к самой простой и верной мысли: если не уснет немедленно, то не сможет ничего важного совершить завтра.

Командор приказал всем мыслям – и радостным, и печальным – замереть, и в один миг перестал думать обо всем. Он так мог; напряженная, полная опасностей жизнь тамплиера заставляла использовать для отдыха малейшую возможность. Напоследок он произнес: «Господь не оставит меня, если Он послал мне, грешному, Свое одеяние». Голова обрела покой, тело расслабилось, и пришел желанный сон.

Утро командор начал с поступка, который мог совершить человек, расставшийся с собственным умом. Он направился в королевский дворец и попросил встречи с Филиппом Красивым.

– Кто ты такой? – спросил рыцарь, охранявший вход в главный дом королевства.

– Командор Оверни Умбер де Блан.

О его появлении тотчас же доложили Гийому де Ногаре. Тот даже замер от удивления.

– Командор Оверни?! Почему он спокойно гуляет у королевского дворца? Почему не в подземелье?! – закричал разозленный советник.

Рыцарь направился к выходу из комнаты, чтобы исправить оплошность, но гнев, вспыхнувший в голове Гийома де Ногаре, уступил место здравым размышлениям. И он подумал, что для начало будет неплохо выслушать необычного просителя.

– Подожди-ка заключать в темницу этого желающего поговорить с королем, – обратился он к рыцарю. – Для начала приведи его ко мне.

– Доброго здоровья тебе, Умбер де Блан! – с вымученной улыбкой канцлер поприветствовал входящего тамплиера.

– И тебе желаю здравствовать, Гийом де Ногаре!

Первый человек короля сильно сдал с тех пор, как его последний раз видел Умбер де Блан. Мертвецкая бледность поразила лицо хранителя королевской печати, бесцветные глаза налились кровью. Залысины стали еще больше, но сзади волосы были длиннее, чем у иной девушки. Они напоминали гриву льва. Собственно, и повадками Гийом де Ногаре напоминал это животное – старого льва, который не сразу бросается на добычу, а выжидает, когда она приблизится на достаточно близкое расстояние; он совершит бросок только тогда, когда будет уверен, что его старое тело сможет настигнуть жертву.

– Ты сменил плащ тамплиера на одежду арагонского рыцаря? – каркающим голосом произнес хранитель королевской печати. Он изо всех сил стремился вложить в слова нотки добродушия, но вынужденная доброта получалась неестественной.

– Мне пришлось так поступить. Тамплиеров на землях Филиппа теперь считают врагами. Что происходит, Гийом?

– Ужасная ересь нашла приют среди твоих братьев. – Гийом де Ногаре начал перечислять предъявленные ордену обвинения.

Мы не будем шокировать читателя гнуснейшими подробностями, пересказанными канцлером (большинство из которых он сам же и придумал). Гийом де Ногаре понимал, что командор не поверит в подобные обвинения, а потому положил перед ним груду документов:

– Вот признания рыцарей Храма, опозоривших святой крест на своем плаще.

Умбер де Блан увидел имена друзей, узнал их подписи под ужаснейшими признаниями:

– Разве такое возможно?!

– Увы. Надеюсь, ты веришь своим глазам. Ересь глубоко проникла в орден Храма.

– Блудные овцы есть везде. Но не может быть, чтобы все братья стали ими, – отказывался верить командор Оверни.

– Разумеется, – согласился Гийом де Ногаре. – Но чтобы отделить зерна от плевел, пришлось задержать всех братьев ордена. Невиновные будут отпущены тотчас же после завершения расследования.

– Надеюсь на справедливость судей.

– Я в ней уверен. – Гийом де Ногаре посчитал, что достаточно полно посвятил гостя в текущие события и приступил к реализации наспех придуманного плана. – Умбер, ты хотел видеть короля. Возможно, я тебе смогу помочь? Филипп не сможет тебя принять – монарх очень занят именно сейчас.

– Мне бы хотелось встретиться с Жаком де Моле.

– Для чего? Ты желаешь услышать правду из уст Великого магистра? Вот признание, подписанное его рукой. – Хранитель королевской печати протянул один из свитков.

Умбера де Блана пергамент не заинтересовал, он даже не взял свиток в руки.

– Я хочу посмотреть в глаза человеку, погубившему дело освобождения Святой земли.

– Хорошо. Ты увидишь своего магистра, – неожиданно легко дал согласие Гийом де Ногаре. – Только будь осторожен с ним. Жак де Моле может снова впасть в ересь и утверждать, что обвинения придуманы врагами ордена. Помни о страшных признаниях десятков и сотен твоих братьев, об их ревностном раскаянии. Наш король добр, наш Господь учит прощать самые страшные грехи… Но повторно впавшего в ересь ожидает костер очищения. Не дай себе и магистру погибнуть в пламени! Будь осторожен.

– Я все понимаю, Гийом.

– Тогда у меня будет одна просьба.

– В чем она заключается? – насторожился командор, а исполнить любую просьбу Гийома де Ногаре у тамплиера и вовсе не имелось желания. Он ждал подвоха от человека, уничтожившего орден, и не ошибся.

– Мы смогли выявить многих еретиков, предавших Господа. Но короля волнует одно обстоятельство: казна ордена бесследно исчезла. Деньги – это изобретение лукавого – оставшиеся на свободе еретики могут использовать против людей. Ты же знаешь, Умбер, что в нашем мире золото может стать более страшным оружием, чем меч. Нам нужно отыскать казну ордена Храма.

– И как Филипп собирается поступить с деньгами ордена?

– Если казну все же удастся найти, то ее передадут Папе Римскому. Ведь только ему подчинялся орден Храма. А как распорядиться средствами – это уж дело великого понтифика. Насколько я знаю, тамплиеры собирали средства на освобождение Гроба Господня, надеюсь, на это богоугодное дело они и будут потрачены.

– Это благородные намерения, – согласился Умбер де Блан.

– Тебе необходимо узнать от Жака де Моле, где находится орденская казна, – весьма требовательно попросил Гийом де Ногаре.

– Я попытаюсь… – неуверенно произнес в ответ Умбер де Блан.

– Времени у тебя будет предостаточно, – пообещал канцлер, не смогший скрыть ядовитую ухмылку. – Но, как ты сам понимаешь, чем скорее мы найдет казну, тем будет лучше: для христиан, для твоих братьев, для Жака де Моле и для тебя. Потому что мы должны найти эти деньги, они обязаны принести пользу, а не вред добрым христианам.

По велению Гийома де Ногаре два стражника проводили командора туда, куда он сам и мечтал попасть.

Непринятая жертва

Умбер де Блан едва узнал Великого магистра. В темнице он потерял почти половину своего веса, который и в добрые времена был вполне умеренным. Неестественная худоба была далеко не единственным изменением в облике главы ордена. До заключения Жак де Моле заботливо следил за своей внешностью – постоянные визиты к королям и прочим властителям разных земель обязывали делать это каждодневно. А сейчас копна седых нечесаных и немытых волос, давно не подстригавшиеся усы и борода закрывали почти все тощее лицо – только нос и глаза помогли командору Оверни опознать своего патрона.

– Я надеялся, что сейчас Умбер де Блан на Кипре, недосягаемый для урагана, свалившего могучий дуб, – разочарованно произнес Жак де Моле. – Признаюсь, в этой холодной темнице меня согревала мысль, что срублен только ствол, но корни остались – и они дадут новые ростки.

– Я находился на Кипре, когда узнал о беде ордена Храма.

– Так каким образом ты оказался в темнице, рядом со мной?!

– Как мог я оставаться в безопасности, когда братья терпят несправедливую муку? Так было всегда: рыцари Храма помогали попавшим в беду. Разве мы должны меняться в худшую сторону, когда окружающий мир стал худшим, чем был?

– Напрасно… Этот мир превратился в ад; ты добровольно вошел в пасть беспощадного чудовища, пожирающего и тела, и души.

– Что я вижу?! Великий магистр предался отчаянию?! Разве такое возможно?

– Увы, дорогой Умбер, нельзя головой и голыми руками разбить горы, вставшие на пути. Невозможно выбраться из западни, в которую попал орден. Произошедшее необратимо.

– Ничто нельзя считать безвозвратно потерянным, пока не остановилось сердце. Ведь ты жив, как и большинство братьев, и значит, мы должны надеяться на чудо.

– Его не будет. Я собственными руками закрыл ему дорогу.

– Ты ошибаешься, Жак де Моле. Оно пришло. – Командор расстегнул застежки плаща и бросил его на пол.

– Не может быть!!! – воскликнул Великий магистр. В следующий миг он упал на колени и поцеловал край одежды Умбера де Блана. – Как попал к тебе хитон Спасителя?!

Умбер де Блан тихо, почти шепотом, рассказал историю обретения святыни. Ее итог сильно расстроил Великого магистра:

– Зачем же ты, вместо того чтобы беречь бесценное сокровище ордена, предался в руки врагов? Как ты мог, Умбер, совершить подобную глупость?

– Хитон не единожды выручал из не менее сложных ситуаций Понтия Пилата и его потомков. Я пришел вместе с ним, чтобы помочь тебе, Великий магистр, – признался командор Оверни. – Если ты, Жак де Моле, окажешься на свободе, то сможешь спасти гибнущий орден.

– Наивный Умбер, хитон ценен тем, что его носил Иисус Христос, но это вовсе не чудодейственное средство, избавляющее от всех бедствий. Только величайшая вера в Спасителя способна творить чудеса. Император Тиберий, завладевший хитоном, надеялся, что он избавит его дряхлое тело от хвори, но вышло наоборот.

– Да разве ты утратил веру в силу и доброту нашего Спасителя?! – от ужаса повысил голос Умбер де Блан, позабыв, что в королевской тюрьме даже стены могут иметь уши.

– Я верю в доброту Иисуса, но потерял на нее право. Я совершил ужасное предательство… и даже мое раскаяние не может заслужить прощения.

– Так быть не может. Разбойник, покоившийся на соседнем с Иисусом кресте, отправился вместе с ним в Царствие Небесное. Разве твой грех страшнее?

– Намного ужаснее. Мои уста произнесли, что при вступлении в орден, я отрекся от Спасителя и плюнул на крест.

– Я видел это признание у Гийома де Ногаре, подписанное твоей рукой.

– И после этого ты принес в темницу хитон Спасителя?!

– Я никогда не поверю, что ты, Жак, по доброй воле оклеветал себя. Я должен был тебя увидеть, чтобы узнать, как все произошло на самом деле.

– Наш орден пал жертвой могущественного заговора, возглавил который сам король, а исполнителем сего преступления стал коварный Гийом де Ногаре. Жадность и зависть погубили великое детище благородного Гуго де Пейна и Бернара Клервоского. Вначале я надеялся, что это лишь ошибка, которая будет исправлена; временами казалось, что происходящее – только дурной сон, который развеется с утренней зарей. Я надеялся на благоразумие короля, на влияние Великого понтифика, на порядочность судей, но все было против ордена Храма.

– Наш Спаситель покинул мир в страшных муках очень давно, но, кажется, мы попали в его время. Здесь мы найдем Иуду, Пилата и Петра, который трижды отречется от Создателя, – смахнув слезу, произнес командор. – Но как твоя подпись оказалась на пергаменте, который содержал признание в том, чего не могло быть?

– Гийом де Ногаре пообещал жестоко мучить до смерти наших братьев… каждый час по одному… до тех пор, пока не получит мою собственноручную подпись. И он бы это совершил.

– Твое признание очень было нужно Гийому де Ногаре. Немыслимые обвинения, возведенные на орден, были восприняты здравомыслящими людьми как чудовищная клевета. Эдуард Плантагенет обратился к монархам Португалии, Арагона, Кастилии и Сицилии с предостережением не верить наветам злобных людей, которыми двигала не страсть к истине, но дух алчности и зависти. Английский король призывал собратьев не обижать рыцарей Храма, пока их вина не будет доказана. Эдуард отправил послание и Великому понтифику с просьбой справедливо разобраться с делом ордена Храма. Но после того, как твоя подпись под кощунственным признанием была поставлена, Климент разослал буллу, в которой предписывал всем христианским государям заключить под стражу всех тамплиеров в своих владениях.

– Я погубил орден… – склонив голову в жуткой печали, простонал Жак де Моле.

– Нет, Великий магистр, нас погубили жестокие и коварные враги. Твоя подпись ровным счетом ничего не значила. У Гийома де Ногаре имеются люди, способные подделать руку любого человека: не появись твоей подлинной подписи, возникла бы фальшивая.

– Нет, Умбер де Блан, не утешай меня! Я совершил ужасное деяние и должен держать за него ответ. Если я претерплю те муки, которые Спаситель принял от людей, то буду только рад.

В плену золотого огня

Долго еще уговаривал Умбер де Блан своего патрона принять хитон Спасителя и обрести надежду на доброту Господа. Но Жак де Моле твердо вознамерился претерпеть все уготованные ему муки. Когда соратники поняли, что каждый останется при своем мнении и дальнейшие споры бесполезны, то оба обратились к самой ценной вещи, которой владел орден.

– Вместе с нами в заточении оказался хитон Иисуса. – Жак де Моле первый начал разговор о том, что более всего волновало. – Его надо вызволить любой ценой.

– Я готов пожертвовать своей жизнью, чтобы спасти хитон! – с жаром произнес Умбер де Блан. – Ты можешь использовать меня, как угодно.

– Боюсь, что твоя смерть ничего не изменит. Тем более, наши жизни в полном распоряжении Гийома де Ногаре.

– Мы с тобой, брат, совершаем ошибку за ошибкой, – с горечью промолвил командор. – И если ты оказался в темнице не по своей воле, то меня привела в заточение собственная глупость.

– Тебя привело сюда благородство, – искренне произнес Жак де Моле и обнял друга. – Давай-ка покончим с самобичеванием и займемся спасением святыни.

– Я не представляю, что можно предпринять, находясь в темнице, – признался Умбер де Блан.

– У меня есть кое-какие мысли. Гийом де Ногаре посадил тебя в темницу с единственной целью: узнать, где спрятана казна ордена Храма. Ведь так? Придется отдать то, чего возжелал канцлер.

Командор недовольно поморщился:

– Коль орден Храма уничтожен, то и золото ни к чему, но отдавать его тем, кто нас убивает, не хотелось бы.

– Ничего не поделаешь. Более того, доведется пожертвовать самой ценной частью нашей казны – той, что спрятана в пещере Сабарт, – принял решение Великий магистр. – Мне также обидно отдавать нашим палачам средства, собираемые с таким трудом на святое дело. Жаль открывать врагам тайник, над сооружением которого мы с тобой немало потрудились. Но тебе будет проще бежать в месте, которое прекрасно известно.

– Я понял, Жак, твой замысел. Мне придется убедить Гийома де Ногаре, что только я смогу найти тайник с казной тамплиеров. Пока сопровождавшие будут любоваться нашим золотом, я должен бежать.

– Все так, Умбер, – согласился Жак де Моле. – Только бежать тебе нужно не с пустыми руками. В том же тайнике хранится описание путешествия Годфруа де Сент-Омера в Страну заходящего солнца. Нельзя, чтобы эти документы попали в руки короля.

– Как мне найти записки Годфруа де Сент-Омера? В пещере множество всякого добра и наш архив…

– Именно среди документов ордена, находящихся в черном сундуке, ты должен отыскать шкатулку из сандалового дерева. В ней и находится то, что более всего нас интересует.

– Если мне удастся взять записи Годфруа де Сент-Омера, что с ними делать? Уничтожить?

– Нет. Они необходимы тебе, Умбер де Блан, потому что именно тебе придется отправиться по следам бесстрашного тамплиера. Уж если великий понтифик издал буллу, призывающую преследовать во всех христианских странах рыцарей Храма, то спасение нам следует искать только в неведомом мире. Спасись сам и спаси, кого сможешь! Сохрани хитон Иисуса! Таков мой последний приказ.

Все шло по плану, разработанному узниками. Гийом де Ногаре мысленно удивился, что командор столь скоро узнал о тайнике и столь же охотно выдал его место. Однако желание завладеть сокровищами тамплиеров победило все сомнения.

– Так ты говоришь, что казна ордена Храма находится подле Монсегюра? – спросил он.

– Да. В пещере, – подтвердил Умбер де Блан.

– Мне прекрасно знакомы окрестности Монсегюра. Как называется ваша пещера?

– Сабарт – так кличут ее местные жители.

– Я знаю Сабарт и даже бывал в ней, – задумался Гийом де Ногаре, вспомнив картинки из своего детства. – Пещера огромна, с бесконечными лабиринтами. Случалось, в Сабарте блуждали даже окрестные крестьяне, а спустя месяцы находили их иссохшие трупы. Из-за того о пещере пошла дурная слава: будто она поглощает тех, кто пытается проникнуть в ее тайны. И как нам отыскать казну?

– Весьма просто. Тайник устраивал лично я вместе с Великим магистром, – признался Умбер де Блан.

– Так почему же ты не рассказал о нем сразу, когда пришел в королевский дворец?!

– Я не знал, что казну переместили в Сабарт. До моего отъезда на Кипр в тайнике ничего не было, кроме плесени.

– И ты можешь изобразить на пергаменте путь к тайнику?

– Это не поможет, – после некоторых раздумий произнес командор Оверни. – Нужно пройти много поворотов и разветвлений; зрительно я помню, но на рисунке могу ошибиться. И не это главное. Придется открыть две незаметные для постороннего глаза двери. Их секретный механизм известен только мне и великому магистру.

– Пусть будет так, – согласился Гийом де Ногаре, которому не терпелось довести до конца свою затею. – Я дам тебе воинов, и ты проводишь их к тайнику.

Как назло Филипп Красивый решил посетить Фландрию и забрал с собой лучших воинов. После ареста тамплиеров король не покидал дворца без усиленной охраны – он опасался, что оставшиеся на свободе храмовники могут организовать на него покушение. В распоряжении канцлера остались либо новобранцы, либо буяны и лентяи, несшие службу спустя рукава. Но… Опять-таки победило желание поскорее добыть заветное золото. (Впоследствии Гийом де Ногаре пожалеет о своей спешке сотню раз.) Из этого сброда была отобрана дюжина воинов, которую возглавил лично преданный канцлеру Понсар де Севри. Рыцарю были даны последние инструкции:

– Как только отыщется казна, Умбер де Блан должен замолчать навсегда. Затем ты пошлешь ко мне самого расторопного воина с известием, а сам с остальными людьми будешь охранять казну тамплиеров до моего приезда.

Снабженный охранными грамотами всесильного канцлера, Понсар де Севри стремительно одолел большую часть пути. По первому требованию ему выдавали свежих лошадей и обеспечивали провиантом.

Воины, не знакомые с конечной целью своего путешествия, до определенной поры наслаждались комфортом, дарованным одной лишь подписью Гийома де Ногаре. Но вот они приблизились к печально известному Монсегюру, превращенному в руины в 1244 г. И в прошествии шести десятков лет крепость с весьма выгодным местоположением никто не спешил восстанавливать – опаленные и раздробленные камни Монсегюра продолжали внушать страх. Здесь непокорные катары целый год сражались против армии крестоносцев под началом сенешаля французского короля. Все подступы к крепости и она сама были залиты кровью и покрыты истерзанными телами.

У подножия скалы, на которой лежали руины катарской цитадели, Понсар де Севри избавился от всех лишних людей – проводников, носильщиков, слуг. (Им было приказано как можно скорее исчезнуть с глаз; и в один миг временная стоянка рыцаря стала полупустой.) Теперь ему пришлось довериться командору Оверни, обреченному стать жертвой в случае удачного путешествия. Командор, конечно, догадывался об уготованной ему участи, но был спокоен, – пожалуй, присутствие духа у него проявлялось сильнее, чем у предполагаемых палачей.

Умбер де Блан повел маленький отряд прямо через Поле Сожженных, на котором погибли на кострах двести пятьдесят семь катаров – мужчин и женщин, стариков и детей – последних защитников Монсегюра. Им предложили вернуться в лоно церкви, но для подтверждения акта каждый еретик должен был перерезать горло собаке. Катарам их вера не позволяла проливать кровь невинного существа, и они предпочли умереть на костре, но оставить в живых окрестных собак.

Посреди страшного поля отряд Понсара де Севри застигли сумерки. На глазах руины пятиугольного замка Монсегюра становились черными и вместе с теменью словно надвигались на странников. Воины устали от долгого пути, место скорби давило на них, словно тяжелая надгробная плита на заживо погребенных. Внизу начали загораться очаги небольшой деревеньки, и солдаты упрямо намекали Понсару де Севри, что хорошо бы в ней заночевать.

Рыцарь же решил, что ночная темень надежно скроет их от посторонних глаз, которых стараются избегать все искатели сокровищ. Он лишь пообещал, что последний отрезок пути будет недолгим, а в его конце воинов ждет хорошее вознаграждение. На самом деле Понсар де Севры и сам не представлял, сколько идти, и покорно плелся за командором.

Факелы разжигать было запрещено. В абсолютной темноте солдаты цеплялись ногами за камни, пеньки от спиленных деревьев, падали, налетали на товарищей и валили их. Сквернословие и проклятия оглашали жуткую местность. Рыцарь приказал двум воинам взять под руки Умбера де Блана, дабы тот не сбежал, воспользовавшись темнотой, а на нараставшее недовольство отряда ответил лишь глубоким молчанием. Он пообещал все, что можно; больше добавить было нечего.

У подножья горы ужасно громко ухали совы и каркали вороны; эхо усиливало их голоса и разносило далеко по окрестностям. Но вдруг повеяло холодом, резкая перемена климата напугала воинов. Некоторые начали креститься, иные требовали разжечь костер и устроиться на ночлег.

– Мы пришли! – раздался голос Умбера де Блана из мрака.

Рыцарь позволил наконец зажечь факелы. Солдаты обнаружили себя зашедшими во чрево пещеры.

Некоторое время отряд двигался по сооруженному природой коридору. Умбер де Блан уверенно выбирал нужный путь, когда туннель раздваивался. Наконец, он остановился и принялся водить ладонями по стене. Все словно завороженные следили за его действиями и были немало удивлены, когда раздался скрип и часть стены выдвинулась наружу. Солдаты распахнули каменную дверь шире – чтобы мог войти человек. Впрочем, ничего интересного за дверью их не ждало – всего лишь небольшое абсолютно пустое помещение.

Солдат Понсара де Севри не успела разочаровать пустота тщательно спрятанного в стене помещения. Командор произвел некие манипуляции перед новой стеной, и точно такая же дверь начала выдвигаться наружу. За ней находилось просторное помещение, свет факела осветил множество сундуков. Воины, обгоняя начальника, бросились внутрь.

– Гуго и Бертран, останьтесь охранять наружную дверь! – приказал рыцарь двум молодым воинам – единственным, которые остались позади его.

Солдаты принялись мечами сбивать замки с сундуков, но запоры тамплиеров оказались для них крепки. Нетерпение и ругань наполнили таинственное помещение.

– Не торопитесь, братья, – произнес Умбер де Блан, – я сейчас дам ключи.

Он достал из тайника связки ключей и хотел открыть ими замки. Однако нетерпеливый воин вырвал ключи из рук командора и первым попавшимся попытался открыть самый большой сундук. Ничего не получилось.

– Попробуй вот этим, – любезно посоветовал Умбер де Блан.

Блеск золота и драгоценных камней ослепил воина, руки, помимо воли, потянулись к содержимому сундука.

– Назад, Жак, я приказываю тебе! – воскликнул рыцарь. – Ничто из найденного здесь не должно пропасть! Все принадлежит королю!

Понсар де Севри словно зачарованный смотрел на груды золота, он брал в руки величайшие произведения искусства, сработанные ювелирами Востока, а глаза упирались в другую великолепнейшую вещь, сверкающую драгоценными камнями. Движения рыцаря стали лихорадочными, глаза и руки перебирали короны, инкрустированные драгоценными металлами, клинки дамасской стали, женские украшения. Груды монет гораздо меньше интересовали истинного ценителя прекрасного.

Но если Понсар де Севри знал, что ожидает их в пещере, то его воины были явно не готовы к открывшемуся зрелищу. Жак, сделав над собой усилие, и подчиняясь начальнику, отошел назад. Ему это удалось сделать только потому, что комната была наполнена сундуками, инкрустированными шкатулками, и сокровищ должно хватить всем на несколько жизней. И вот, послушный Жак начал потрошить сундук за спиной Понсара де Севри. В то время как посланец Гийома де Ногаре любовался содержимым самого большого сундука, его воины обратились к тем, что поменьше. И они не были разочарованы.

Спутники рыцаря, словно завороженные, потянулись на свет, исходящий от золота. Их как раз таки больше заинтересовали монеты, а не изделия настоящих мастеров. Привычные ливры они начали засовывать в свои походные мешки, сапоги – везде, где только можно было спрятать. Грабеж казны тамплиеров – вначале несмелый и единичный – скоро превратился в лихорадочную вакханалию. Воины с сумасшедшими глазами хватали драгоценный металл двумя руками и насыпали в шлемы, снимали сапоги и наполняли их доверху.

Воцарившийся в пещере грохот отвлек рыцаря от созерцания творений лучших ювелиров Востока и Запада.

– Что вы делаете?! – ужаснулся Понсар де Севри. – Вы не должны брать ни единой монеты, все золото принадлежит королю!

– Как бы не так, – ухмыльнулся здоровенный воин. – Король уже два месяца не платит нам жалованье. Настала пора позаботиться о себе, коль появилась возможность.

– Остановись, Жак. Теперь в королевской казне будет достаточно денег, и все получат и жалования, и хорошее вознаграждение.

– Знаем, знаем… – Гигант продолжал набивать свой сапог золотом. – Филипп Красноносый вначале щедро разбавит это золото медью, а потом его деньги нам не всучить даже торговцу вином.

Товарищи Жака также продолжали расхищать золото, лишь два молодых воина стояли в полном смятении. Им также хотелось поправить свои финансы, но то ли страх перед наказанием, то ли чувство долга заморозили их в позе остолбеневших истуканов с широко раскрытыми глазами.

– Изменники! – закричал Понсар де Севри. – Вы давали клятву королю! Вас всех казнят!

– Да кто ж узнает о нашем преступлении, – ухмыльнулся гигант. В следующий миг он со скоростью, несовместимой со своей комплекцией, вонзил меч в бок своего командира.

Два молодых воина, на свое несчастье, вспомнили о долге, о том, что они должны защищать командира при любых обстоятельствах. Они бросились на выручку раненому Понсару де Севри, но наткнулись на мечи товарищей. Теперь в казнохранилище тамплиеров не осталось ни одного человека из отряда Понсара де Севри с чувством совести, чести, и вообще ни одного способного мыслить разумно. Блеск золота затмил все прочие чувства, кроме жажды обладания сокровищами, и заставил бездействовать разум.

В суматохе уронили единственный факел, и кто-то наступил на него. Во тьме воины принялись яростно размахивать мечами. Они не столько желали поразить товарищей, сколько хотели обезопасить себя от их приближения. Никто не доверял никому. Но комната была не столь просторной, чтобы позволить людям без последствий вращать вокруг себя обоюдоострое оружие. Разбогатевшие только на несколько минут, люди совершенно бессмысленно ранили и убивали друг друга.

На шум прибежали два воина, оставленные сторожить вход в пещеру. Они со своим факелом и оголенными мечами мчались на помощь товарищам, но наткнулись на их же обагренные кровью мечи. Завязалась битва всех против всех. К концу хаотичного поединка в живых остался только Жак, но состояние гиганта также было весьма плачевным. Хотя…

Остался в живых еще один человек – командор Оверни Умбер де Блан. Пока вокруг казны тамплиеров происходила трагедия, он молился в самом дальнем темном углу комнаты и, казалось, не слышал и не видел творившегося вокруг. Умбер де Блан закончил разговор с Богом, когда свершился последний акт жуткого действа. Он поднял факел, грозивший потухнуть в луже крови, и комната вновь наполнилась светом.

Картина ужаснула видавшего многое рыцаря Храма. Вокруг сундуков валялись трупы с перекошенными от ужаса и боли лицами и застывшим навсегда алчным огнем в широко раскрытых глазах. Весь пол был залит кровью, а в лужах поблескивали золотые монеты. Золото и кровь всегда были рядом, а здесь соединились в единое целое.

– Помоги, тамплиер, – прохрипел раненый. – Нас осталось только двое; мертвы все, что пришли с нами. Если разделим золото на двоих, то станем самыми богатыми людьми.

Умбер де Блан посмотрел на гиганта с разрубленным животом и произнес:

– Я уже ничем не помогу. Похоже, тебе осталось лишь молиться Господу. И я помолюсь за твою душу. – Командор едва не сказал «за упокой твоей души», бросив взгляд на валявшиеся рядом с умирающим его же окровавленные кишки.

– Но золото! Его так много! – не мог успокоиться человек, стоящий на краю земной жизни. – Я не могу умереть, когда все вокруг покрыто золотом! Все в пещере сияет золотым светом! И это все мое и твое.

– Возьми себе все, если сможешь! – великодушно предложил Умбер де Блан.

– Приведи лекаря, – попросил сержант. – Нет! Погоди! Он не должен видеть золото. Вытащи меня наружу, подальше от входа в пещеру.

– Прости, воин. Ты мне невольно помог, расчистив жестоким образом путь к свободе, а мне нечем отблагодарить тебя, кроме молитвы, – признался командор Оверни. – Если я начну перемещать тебя, то причиню ненужные страдания.

Плащ тамплиера распахнулся, и хитон Спасителя открылся взору умирающего. Жак перестал стонать, его немигающий взгляд замер на необычной одежде Умбера де Блана.

– Не я тебе помог… – слабеющим голосом произнес он. – Господь… Господь тебя спас. А нами овладел дьявол.

Жак закрыл глаза, тело в последний раз судорожно дернулось и обмякло.

Некоторое время командор стоял над бездыханным воином, прозревшим за мгновение перед смертью.

– Прости, Господь, его грехи, – попросил он.

Призраки на хлебном поле

Умбер де Блан подошел к черному сундуку. Крышка была откинута, некоторые документы, хранившиеся в нем, валялись на полу. Солдаты, в числе прочих, открыли и этот сундук, но, убедившись, что в нем не оказалось ничего, по их мнению, ценного, утратили интерес.

Командор обнаружил шкатулку из сандалового дерева на самом дне сундука, под ворохом договоров, описей имущества ордена, списков его членов за почти двести лет существования могущественной организации. Здесь хранилась вся история ордена Храма. Тамплиер с удовольствием посвятил бы изучению документов черного сундука несколько недель, но стоя в луже крови, в окружении множества трупов, делать это было не очень удобно. И главное, командор должен был выполнить последний приказ Великого магистра. Потому он убедился, что в шкатулке именно те документы, которые ему нужны, и с сожалением закрыл сундук.

Ночь все так же окутывала землю, когда Умбер де Блан покинул пещеру после событий, в итоге которых отряд Понсара де Севри уничтожил сам себя – до последнего человека. Но если раньше непроглядная темень не позволяла увидеть собственные ноги, то теперь были вполне видны очертания предметов до самого горизонта. Тучи разогнал южный ветер, и на небе, в окружении звезд, царствовала луна.

На хлебном поле, у подножия горы, он увидел силуэты копошащихся людей; руки невольно прижали к сердцу укрытую под плащом шкатулку. Умбер де Блан принял людей за ночных воришек и почел за лучшее обойти их стороной. Однако справа в дорогу упиралась неодолимая скала, слева командора встретил крутой склон. Карабкаться ни вверх, ни вниз, да еще с грузом, не хотелось. И Умбер де Блан был вынужден продолжить путь по дороге, которая неумолимо вела на террасу, которую облюбовали непрошеные гости. У командора Оверни было преимущество, что он был незаметен на фоне скалы, в то же время прекрасно видел жнецов, выбравших ночное время для сбора урожая.

Внезапно Умберу де Блану показалось, что двое воришек были в белых плащах с красным крестом. Командор Оверни перекрестился три раза, надеясь, что если имеет дело с призраками, то они исчезнут. Он, пожалуй, предпочел, чтобы встретившиеся на пути существа оказались призраками, а не братьями ордена Храма. Потому что в эти времена выйти в плаще тамплиера было не смелостью, но глупостью. И если видение не было миражом, то Умбера де Блана ждала встреча с сумасшедшими.

Словно зачарованный, командор шел навстречу людям, копошащимся на пшеничном поле. Его, наконец, заметили, но мало кто оторвался от своего дела. Только молодой тамплиер гордо поднял над головой черно-белый стяг храмовников – с крестом и надписью «Не нам, не нам, а имени Твоему». Вот уже можно было разглядеть и лица людей, которых менее всего ожидал встретить на своем пути Умбер де Блан.

К величайшему удивлению в грузном человеке, одетом в белый плащ, командор узнал бывшего приора Франции Жерара де Вилье. Не менее изумился встрече с командором Оверни и приор. И только когда оба старых знакомых заключили друг друга в объятья, то поняли, что они имеют дело не с миражом и не с призраком.

– Это мой племянник – Этьен, – кивнул приор в сторону молодого человека после того, как первые бурные эмоции улеглись и позволили вести беседу. – Бедняга грезил с детства о плаще тамплиера и получил его за неделю до злосчастной ночи. Теперь вот отказывается его снимать…

– Вы скрываетесь в горах? – догадался командор.

– Да.

– И как долго вам удается это делать? – спросил Умбер де Блан. – Интересно, чем занимаются в этом крае шпионы французского короля?

– Здесь мы обосновались не так давно, как полагаешь ты, – признался Жерар де Вилье. – Когда в ту злосчастную пятницу король приказал арестовать всех тамплиеров, мне повезло. Братья успели предупредить раньше, чем пришли королевские стражники. Мы бежали в Арагон.

– Если бывший приор Франции ночью ворует колоски на крестьянском поле, значит, на испанских землях тамплиерам также не нашлось места. А ведь рыцари Храма жертвовали своими жизнями, отвоевывая их у мавров.

– Хайме Справедливый принял нас с уважением и почетом. Король Арагона даже обрадовался, что в его королевстве попросили приюта опытные воины. Почти вслед за нашим приездом Хайме получает письмо Филиппа Красивого с перечислением грехов тамплиеров. Французский король призывал соседа арестовать всех храмовников вместе с их имуществом. Король Арагона оставил без внимания настоятельные советы Филиппа. Затем пришли доминиканцы, которые утверждали, что сами слышали признание Жака де Моле в ереси. Их усилия также были напрасны. Хайме Справедливый отказывался верить в жуткие обвинения. Он ответил посланцам, что только неопровержимые доказательства или булла Папы Климента могут изменить его доброе расположение к рыцарям Храма.

– К сожалению, Великий понтифик оказался не стол твердым, как король Арагона, – промолвил командор Оверни.

– Увы… После буллы Климента, требовавшей немедленного ареста тамплиеров во всех государствах, Хайме не мог дольше оказывать нам покровительство, – с печалью в голосе произнес Жерар де Вилье. – Хотя, вместо того чтобы бросить нас в тюрьму, он только посоветовал как можно скорее покинуть пределы его королевства. Я не обвиняю короля, потому что неисполнение приказа Климента грозило крестовым походом против Арагона. В планы Хайме не входила ссора с остальным христианским миром. Потому я с племянником и сержантами ушел в горы. Нам нет спасения в Испании, еще хуже к тамплиерам относятся во Франции. Так и живем между Арагоном и владениями Филиппа. По ночам спускаемся с гор, чтобы поддержать жизнь тем, что найдем на полях; иногда кормимся на испанской стороне, иногда на французской.

– Но что стало с остальными тамплиерами Арагона? Их ведь немало в королевстве Хайме, в распоряжении ордена укрепленные замки, неприступные крепости…

– Рыцари Храма отказывались верить, что их все предали. Даже булла Климента, которую им показывал король, не могла убедить тамплиеров в черной несправедливости мира. Большинство братьев засело в своих замках, которые защищали от сарацин, и вознамерились воевать со всеми, кто посягнет на их свободу. Командор Рамон де Са Гуардия, например, захватил замок Миравет, другие собратья заперлись в крепостях: Кастелльот, Каламера, Аскона, Монзон, Кантавьеха, Вилель. Рамон де Са Гуардия заявил, что будет и далее защищать земли Арагона от сарацин, даже если это не понравится королю Арагона и Великому понтифику. Многие молодые рыцари присоединились к тамплиерам, а крестьяне добровольно несли в их замки продукты.

– Но ты предпочел бежать, – заметил Умбер де Блан.

– Мне не хотелось доставлять Хайме Справедливому больших неприятностей, чем у него уже есть. Он благороднейший человек, но на земле нынче господствуют подлость и вероломство. Я ведь был не последним человеком во Франции, и Филипп Красивый непременно затребовал бы моей выдачи. Было несправедливо ставить короля Арагона перед жестоким выбором: предать гостя либо воевать со всем миром. Ему бы разобраться с рыцарями Храма, которые все время жили в Арагоне и были ему как братья.

– Так, значит, вас ничего не держит в горах? – вдруг спросил Умбер де Блан.

– Нас держит здесь только безысходность. Ничего лучшего, как спрятаться в здешних пещерах, я придумать не смог, – горько усмехнулся Жерар де Вилье. – Пока мы добываем хлеб насущный воровством, но вскоре поля уберут, и придется заняться грабежом. Зимой прятаться будет сложнее: чтобы согреться, нужен огонь, а дым от него в горах виден издалека.

– Я могу предложить тебе другой образ жизни. Путь к нему полон опасностей; неизвестно, что нас ждет в конечной точке…

– Когда тамплиер боялся опасностей?! Разве ты не убедился, что мы находимся в положении дичи, которая жива лишь потому, что не подошли охотники. Я готов принять любое предложение, если оно хоть что-то изменит в нашей жизни.

– Мне остается только изложить свои намерения, но… Не хотелось, чтобы в них раньше времени были посвящены твои товарищи, – почти шепотом произнес Умбер де Блан.

– Собирайте, братья, колоски. Ими утолял земной голод сам Господь с учениками, – обратился приор к тамплиерам, наблюдавшим его за беседой с невесть откуда взявшимся командором Оверни.

Приор с командором удалились от работающих на сотню шагов, и только теперь Умбер де Блан продолжил разговор:

– Мне слишком многое тебе нужно рассказать, но обстоятельства призывают быть кратким. Мое безграничное доверие к тебе позволяет быть откровенным. Потому начну с главного: со мной сейчас величайшая святыня, которая принадлежит ордену – хитон Спасителя.

– Где же он?! – воскликнул Жерар де Вилье. – Мне лишь единожды позволил прикоснуться к одежде Спасителя Жак де Моле.

– Тише, прошу тебя, приор, – попросил Умбер де Блан и распахнул край плаща.

Когда белоснежная ткань выглянула наружу, собеседник командора перекрестился, встал на колени и поцеловал край святыни.

– Встань, Жерар де Вилье, – строго промолвил командор Оверни. – У тебя будет время отдать должные почести святыне. Теперь братья могут не понять, почему приор Франции стоит на коленях перед командором Оверни. Врать я не хочу, а говорить правду еще не пришло время.

– Прости, Умбер…

– Нам нужно сохранить хитон – это приказ Великого магистра и наш долг перед братьями, терпящими ужасные мучения. Хотя… В последнее время хитон спасает меня, а не я его, – признался Умбер де Блан. – Я чувствую добрую великую силу, незримую, но неизменно сопровождающую меня везде. Сначала я вырвался из темницы Гийома де Ногаре, что не удалось сделать больше никому из наших братьев. Потом целый отряд воинов перебил сам себя, вместо того, чтобы лишить жизни меня. Затем я шел по дороге, рассуждая, как исполнить приказ Жака де Моле… С каждым шагом я все более убеждался, что одному это дело не по силам, и тут на моем пути возникаешь ты с двумя десятками братьев. Только я начну задумываться, как выбраться из безвыходной ситуации, как Господь дарит мне готовое решение. Разве это не чудо?

– Господь помогает всем, кто верит в Его силу, Его доброту.

– Все правильно, почтенный Жерар де Вилье. Однако ж надо действовать; наш Спаситель не сможет оказать помощь человеку, который сидит, сложив руки на коленях, и ожидает чуда.

– Действуй, Умбер де Блан. Коль тебе удалось сохранить хитон Спасителя, коль ты исполняешь приказ Великого магистра, то я и мои люди в полном твоем подчинении. – Приор великодушно и без сожаления уступил первенство, хотя сам имел на него больше прав.

Жерар де Вилье чувствовал, что этот человек может вывести его и оставшихся служителей ордена из тупика, в котором они оказались. И командор Оверни продолжал оправдывать его надежду:

– Благодарю тебя, Жерар… Великий магистр разрешил мне воспользоваться еще одной величайшей древней тайной. Она хранится орденом столь же долго, как и обретенный хитон Спасителя. Во времена первого Великого магистра – Гуго де Пейна – тамплиеры получили сведения, что в стороне, где заходит солнце, есть неведомая земля. На поиски ее отправился бесстрашный брат Годфруа де Сент-Омер, и удача не оставила его.

– Доблестного Годфруа де Сент-Омера мы всегда чтили, о его подвигах на Святой земле ходят легенды. Однако я ничего не слышал о великом открытии, совершенном храбрым рыцарем Храма.

– Сие неудивительно. Дабы результатами его долгого плавания не воспользовались недостойные люди, на великом капитуле было решено хранить главный подвиг Годфруа де Сент-Омера в тайне.

– Ты желаешь отправиться в неведомые земли? – понял Жерар де Вилье.

– Да. Без тебя и твоих братьев мне не повторить путь Годфруа де Сент-Омера. Плаванье будет трудным и долгим. Возможно, нам придется сгинуть в пути, вероятно, не все ступят на таинственный берег, неизвестно, как встретят нас его обитатели. Готовы ли твои братья к таким испытаниям?

– Не стоило задавать сей вопрос, – обиделся приор. – Меня беспокоит другое: сумеем ли найти неведомую землю в безбрежном океане…

– Уверен, что у нас получится. Доблестный Годфруа де Сент-Омер оставил описание своего плавания. Его дневник со мной. Карты неизвестных земель и даже около сотни слов, которые используют их жители, – все в этой шкатулке. – Умбер де Блан распахнул полу плаща.

– Остается добыть корабль, – размышлял Жерар де Вилье. – Чтобы купить или нанять его, необходимы немалые средства. У нас их нет; прежде чем заняться воровством на полях, мы покупали продукты – до тех пор, пока не истратили последний ливр.

– Разумеется, ты прав, – вспомнил, наконец, о деньгах командор. Он был среди несметных богатств и не взял ни единой монеты. От счастья, что удалось найти записи Годфруа де Сент-Омера, он упустил из вида, что нужно потратить немало средств, чтобы отправиться по его следам.

– Можно попытаться захватить корабль в порту, – предложил Жерар де Вилье. – Братья не разучились владеть оружием, а смелости им не занимать; некоторые плавали в качестве моряков на судах ордена. – Последующие размышления остудили воинственный пыл тамплиера. – Однако необходим огромный запас провианта, снаряжение… И… Мы не боимся опасностей, но останется ли после боя достаточное количество людей, способных управляться с кораблем.

– Нам не придется воевать за корабль. Золото, которое погубило моих тюремщиков, позволит нам обрести все необходимое для плавания. Недалеко от нас находится казна ордена, – продолжал открывать величайшие тайны ордена Умбер де Блан.

– Имеем ли мы право ею воспользоваться. Ведь деньги предназначены для освобождения Святой земли, – единственное, что взволновало Умбера де Блана.

– К сожалению, о великой цели придется забыть навсегда, – с горечью промолвил командор. – Жак де Моле был готов отдать казну ордена его врагам – лишь для того, чтобы сохранить хитон Спасителя. Воинам Гийома де Ногаре оставалось только ее взять, но золото тамплиеров не пожелало менять хозяина. Блеск бездушного металла помутил разум врагов, и безумцы перебили друг друга.

Второй раз за ночь Умбер де Блан открыл дверь тайной сокровищницы ордена, которая начала превращаться в проходной двор. За все время существования эта комната не видела столько людей, как за эту ночь. Впрочем, новых посетителей таинственного помещения потрясло совсем не то, что прежних.

– Надо бы предать земле этих несчастных. – В первую очередь Жерар де Вилье обратил свое внимание на мертвые тела, словно дьявольской рукой разбросанные по комнате.

– Они сами выбрали свою смерть, – произнес стоящий за спиной приора сержант. – Уместно ли сочувствие в твоих словах? Нуждаются ли в наших заботах их тела? Коль погибшему ордену Храма больше нет надобности в казне, оставим их вместе с золотом, которого они жаждали больше жизни.

– Ты не прав, Гийом, – недовольно поморщился Жерар де Вилье. – Не все, вероятно, пали жертвой золотого огня, который зажег в их душах сатана. Кто-то погиб смертью мученика. В любом случае, мы не имеем права осуждать никого из мертвых, иначе их грехи падут на наши головы. Мертвые ведь не могут исправить свои ошибки, раскаяться в преступлении, совершенном за миг до собственного конца; они лишены возможности попросить прощение – у людей, и у Господа в молитве.

– А ведь все было именно так, как ты предположил, почтенный Жерар, – удивился Умбер де Блан. – Вон те, например, молодые воины даже не прикоснулись к золоту. Они погибли, защищая своего командира.

Тамплиер подошел к телу Понсара де Севри, поднял его походный мешок и внимательно осмотрел его содержимое. Пергаментные свитки с печатями Гийома де Ногаре командор спрятал у себя под одеждой. Братьям Умбер де Блан пояснил:

– Мы похороним всех павших в этой бессмысленной битве, но многие их вещи могут быть полезны, а некоторые, возможно, спасут наши жизни.

Дорогу исполняющим волю короля!

Солнце приближалось к полудню, когда закончили с похоронами несчастных врагов, водой смыли кровь с пола казнохранилища, которая исчезла в трещинах, оставленных словно для такого случая землетрясением. Только после этого заглянули в сундуки. Братья взяли ровно столько денег, сколько было определено Умбером де Бланом и Жераром де Вилье. Можно было выдвигаться в путь, но человек не бездушная телега, которая, не зная устали, покорно тянется за лошадью. Хотя и телега ломается, если ей пользоваться достаточно часто и по плохой дороге. Жерар де Вилье посмотрел на своих воинов, улегшихся на холодном камне пещеры без всякой команды, и пришел к выводу:

– Далеко мы не уйдем, а в случае необходимости не сможем дать отпор.

Умбер де Блан знал, что пещеру желательно покинуть как можно скорее, но сам провел бессонную ночь и понимал состояние людей.

– Ты прав: придется остаток дня посвятить отдыху, – согласился Жерар де Вилье.

Приор Франции до этого времени лишь покорно трудился над исполнением замысла Умбера де Блана. Теперь он обрел надежду, что еще сможет принести пользу людям, прославить Господа в молитвах и делах. Тамплиер ясно увидел цель и стал деятельно заботиться о средствах ее достижения. Жерар де Вилье отправил троих человек в горы, чтобы они принесли в пещеру оставленные там вещи.

– Главное, – пояснил он командору, – пусть они доставят наши походные мешки. Мы не можем бродить по королевству Филиппа с сундуками, наполненными золотом, отмеченными к тому же вензелем ордена Храма.

Когда вернулись посланцы, приор осмотрел собранное имущество (одежду, кое-какую посуду, скромный запас пищи, доставшиеся от солдат Понсара де Севри трофеи) и пришел к выводу:

– Нам весьма кстати пришлись бы лошади. Без них мы обречены двигаться со скоростью черепахи.

– Деньги в твоем распоряжении, – посчитал уместным предложение приора Умбер де Блан.

Ближе к вечеру половина отрада Жерара де Вилье отправилась на поиск лошадей. Тамплиеры прекрасно знали окрестные деревни, и ливров им было приказано не жалеть, а потому они скоро стали обладателями табуна не только скаковых, но и вьючных лошадей.

Умбер де Блан не возражал против распоряжений приора. Небольшие разногласия возникли, когда начали обсуждать путь к морю. Ведь земли франков омывались солеными водами и на севере, и на юге!

– Английский король благодушен к тамплиерам. Эдуард направил свои послания правителям Арагона, Португалии, Кастилии, Неаполя с призывом не верить клевете, которая возводится на рыцарей Храма. Многие братья, которым удалось спастись в страшную пятницу, бежали на остров англов. Нам нужно пробираться в Бордо, – твердил Жерар де Вилье.

– Зачем нам владения Эдуарда? – удивился командор. – Уж не надеешься ли ты найти спасенье в его землях? Островное положение, конечно, позволяет Эдуарду быть независимым, но если на него встанет весь материк, то поменяется и отношение короля к рыцарям Храма. Даже самый сильный властитель не может быть независимым в этом мире; даже самое могущественное государство было когда-то покорено, или ему предстоит падение… Ничто не вечно, только царство Господа нашего не имеет конца.

– Помилуй, Умбер! Я думал вовсе не о спасении в Британии, а только о том, как достигнуть Бордо. Путь к этому портовому городу лежит по землям Аквитании, а ее жители сочувствуют тамплиерам. В Бордо, как утверждают, можно купить корабль любой вместимости.

– Полагаю, пути бегства тамплиеров уже известны королевским соглядатаям. У нас большая вероятность угодить в засаду в живописных окрестностях Бордо, среди знаменитых его виноградников. Гийом де Ногаре – человек подлый, но дьявол наградил его великим хитроумием.

– Господь поможет нам в схватке с дьяволом! – уверенно промолвил Жерар де Вилье.

Утром следующего дня мимо руин Монсегюра проследовал отряд тамплиеров и направился на север. Впереди его, в белом плаще с красным крестом на груди, скакал Этьен де Вилье; правая рука юноши сжимала черно-белое знамя. Двигались воины не спеша, останавливаясь в деревнях и беседуя с окрестными жителями. Обычно это общение начиналось с вопроса: «Какая дорога приведет нас в Бордо?» Тамплиерам конечно же отвечали на вопрос и указывали путь, но отношение местных жителей к ним было различным.

Некоторые франки, завидев крест на белом плаще, усиленно крестились; им казалось, что видят пришельцев из иного мира. Другие избегали приближаться к сделавшим небольшой привал рыцарям Храма – ведь уже продолжительное время инквизиторы и королевские чиновники убеждали народ, что храмовники продали свои души сатане. Но большинство людей, встречающихся на пути, выражало свое сочувствие – и не только жестом, взглядом или словом; тамплиерам несли хлеб и прочие нехитрые продукты, иногда рука, одетая в жалкие лохмотья, совала тамплиеру медные монетки.

Так, не торопясь, отряд Умбера де Блана приближался к Тулузе. От главного города провинции Лангедок путешественников отделял только лес. Тамплиеры вошли в него, но тут же свернули с главной дороги на едва приметную тропинку. Продираясь сквозь ветви, братья вышли на небольшую поляну и остановились. Здесь из походных мешков было извлечено одеяние королевских стражников. (Его сняли с погибших в пещере воинов Понсара де Севри, постирали, аккуратно заштопали места, продырявленные мечами.) Плащи тамплиеров были отправлены на самое дно мешков. Последним спрятали знамя с девизом «Не нам, не нам, а имени Твоему», которое Жерару де Вилье с усилием пришлось отнимать у племянника.

Сержант Гийом из Бургундии получил одежду Понсара де Севри. Такой чести он удостоился благодаря громоподобному голосу. Приор Франции и командор Оверни, как личности известные, предпочли затеряться в толпе братьев в простых солдатских платьях. Бургундец великолепно вошел в новую роль; в его голосе звучали нотки, которые заставляли окружающих беспрекословно подчиняться. Причем магическое действие Гийома распространялось не только на братьев, вынужденных принять игру, призом в которой были спасенные собственные жизни.

Более отряда тамплиеров не существовало, но самым волшебным способом возник отряд королевских стражников. Перевоплощенные воины сделали в лесу приличный крюк, пока не вышли на параллельную дорогу. Она также вела к Тулузе, но путешественники сменили не только одежду, но и направление движения. Весьма бодрым шагом, иногда подстегивая лошадей шпорами, только что родившиеся королевские стражники удалялись от столицы Лангедока.

Тамплиеры почувствовали сразу, как изменилось отношение к их отряду со стороны окружающего мира. Крестьяне теперь не торопились делиться последним куском хлеба, но спешили убраться подальше с пути следования королевской стражи. Тамплиеров такая реакция устраивала в том смысле, что они остались неузнанными. Но расслабиться им не довелось…

Впереди возник столб пыли, и он довольно спешно двигался навстречу тамплиерам. Недаром братья напряженно вглядывались вперед, сжимая рукояти мечей. Возмутитель дорожной почвы оказался отрядом королевских наемников числом не менее пятидесяти воинов.

Пожалуй, железное спокойствие хранил только бургундец. Он достал грамоту с печатью Гийома де Ногаре и, размахивая ею, помчался навстречу многочисленным врагам.

– Дорогу исполняющим волю короля! – суровым басом прокричал сержант.

Наемники покорно свернули на придорожную траву и подняли руки, приветствуя скачущих тамплиеров. Братья сдержанно поприветствовали любезных воинов и пришпорили коней.

– Они ведь спешат за нашими душами, – предположил Жерар де Вилье. – Бедняги будут мчаться до самого Бордо.

– Надеюсь, они не остановятся в Тулузе, – ответил Умбер де Блан. – Твой сержант прекрасно справился с новыми обязанностями; никто из врагов даже не пытался взглянуть на грамоты Гийома де Ногаре. С радостью буду ему подчиняться до тех пор, пока не получим в свое распоряжение корабль.

– В море тем более придется исполнять его приказы, – усмехнулся приор. – Гийом – превосходный моряк.

Нисколько не таясь, но двигаясь довольно скоро, тамплиеры вышли на дорогу, ведущую к Марселю.

Древний город, основанный в античную пору греками из Малой Азии, видевший Гая Юлия Цезаря и его непобедимые легионы, равнодушно принял два десятка королевских воинов. С началом эпохи крестовых походов на его улицах было воинов больше, чем жителей, – ибо все перевозки и торговля с Заморьем шла через Марсель. И даже потеря Святой земли не умалила возросшего значения города, все также многолюдно было на его улицах.

Тамплиеры вошли в город вечером, и сразу потянулись к порту – туда, где у причалов качались на мелкой волне суда и суденышки. Это было их единственной ошибкой за все время путешествия. Ночью невозможно было найти хозяина корабля, чтобы начать хотя бы торг, а охранявшие суда матросы не знали, как относиться к бродившим по берегу возбужденным «королевским солдатам». По крайней мере, все встретившиеся у них на пути смотрели на переодетых тамплиеров подозрительно. Наконец, они решили устроиться на ночлег и приятным сном закончить напряженный день, но и тут братьям не повезло: все ближайшие постоялые дворы были заняты моряками, и они не собирались уступать свои места королевским солдатам, к которым не испытывали симпатий. Уставшие, голодные, на ходу засыпавшие, тамплиеры рисковали и дальше остаться без отдыха, которого настоятельно требовало бренное тело.

Жерар де Вилье от безысходности вспомнил, что его хороший знакомый был аббатом монастыря Святого Виктора.

Фиванский легион

Аббат Мартин узнал приора и командора даже ночью и в непривычной одежде.

– Проходите, проходите, – гостеприимно суетился настоятель монастыря, не расспрашивая о цели визита и совершенно позабыв, что сегодняшние посетители объявлены преступниками.

– Найдутся ли у тебя, отец Мартин, места на одну ночь для усталых путников, – на всякий случай поинтересовался Умбер де Блан и уточнил: – Нам бы соломы для двух десятков человек.

– В аббатстве имеется достаточно мест для всех братьев, и вы получите не только по охапке соломы, – обнадежил нечаянных гостей отец Мартин. – Монастырь наш – один из самых древних в Галлии, и мы призваны заботиться о множестве паломников, идущих на поклонение к святыне.

Довольные братья дружно потянулись вслед за аббатом по длинному коридору. Он был увешан картинами как со знакомыми библейскими сюжетами, так и никогда не виденными ранее. Бургундец Гийом задержался у огромной картины, изображавшей массовую казнь с помощью топора.

– Какие необычные наряды и оружие! – произнес он. – Кажется, это римляне… Но почему они казнят сами себя?!

Аббат словно ждал подобных вопросов, чтобы рассказать обо всем, что имело отношение к монастырю:

– На картине изображена казнь Фиванского легиона. Слышал ли ты, любознательный брат, о сем событии?

– Не очень много, – признался Гийом. – Я лишь убедился с твоих слов, что на картине изображены римляне и они казнят собратьев, принявших веру Христову…

– Все верно, – согласился аббат. – Прискорбное действо, которое ты видишь на картине, произошло тысячу лет назад. Римская империя переживала тревожные времена, в Галлии и Испании против владыки мира возмутилось местное население. Багауды (так назывались восставшие галлы) занимались не только разбоем, но вступали в противоборство с римскими гарнизонами. Для усиления своего войска в Галлии император Максимиан вызвал из Египта Фиванский легион.

Умбер де Блан и Жерар де Вилье много раз посещали знаменитый монастырь и знали, о чем говорил и еще будет говорить отец Мартин. Однако большинство тамплиеров были здесь впервые и с интересом слушали аббата. Командиры решили, что братьям будет полезно послушать древнюю историю, и не стали перебивать многословного аббата.

– В 286 году по Рождеству Христову багауды были разбиты. Для Фиванского легиона собственная победа стала трагедией. Дело в том, что легион со своим командиром Маврикием принял в Египте христианство, а император Максимиан был злейшим врагом веры Христовой. После победы было решено принести благодарственную жертву языческим богам. Легионеры Маврикия твердо и решительно отказались участвовать в действе, чем привели в ярость императора. Максимиан приказал подвергнуть непослушный легион децимации. Весьма редкая казнь применялась для наказания подразделения, проявившего боязнь на поле боя. Фиванский легион поплатится за храбрость – каждый десятый воин (на которого указал жребий) положил голову под топор ликтора.

– Именно этот момент изображен на картине? – догадался Гийом. – Но что стало с девятью легионерами, которые остались от десятка?

Человек незнатного происхождения – аббат был одинаково вежлив со всеми: графом или ремесленником, бароном или крестьянином. Он терпеливо продолжил свой рассказ, радуясь любознательному собеседнику:

– Казнь отнюдь не удовлетворила императора; уж слишком мужественно и легко расставались с жизнью христиане-легионеры, а Максимиан желал увидеть страх и покорность. Он приказал окружить мятежный легион всеми имеющимися в тех краях воинскими подразделениями и назначил новую децимацию. Легионеры-копты с такой же легкостью и даже радостью, как и товарищи накануне, возвращали Господу душу столь же чистой, как и полученная вначале жизни. И вновь ни один легионер не поклонился Юпитеру, Минерве, Юноне. Рассвирепевший Максимиан предупредил оставшихся в живых легионеров, что ни одному из них не удастся избежать смерти, если не воздадут должное древним римским богам. В ответ император получил от Фиванского легиона письмо, в котором воины изложили причины, коими они руководствовались в своих действиях:

«Император, мы – твои солдаты, но также и солдаты истинного Бога. Мы несем тебе военную службу и повиновение, но мы не можем отказываться от Того, кто наш Создатель и Властитель, даже при том, что ты отвергаешь Его. Во всем, что не противоречит Его закону, мы с величайшей охотой повинуемся тебе, как мы это делали до настоящего времени. Мы приняли присягу Богу прежде, чем мы приняли присягу тебе. Ты не сможешь испытать никакого доверия нашей второй присяге, если мы нарушим первую. Мы признаем Бога Отца, Создателя всего сущего, и Его Сына, Господа и Бога Иисуса Христа. Мы видели наших товарищей, усеченных мечом, мы не оплакиваем их, а, скорее, радуемся их чести. Ни это, ни любое другое происшествие не соблазнили нас восстать. В наших руках оружие, но мы не сопротивляемся, потому что мы предпочли бы умереть невинными, чем жить во грехе».

Максимиан понял, что легионеры-христиане не совершат поклонения римским богам; с другой стороны, приказ императора должен быть исполнен – либо смерть. Потому отряды, окружившие непокорный легион, пошли в атаку против сослуживцев, словно против самых опасных врагов. Воинские предосторожности оказались излишними: фиванские легионеры даже не пытались оказывать сопротивление, они отложили мечи и добровольно предоставили шеи палачам.

Фиванские легионеры с радостью последовали за Тем, Кто также покорно отправился на крест, Кто, подобно агнцу, не отворил Свои уста. Так безумная жестокость тирана в один день сотворила ангельский легион мужей, которые своей мученической смертью прославили имя Господа нашего.

– Страшная и прекрасная история! – воскликнул Гийом. – Святой Виктор был одним из солдат Фиванского легиона?

– Да, – согласился аббат Мартин. – Только он погиб не в тот день. Часть солдат, по делам службы, отсутствовала в лагере. Император приказал найти всех легионеров и предать казни. Солдаты Фиванского легиона лишились своих голов в Германии, Швейцарии, Италии… Виктор был схвачен в Марселе и доставлен к императору. Максимиану очень хотелось сломить волю хоть кого-то из непокорного легиона. Виктора бросили в тюрьму, где часто подвергали пыткам. Он не только не отрекся от Христа, но между истязаниями обратил в христианство трех римлян – Лонгина, Александра и Фелициана. Наконец, Виктору предложили принести жертву статуе Юпитера. Фиванский легионер подошел к бесчувственному идолу и толкнул его ногой. За этот поступок Виктор лишился чести быть казненным как римлянин – путем отсечения головы; он погиб, будучи раздавленным мельничными жерновами. Спустя сто лет на месте мученической смерти святого Виктора Иоанн Кассиан основал наш монастырь.

– А что же император? Он продолжал издеваться над христианами?! – Гийому казалось, что за сотворенное зло Максимиан непременно должен был ответить не только на том, и на этом свете.

– Император Максимиан потерял то, что любил более всего на свете – и это не сын и дочь, не родные и друзья… Впрочем, начну не с самого его конца, – решил сменить аббата Жерар де Вилье. Римскую историю он знал лучше всех, здесь присутствующих, и не смог удержаться, когда появился повод удивить своими познаниями. – Максимиан случайно появился на римском троне; родился он в семье крестьянина-поденщика. Однако воином он был превосходным; ценивший людей за истинно римские качества, император Диоклетиан приблизил к себе храбреца. В 286 г. после успешного подавления восстания багаудов император сделал Максимиана своим соправителем с титулом Августа. То было страшное время для христиан, они подвергались ужасным гонениям во времена Диоклетиана. Особенной изобретательностью отличался Максимиан. Он завел медведей, огромной величины и необузданной свирепости. Когда императору хотелось развлечься, он приказывал бросать им на корм человека. Он настолько привык наслаждаться ужасными зрелищами, что не приступал к обеду, пока не потешит свою черную душу видом пролитой крови.

Для христиан была изобретена еще одна мучительная смерть – пытка медленным огнем. Их привязывали к столбам, а под ступни подносили слабый огонь; факел держали, пока кожа ног не отделялась от костей. Затем факелы подносили к отдельным частям тела, тушили о них огонь – продолжалось терзание до тех пор, пока на теле не оставалось ни одного живого места. Между тем уста обреченных омывали водой, чтобы они не слишком скоро испустили дух. Иногда человека мучили таким образом несколько дней. Затем разводили большой костер и сжигали обгоревшие тела. Собранные кости, растолченные в прах, выкидывались в реку или море.

– Да как долго Господь позволял Максимиану творить такие зверства?! – не выдержал сержант, стоявший подле любознательного Гийома.

– Развлечения Максимиана начали угнетать друга, который это чудовище возвысил; он же и сверг его с вершины власти. Диоклетиан также не испытывал симпатий к христианам, но он убедился в безобидности чужой религии. В отличие от соправителя, он не находил причины проливать кровь людей чужой веры и тем нарушать спокойствие империи. Император говорил, что достаточно и того, если слуги его дома и воины будут держаться религии предков. В 305 г. Диоклетиан объявил, что он слагает с себя власть, и уговорил Максимиана последовать его примеру. Государственные дела были переданы Констанцию и Галерию. Максимиан утратил власть, но в тот же день понял, что лишился самого дорогого. Остаток жизни он посвятил попыткам вернуть так глупо потерянный смысл жизни.

В следующем году преторианские легионеры устроили бунт и неожиданно провозгласили императором Максенция – сына Максимиана. Отрекшийся император поспешил в Рим, не жалея ни лошадей, ни себя. Разочарование наступило скоро: сын не только не спешил передать власть отцу, но и делиться ею не собирался. Несчастный старик, затаивший глубокую обиду на собственного отпрыска, отправился к другу. Он принялся просить Диоклетиана вернуть обратно когда-то сложенную власть, так как новые императоры якобы не справляются со своими обязанностями. Диоклетиан, счастливо проводивший время в своем уединенном поместье, лишь рассмеялся. Он произнес: «Если б ты, дорогой друг, видел, какую капусту я вырастил собственными руками, то не стал бы приставать ко мне с подобными мелочами».

Что только не делал престарелый Максимиан, чтобы вернуть себе утраченное положение. Он отправился в Галлию, наместником которой был Константин – сын императора Констанция. Чтобы склонить влиятельного правителя на свою сторону, Максимиан выдал за него свою дочь Фаусту. Затем снова вернулся в Рим и пытался управлять империей вместе с сыном. Однако сила и влияние были на стороне Максенция. Зависть к успехам сына толкнула Максимиана на чудовищный поступок. Однажды он собрал войско и римлян, как будто желая поговорить с ними о потрясениях и неурядицах в государстве. Когда речь властолюбца достигла апогея, он вдруг положил руку на плечо сына. «Вот виновник всех бедствий!» – воскликнул Максимиан и сорвал с Максенция пурпурный императорский плащ. В следующий миг отец столкнул опешившего сына с ораторского возвышения.

Легионеры поймали падающего Максенция в свои объятия и на руках понесли его обратно на ростры. Гневный ропот сопровождал их движение в сторону властолюбивого старика. Максимиан с юношеской прытью поспешил завершить свое неудавшееся представление бегством. В тот же день он покинул Рим, из страха перед собственным сыном. Стопы его направились в Галлию – край, где он блестяще начал карьеру в качестве соправителя Диоклетиана, утопив в крови восстание багаудов, где погубил Фиванский легион…

Максимиан в качестве частного лица нашел приют у своего зятя Константина. Но вот в 310 г. в Галлию вторгаются франки, и Константин с войском отправляется в поход. По прошествии нескольких дней Максимиан облачается в пурпурный императорский плащ, завладевает казной зятя и тратит ее на подкуп оставшегося войска. Одновременно против Константина распускаются грязные слухи, в ход идет самая черная клевета.

И вновь все усилия напрасны. Узнав о кознях, Константин поспешил в собственный дворец, который оказался занят тестем – причем не в качестве доброго гостя, но хозяина. Большинство воинов тут же покинуло узурпатора, прихватив с собой щедрые подарки, полученные накануне. Максимиан пытался спрятаться в Массилии, но был выдан жителями.

Константин простил тестю воровство его власти и разорение казны. Он даже позволил мятежному родственнику остаться во дворце на правах гостя. Но Максимиан все не мог успокоиться. Он обращается к дочери со слезами и щедрыми обещаниями и подстрекает ее предать мужа. Фауста соглашается, и вместе с отцом разрабатывает план убийства Константина.

И вот глубокой ночью Максимиан счастливо минует беспечную охрану и через открытую Фаустой дверь проникает в опочивальню императора. В темноте он с яростью обрушивает короткий меч на мирно сопящего человека. Довольный, весь забрызганный кровью, Максимиан выходит в коридор и здесь сталкивается с Константином, идущим навстречу ему с толпой вооруженных людей. Окровавленный меч падает из рук изумленного старика. Оказалось, дочь передала все замыслы отца мужу. В опочивальне вместо императора приказали лечь презренному евнуху – его и изрубил в темноте Максимиан. Все действа оказались частью комедии, а потому на лицах играли довольные улыбки. Не смеялся только Максимиан и порубленный в куски несчастный скопец.

Хороший военачальник – он победил многих врагов Рима, но проиграл в борьбе за власть, которую вел с самыми близкими людьми. Теперь великий властолюбец должен был уйти не только из власти, но из жизни. Максимиану предложили выбрать род смерти, в таких случаях римляне предпочитали меч или топор палача, но избрал самый позорный и презираемый – с помощью удавки.

– Действительно, странное пожелание, – проронил Гийом. – Похоже, Господь отнял у этого жестокого человека разум, коль перед смертью он совершал одни только глупости. Потому и выбрал излюбленное сатаной орудие смерти.

– Господь ему Судья, – смиренно произнес отец Мартин.

Аббат только сейчас заметил, что гости чрезвычайно утомлены и пора бы вспомнить о присущем монастырю гостеприимстве. Тамплиеров попотчевали скромным монашеским ужином (впрочем, храмовникам он показался изысканным) и разместили в кельях – по три человека. Жерар де Вилье и Умбер де Блан пригласили к себе сержанта Гийома – он заслужил подобной чести своим командованием в пути.

Польщенный сержант вовсе не зазнался; бедняга напряженно думал, как ему отблагодарить начальников за то, что позволили исполнять их должность, а теперь любезно предложили почивать на соседнем ложе.

День был насыщенным событиями, и вечер с историей о Фиванском легионе не прибавил спокойствия во встревоженные души беглецов. Однако тамплиеры, привычные к опасностям и необычным жизненным ситуациям, умели заставить себя отдыхать и набираться необходимых сил. Приор и командор понимали, что завтрашний день будет не менее трудным, чем предыдущий, а потому, поворочавшись немного, они приказали всем мыслям оставить их головы и благополучно уснули.

Только Гийом не желал расставаться с людьми из только что услышанной истории. Их боль и муки, вера и мужество, жизнь и смерть святого Виктора и всего Фиванского легиона, казалось, пришли через душу и мозг сержанта и не могли их покинуть.

Далеко за полночь сомкнулись и его веки. Недолго длился отдых Гийома. Неожиданно, не открывая глаз, он бодро поднялся, оделся и покинул келью.

«Сафита»

Гийом появился ранним утром. Братья уже занимались сборами в путь; им было желательно как можно скорее покинуть землю франков. Потому отсутствие колоритного тамплиера не осталось незамеченным.

Сержант вернулся не один; за руку он вел человека, который не упирался в силу бессмысленности этого занятия, но и, судя по выражению лица, желания идти за Гийомом не имел.

– Где ты был, Гийом? И кто этот человек? – строго спросил Жерар де Вилье. Дисциплина у тамплиеров всегда была железной, а перед лицом опасности братья без приказа командира не имели права совершить даже шага.

– Прости, доблестный Жерар де Вилье, и вы, братья, простите. Вместе со всеми я лег спать. – Гийом как можно короче постарался изложить все, что произошло с ним. – Едва я сомкнул глаза, как передо мной предстал святой Виктор – точно в таком римском одеянии, как на картине. Мученик повелел идти вслед за ним. Разве мог я не подчиниться? Я даже не сразу понял: происходит это во сне или наяву. Мы шли друг за другом до тех пор, пока не оказались в марсельском порту. Внезапно покровитель монастыря исчез, словно растворился в воздухе. Самое удивительное, на том месте, где стоял святой Виктор, возник великолепный неф, именно тот, который нам нужен.

– Корабль – это видение? – уточнил Умбер де Блан.

– Нет! Он из самого лучшего, самого настоящего дерева! – восторженно промолвил Гийом. – Я поверил в это, когда поднялся на палубу нефа и начал искать его хозяина.

– Но кем является человек, которого ты почему-то держишь за руку? – Рассказ о явлении святого Виктора переменил отношение Жерара де Вилье к нарушителю дисциплины; теперь голос его веял не суровостью, но любопытством.

– Это добрый ломбардец Франческо, который по случайности владеет нашим судном, но выразил желание его продать, – живо пояснил сержант.

– Мне бы не хотелось продавать неф, тем более загружен вином и вяленым мясом, – пролепетал немного осмелевший торговец.

– Что-о-о?! – прорычал Гийом. – Разве на палубе корабля ты не пообещал вернуть его настоящему хозяину? Ты получишь все деньги, потраченные на покупку судна… хотя не понимаю: почему мы должны покупать собственный неф.

– Когда чужая коленка сдавливает горло, можно пообещать продать и отца с матерью, – прошептал ломбардец столь тихо, что, кроме него самого, никто слов не расслышал.

– Что ты бормочешь себе в нос? – подозрительно посмотрел на своего пленника сержант.

– Ты уверен, Гийом, что этот добрый человек желает продать неф? – начал сомневаться Умбер де Блан.

– Его корабль должен быть нашим!

– Почему, Гийом? Насколько я понимаю, этот человек не желает расставаться со своим кораблем. – Жерар де Вилье также не мог разобраться в ситуации.

– …своим кораблем?! – возмутился сержант, испугав до смерти ломбардца интонациями голоса. – Он стал владеть им не прежде, чем я стал начальником отряда королевской стражи. – Гийом со злостью бросил наземь плащ Понсара де Севри.

– Добрейший Гийом, объясни, наконец, чем тебя поразил корабль этого купца.

– Его корабль – есть моя «Сафита»! Это же лучший неф ордена Храма, названный в честь неприступной крепости в Сирии. Если б не наше горестное положение, я бы искренне рассмеялся: Сафита-замок, который многие десятилетия мужественно и гордо стоял на пути сарацин, пал жертвой землетрясения; «Сафита»-корабль, счастливо переживший не один десяток битв с иноверцами, оказался пленником ломбардским купцом.

– Не объяснишь ли нам, Франческо, каким образом ты стал обладателем «Сафиты»? – спросил Умбер де Блан.

– Король устроил распродажу кораблей тамплиеров. Среди прочих был выставлен на торги и этот великолепный неф. У меня есть купчая на «Сафиту» – сделка совершена по всем правилам.

Гийом выхватил из рук ломбардца пергамент, развернул его и возмущенно воскликнул:

– Красноносый продал мою обожаемую «Сафиту» за полцены!

– Филипп не имел права распродавать корабли тамплиеров, – сурово промолвил Жерар де Вилье. – Орден Храма подчиняется только Великому понтифику, и только он может распоряжаться имуществом тамплиеров. Насколько я знаю, Климент договорился с королем, что все принадлежащее ордену Храма имущество должно быть передано госпитальерам с тем, чтобы они использовали его на дело освобождения Святой земли.

– Все верно ты говоришь, Жерар, но Франческо не виновен, что алчность некоторых особ выше всех человеческих правил, – произнес Умбер де Блан, ознакомившись с документом ломбардца. – Сделка совершена по закону. Нам остается только просить доброго Франческо продать нам «Сафиту».

Ломбардец напряженно молчал.

– Пойми, Франческо, святой Виктор не случайно привел Гийома к нефу, который достался тебе. «Сафита» непременно должна вернуться к нам, – как можно мягче Умбер де Блан принялся склонять ломбардца к продаже вещи, с которой тот не желал расставаться. – Мы предлагаем тебе двойную цену.

Владелец нефа понял, что хорошее отношение к нему со стороны Умбера де Блана – это настоятельное приглашение договориться с тамплиерами. С «Сафитой» придется расстаться; и лучше сделать это сейчас, когда за нее дают хорошие деньги.

– Но как быть с товаром, загруженным на неф? – осторожно произнес купец. – Корабль, который смог бы принять груз на борт, должен подойти в Марсель дня через два-три. Располагаете ли вы этим временем?

– Нет необходимости дожидаться другого судна, – мгновенно решил вопрос Умбер де Блан. – Мы покупаем товар по цене, которую ты желал получить после его продажи.

– В таком случае мне остается только забрать обещанные деньги.

– Жерар де Вилье, будь добр, рассчитайся с любезным Франческо, а вы братья поспешите на «Сафиту». Гийом укажет путь. Кстати, на корабле он главный, и все должны выполнять распоряжения капитана.

«Сафита» соответствовала восторгам Гийома. То был превосходный двухмачтовый неф, сработанный прославленными венецианскими судостроителями. Высокие борта, обитые листовой медью охраняли палубу от морских волн и пиратских стрел, несущих огонь. Еще выше поднимались многоярусные надстройки в носу нефа и на его корме. В случае нападения здесь занимали позиции воины и с высоты своего положения обстреливали безумцев, дерзнувших напасть на самый совершенный корабль. На мачте был оборудован прекрасный наблюдательный марс.

«Сафита» действительно являлась именно тем судном, которое было необходимо беглецам еще и потому, что она была рассчитана на движение только под парусами. Стоявшие по обе стороны от нефа галеры были весьма неплохи, но требовали множества гребцов. Но тамплиеры не могли позволить себе взять на судно лишних людей.

Не самый большой неф мог вмещать до восьмисот человек, на нем же предстояло плыть всего лишь двум десяткам. Он был весьма прост в управлении, однако чтобы неф не стал игрушкой для морских волн, его необходимо было нагрузить. Тамплиерам повезло, что они купили «Сафиту» вместе с грузом, но и его оказалось недостаточно. Остаток дня тамплиеры закупали все, что может пригодиться в длительном плавании.

Заботы этого дня не позволили храмовникам провести в молитве положенные литургические часы. Лишь на вечерне все собрались у алтаря, который сохранился на судне в нетронутом виде. Рыцари надели белые плащи, а сержанты коричневые. Вполголоса, чтобы не привлекать внимания, они пропели положенные уставом псалмы, произнесли обычные молитвы. Затем братья шепотом, с великим духовным неистовством, благодарили святого Виктора и Господа за необычное везение, которое сопровождало отверженных беглецов в последнее время. Наступила полночь, но братья продолжали без устали благодарить Небесного Отца за счастливое обретение «Сафиты». Впереди тамплиеров ждал труднейший путь в неизвестность, но они увидели помощь Господа и твердо верили, что Он не оставит рабов Своих. Отверженные миром знали, что одолеют все трудности, потому что с ними Иисус Христос.

Умбер де Блан сделал над собой усилие и поднялся с колен. Братья покорно последовали его безмолвному приказу. Необходимо было потратить на отдых остаток ночи, чтобы завтра немногочисленная команда могла управляться с парусами.

Удача продолжала сопутствовать тамплиерам. Вместе с утром неожиданно пришел хороший ветер с востока.

– Поднять якоря! – приказал Гийом.

Корабль, словно птица, выпорхнул из гавани Марселя и полетел в сторону Геркулесовых столбов. Новый порыв ветра сорвал с большого паруса кусок ткани, и большой крест тамплиеров затрепетал под облаками. Франческо после покупки судна приказал закрыть красные кресты, но матросы сделали это не слишком хорошо. Вслед за первым появился крест и на втором парусе. На берегу в изумлении застыли зеваки, королевские солдаты грозно замахали обнаженными мечами.

Тамплиеров переполняла гордость, некоторые со слезами счастья смотрели на внезапно явившиеся кресты; и они не собирались исправлять оплошность команды ломбардца.

– Попробуй догони! – крикнул Гийом в сторону грозивших солдат.

Быстроходный неф стремительно удалялся, бегающие по набережной люди становились все меньше и меньше, пока не превратились в муравьев.

Тамплиеры продолжали смотреть на исчезавшую землю, мысленно прощаясь с ней навсегда. В это время на сушу надвигались черные тучи. Они смешивались друг с другом, и от их передвижений казалось: на небе шла битва. В некоторых местах появлялись светлые фигуры, но порывы ветра пригоняли новые грозовые облака. Над «Сафитой» продолжало светить солнце, но людям с палубы было тревожно и больно видеть, как потемнел даже воздух над прибрежной полосой. Тьма окутала Францию среди дня.

Нельзя вернуть вчерашний день

– Где Умбер де Блан?! Где может скрываться командор Оверни?! – Великий магистр из места своего заточения однажды услышал крики разъяренного Гийома де Ногаре.

Толстые стены темницы не пропустили к ушам Жака де Моле ответы рыцарей Храма, над которыми учинили допрос. Поскольку, обычно сдержанный в эмоциях советник продолжал орать нечеловеческим голосом, то стало понятно, что Гийом де Ногаре проиграл эту битву с тамплиерами. И теперь допросы и пытки ничего ему не дадут… но это знал лишь один человек – Великий магистр ордена Храма. Жак де Моле понял, что план удался даже лучше, чем задумывался: хранитель королевской печати не добрался до братской казны – и оттого он сейчас в ярости. Умберу де Блану удалось бежать. Но главное, спустя долгое время не отыскались следы командора Оверни, а это значит: хитон Спасителя покинул землю франков.

Несколько дней Великий магистр радовался неожиданному открытию, совершенному благодаря несдержанности Гийома де Ногаре. Тюремщики, впервые увидевшие улыбку на устах Жака де Моле, решили, что тамплиер лишился ума. Впрочем, недолго продолжалось необычное для заключенного поведение. Радость от спасения величайшей реликвии – главного сокровища ордена – сменилась осознанием того, что он никогда не увидит хитон Спасителя, никогда не прикоснется к нему, не сотворит над ним молитву. Настроение Великого магистра продолжало меняться от радости к огорчению, и наконец, главным человеком ордена овладела апатия. Ему стало все равно, что произойдет с ним и с орденом Храма. Подобное настроение было совершенно некстати, потому что появилась реальная возможность спасти орден, или хотя бы многих его братьев от смерти и заточения. И Жак де Моле не смог ее использовать.

В христианском мире начали ходить слухи, что французский король присвоил собственность тамплиеров; а самые смелые говорили, что из-за денег орден Храма и был уничтожен. Филипп Красивый не был отчаянным храбрецом, а потому почел за лучшее затаиться и несколько лет не производить никаких действий с тамплиерами, а также с их имуществом. Что ж… Время стирает в памяти людей даже собственные успехи и боль. Мир стал забывать о храмовниках, к радости короля. Но… Монарх, совершивший немало вероломных поступков с целью поправить опустевшую казну, на сей раз изменил собственному правилу. Оно гласило: любое начатое дело следует доводить до конца в кратчайший срок; иначе появятся другие люди, которые поставят последнюю точку совсем не там, где предполагал человек, прошедший начальную и самую трудную часть этого дела.

Неожиданно глава христиан – Климент V – потребовал от короля допустить его уполномоченных к томящимся в тюрьмах тамплиерам. Слабовольный и зависимый от Филиппа, Великий понтифик собрал в кулак остатки воли и приступил к судебному разбирательству, коего устал ждать христианский мир. В противном случае Климент утратил бы остатки своего авторитета; ведь орден Храма подчинялся только ему и только Великий понтифик имел право его судить.

В свою очередь, королю Франции недоставало наглости и сил, чтобы отвергнуть законы, на которых держалось тогдашнее мироустройство. Итак, посланники Климента появились в тюрьмах, где содержались тамплиеры, и последние, иные искалеченные и полусгнившие, поверили, что в этот мир вернулась справедливость. Они искренне каялись в клевете на самих себя, и их выслушивали – впервые за последние годы.

– Все обвинения, – с жаром повествовал рыцарь-тамплиер Понсар де Жизи, – касающиеся отречения от Иисуса Христа, плевка на крест, мужеложства и прочих гнусностей, были ложными; все то, в чем братья ордена и я сам, исповедались ранее, было ложным, и они сделали сие только потому, что их пытали, а также оттого, что тридцать шесть братьев ордена умерли в Париже, как и множество других в прочих местах, вследствие пыток и мучений.

Один из кардиналов удивился:

– С каких пор рыцарям Храма стал известен страх? Тамплиеры ведь появились и существовали на Святой земле – среди сарацинского окружения. Каждый день они смотрели в лицо опасности и умирали чаще, чем обычные воины. Твои братья предпочитали смерть и пытки в плену неверных измене Христу и своим обетам. Что же тебя испугало до такой степени, что ты совершил ужаснейшие признания?

– Меня пытали водой и огнем; девять недель меня и прочих братьев, держали на хлебе и воде, – торчащие кости, обтянутые лишь кожей, подтверждали слова тамплиера. – Братья в плену неверных умирали с радостью, погибая за Святую землю, терпя от врагов те муки, что и наш Спаситель на кресте. У нас же страдало тело и плакала душа, потому что братьев ордена ждала самая бессмысленная и несправедливая смерть. Мы надеялись, что Великий понтифик озаботится судьбой своего преданного ордена и правда вновь будет торжествовать. Ради того, чтобы сохранить жизни до часа истины, я и мои братья пошли на презренные уловки. Теперь мы все молимся, чтобы Господь послал вам терпения и сил справедливо во всем разобраться.

– Великий понтифик гораздо скорее занялся бы делом ордена Храма, если б не было множества чудовищных признаний, – заметил архиепископ Нарбоннский. – Я недоумеваю, как можно так себя оговорить даже под страхом смерти?!

– Все очень просто, архиепископ. Я был готов к смерти с той минуты, как впервые надел белый плащ с красным крестом, – произнес тамплиер. – Вместе с одеянием рыцаря Храма ко мне пришла уверенность, что во славу Господа я смогу без страха лишиться головы, взойти на костер, быть сваренным в кипятке либо смоле. Я был готов к скорой смерти. Но я настолько же оказался неспособен выносить долгие страдания, в которых нахожусь более двух лет.

– Не беспокойся, Понсар де Жизи, – обнадежил пленника епископ Лиможа, – дело ордена решится по справедливости.

– Ни мгновения не сомневаюсь в этом! – горячо воскликнул тамплиер. – Только опасаюсь, что могу не дожить до этого времени. Нельзя не заметить, как омрачились лица прево и нашего главного тюремщика после моего признания.

Уполномоченные Папы дали указания Филиппу де Воэ и Жану де Жанвилю: никоим образом не издеваться над Понсаром де Жизи.

С жалобами пришло множество тамплиеров, но уполномоченные Папы должны были оправдать либо осудить орден, а не каждого его члена в отдельности. Неграмотным братьям из низших сословий, несмотря на свою многочисленность, трудно было соперничать с коварным интриганом и опытным юристом – Гийомом де Ногаре. Братья-сержанты на допросах растерянно запинались, путались в показаниях, иногда противоречили сами себе.

Переломить ситуацию в пользу ордена могло его руководство, но оно повело себя весьма странно. Казалось, Господь покинул этих людей, забрав при этом разум и волю.

Генеральный смотритель ордена – Гуго де Пейро – заявил уполномоченным, что свои показания в защиту ордена он даст только лично Великому понтифику.

– Так зачем же ты здесь?! – с недоумением спросил Жиль Эйслен, архиепископ Нарбоннский.

– Насколько мне известно, уполномоченные Великого понтифика готовы выслушать любого, кто пожелает что-то сообщить по делу ордена Храма, – произнес Гуго де Пейро. – Потому я и стою перед вами.

– Мы здесь, чтобы слушать, а не смотреть, – поморщился епископ Лиможа. – Или говори, или уходи.

Гуго де Пейро растерялся, он ожидал более обходительного отношения к себе, а потому смущенно пролепетал:

– При всем уважении к Святейшему Папе и королю французскому, я прошу, чтобы собственность ордена Храма не растрачивалась впустую, а была направлена на нужды Святой земли.

Затем предстал Великий магистр ордена Храма. Вопрос: «Будет ли он защищать орден?» – Жак де Моле и вовсе пропустил мимо ушей. Он увидел рядом с уполномоченными Климента тощее болезненное лицо Гийома де Ногаре; глаза хранителя королевской печати горели лютой ненавистью, и казалось, были способны испепелить Великого магистра. Пока Жак де Моле не сгорел, но, похоже, в самый ответственный момент потерял дар речи, слух и способность здраво мыслить. Когда вопрос прозвучал повторно, глава ордена еле слышно произнес нечто непонятное:

– Я прошу разрешения обратиться к братьям ордена Храма за советом и помощью.

– Защитники не полагаются тем, кто обвинен в ереси, – напомнил архиепископ.

– Если вам необходима правда об ордене Храма, то она известна всем правителям, князьям, прелатам, герцогам, графам и баронам. Всем им доподлинно известно о благочестии тамплиеров…

– Советуем тебе, Жак де Моле, как следует обдумать слова защиты, помня о ранее сделанных тобой признаниях, – перебил магистра епископ из Байе.

Глава ордена долго молчал, собираясь с мыслями, но ничего лучшего не смог придумать, как попросить отсрочку в восемь дней. Он получил просимое. Но что это дало? Он по-прежнему надеялся найти помощь и спасение у людей. Орден могло спасти только чудо, и от смертных его напрасно ждал несчастный тамплиер.

Спустя восемь дней Жак де Моле, к удивлению всех, объявил:

– Великий магистр ордена Храма подчиняется только Папе Римскому, и только ему я буду давать отчет о действиях ордена. Я желаю, чтобы Святой Отец выслушал меня как можно скорее, потому что я расскажу нечто важное, что послужит к чести Христа и Святой Церкви.

Поведение Великого магистра вызвало вздох облегчения у врагов, сожаление у друзей, презрение у равнодушных.

Король и его советники надеялись: коль Жак де Моле отказался защищать орден, то его примеру последует большинство братьев. Однако рядовые тамплиеры продолжали рваться к уполномоченным Климента, чтобы рассказать правду о роковых событиях, правду об ордене. Между людьми короля и братьями-храмовниками велась напряженная борьба.

К уполномоченным стремились попасть тамплиеры, которые избежали ареста и скрывались в горах, в лесах, на болотах. Теперь, когда появилась надежда, они, не раздумывая, жертвовали свободой и жизнью. Защищать орден рвались нищие бродяги, получавшие от тамплиеров хорошее подаяние и помнившие доброту братьев. Их отлавливали королевские шпионы и воины, однако все равно счет защитников ордена, сумевших добраться до уполномоченных, шел на сотни.

Яркую речь перед уполномоченными Климента V произнес простой капеллан Пьер Болонский:

– Я признаю лживыми все обвинения против ордена. Чудовищные признания получены под жестокой пыткой. На наших глазах у наших братьев сжигали пятки, вырывали ногти и разрывали живые тела на части. Даже сарацины не пользовались столь изощренными пытками. Нечеловеческая боль вела к помутнению разума, и некоторые братья не осознавали собственные произнесенные слова. Чтобы остаться в живых и донести миру правду об ордене, братьям пришлось подписать все, что требовали тюремщики. Напоминаю почтенным уполномоченным Святого престола, что в государствах, где запрещено применять пытки, не нашлось ни одного тамплиера, запятнавшего свой плащ ересью и преступлением. Король и его советники – вот настоящие преступники! О какой справедливости можно рассуждать, когда и сейчас тамплиеров держат в королевских тюрьмах, над ними по-прежнему висит угроза истязаний и смерти!

– Ты опорочил короля, Пьер Болонский, – прорычал мертвецки бледный Гийом Ногаре. – За такие слова придется держать ответ.

– Почему во время церковного расследования, на допросе, присутствует мирянин?! – возмутился тамплиер. – Разве он свидетель чему-нибудь? Или он пришел сознаться в убийстве сотен братьев ордена?! Нет? Тогда Гийом де Ногаре обязан покинуть нас.

Архиепископ попросил Гийома де Ногаре удалиться, и всесильному хранителю большой королевской печати пришлось подчиниться.

Король и его свита боролись (уже не открыто, но тайно) с орденом и между тем нащупывали слабые места у поверженного, но до конца не уничтоженного противника. Когда уполномоченные папы снова захотели допросить Пьера Болонского, выяснилось, что капеллан таинственным образом исчез из тюрьмы.

Уполномоченные Климента V однажды собрали восемьдесят тамплиеров, которые пожелали защищать орден. Им был зачитан обвинительный акт, состоящий из ста двадцати семи статей. Документ составлял хитроумный Гийом де Ногаре, а потому в нем самым коварным образом чудовищная клевета была перемешана с правдой, которая имела место, но также была извращена. В общем, храмовники всегда были бы неправы: и если отвергнут все обвинения, и если примут их. Акт зачитали на латинском языке, которого братья-сержанты, в большинстве своем, не знали. Уполномоченные предложили зачитать то же самое на французском языке, но это вызвало возмущение тамплиеров:

«Не хватало, чтобы нас заставили выслушивать все эти низости и клевету еще и по-французски!»

Филипп Красивый оказался в сложной ситуации, дальнейшее промедление грозило ему ужасным поражением. Оправдание ордена допустить было нельзя, а дело упорно стремилось повернуться вспять. Гийома де Ногаре одолевали болезни, и он уже не мог столь виртуозно плести беспроигрышные интриги. И тут вернуться вчерашнему дню не позволил другой советник короля – Ангерран де Мариньи. Хитрец, наступавший на пятки Гийому де Ногаре, просчитывал все на шаг вперед.

Когда ошеломленная Франция утром 13 октября 1307 г. узнала об арестах тамплиеров, епископы вместе со всеми отказывались верить в их невероятные преступления. Однако без участия духовных особ уничтожить рыцарей-монахов было едва ли возможно. И Ангерран де Мариньи выхлопотал для своего брата епископство Камбре. А когда в марте 1309 г. умер архиепископ Санса, сам Филипп IV просит главу христиан отдать архиепископство Филиппу де Мариньи.

Епархия Санса была основана в 240 г., а в IV в. она возвысилась до ранга архиепископства. Среди прочих местностей, в архиепископство тогда входили города: Париж, Орлеан, Труа. В 876 г. Великий понтифик Иоанн VIII назначил духовного владыку Санса апостольским викарием Галлии и Германии.

Таким образом, древнейшее влиятельное архиепископство оказалось во власти Филиппа Красивого. Если б Климент V знал, что исполнение просьбы короля приведет к окончательному уничтожению ордена Храма…

12 мая 1310 г. уполномоченным Климента V стало известно, что архиепископом Санса были осуждены пятьдесят четыре тамплиера, как повторно впавшие в ересь. Для еретиков, отказавшихся от своих ранее данных признаний в преступлении, существовало самое страшное наказание – костер. Тамплиеры тотчас же были переданы в руки светских властей, чтобы те исполнили приговор.

Уполномоченные папы отправили к Филиппу де Мариньи посланцев с просьбой снизойти к отсрочке исполнения приговора, потому как в это время множество рыцарей Храма с опасностью для своей жизни и души заявляли, что орден ложно обвинен в преступлениях. Расследовавшие дело тамплиеров сообщали архиепископу, что «труд уполномоченных станет невозможным, если эта казнь состоится, ибо свидетели поражены ужасом и оцепенением до такой степени, что больше не знают, о чем сами говорят».

Филипп де Мариньи только поторопил палачей, которым было назначено совершить казнь. «Телеги увезли еретиков к месту наказания, ничего нельзя сделать» – таков был ответ архиепископа Санса.

Тамплиеров вывели на казнь при огромном стечении народа. Обреченные были выходцами из знатных родов, во цвете лет и полные сил. Обычно подобная казнь доставляла удовольствие простолюдинам, и король не стал лишать свой народ столь редкой радости. На этот раз все пошло не так.

Храмовников привязали – каждого к своему столбу, сложили дрова для костров. Горел заранее заготовленный огонь, но воспользоваться им не торопились. Королевский сержант призвал всех к тишине и громогласно произнес:

– Милостивый король дарит еретикам последнюю возможность спасти свои тела и души. Если кто из осужденных раскается в ереси и признает вину, будет немедленно освобожден от огня.

Обещание, произнесенное от имени короля пред ликом тысяч людей, не могло остаться неисполненным. Друзья и родственники тамплиеров начали просить и умолять их произнести требуемое признание. Всего несколько слов стояли между смертью и жизнью. Однако ни мольбы, ни слезы не поколебали никого из пятидесяти четырех человек. Никто не пожелал спасти себя ложью, все пятьдесят четыре воина-монаха выбрали мучительную смерть.

Палачи начали подносить огонь к дровам. Костры разгорались не одновременно. Одни мученики в считанные мгновение были охвачены огнем, другие терпеливо ожидали, пока под их ногами разведут костер. Голоса из пламени и дыма, затем вопли и крики явственно показывали, сколь великие муки и страдания терпят несчастные тамплиеры. Однако никто из обреченных не проявил слабости при виде товарищей, сгоравших на соседних столбах.

Скрытые дымом костров, охваченные пламенем, рыцари Храма продолжали защищать свой орден. Они кричали в последние мгновения жизни, что умирают невиновными, что их вынудили признать то, чего не совершали, что орден чист перед земным законом и законом Всевышнего. Тамплиеры не переставали повторять еще одну фразу, которая указывала на истинного виновника их гибели: «Наши тела принадлежат королю, а души Богу!»

Тамплиеры умирали с таким мужеством, что вызвали возмущение врагов: «И страдая от боли, они в своей погибели ни за что не пожелали ничего признать: за что их души будут вечно прокляты, ибо они ввели простой люд в превеликое смятение», – пишет королевский хронист.

Искра надежды в начале расследования обернулась для несчастных тамплиеров пламенем мучительной смерти. Их продолжали убивать, чтобы отнять желание защищать орден у тех, кто осмелился это делать. Их убивали, чтобы осталось как можно меньше свидетелей величайшей несправедливости. Еще не остыл пепел костров, зажженных по приказу Филиппа де Мариньи, как запылали новые. В Париже участь жертв архиепископа разделило еще пять тамплиеров, среди которых был и духовник короля – Жак де Таверни. Архиепископ Реймский также не смог отказать королю: согласно его обвинительному приговору девять братьев ордена Храма отправились на костер.

Казначей Жан де Тур, когда-то любезно предоставивший королю щедрый кредит, был замучен в тюрьме раньше, чем во Франции запылали зловещие костры. Королевские палачи исправили и эту ошибку: прах казначея был извлечен из могилы, а затем сожжен. Доблестный рыцарь Храма Понсар де Жизи, который одним из первых встал на защиту ордена, скончался – как было объявлено тюремщиками.

Уполномоченные Климента остались без работы, им некого было допрашивать, защищать орден было некому, больше ни у кого не возникало желания искать правды. Собственно, репутация ордена за годы разбирательств была безнадежно уничтожена, имущество разграблено, погибли либо умерли от пыток самые стойкие братья. Будет орден Храма оправдан или нет – вопрос этот стал второстепенным; дальнейшее его существование не имело смысла и было невозможно.

Визит Гийома де Ногаре

Шестой год темница была домом Жак де Моле. Великий орден давно прекратил свое существование, осталось только решить судьбу томящихся в заключении тамплиеров и конечно же главы их. Поставить последнюю точку в деле ордена Храма оказалось непросто. Предать смерти Великого магистра не решался даже Филипп Красивый, и оставлять в живых свидетеля королевской подлости и несправедливости ему не хотелось. Решительность и мужество красавцу монарху на этот раз изменили. Не в первый раз Филипп останавливался на пути, особенно если этот путь ведет душу в ад. Но рядом с королем всегда находился человек, который неустанно твердил: нельзя допустить, чтобы оболганный магистр, пусть даже признавшийся во всех мыслимых и немыслимых преступлениях, оставался в живых.

Жак де Моле перестал надеяться на справедливость в этом мире, он давно понял, что участь ордена Храма решена и на этой земле творению Гуго де Пейна и Бернарда Клервоского более не существовать. Великий магистр ничего не мог изменить, а потому в маленькой сырой темнице обрел истинное спокойствие. Жака де Моле совершенно не волновало, что с ним произойдет в дальнейшем.

Однажды дверь его каземата отворилась, и вместо тюремщика, обычно приносившего пищу, достойную нищих, на пороге возник хранитель королевской печати. Черный плащ доходил до самых пят, натянутый на голову капюшон скрывал даже брови.

Худощавый человек, с лицом, изрезанным морщинами, поразительно бледного цвета, походил на вестника смерти. Гийому де Ногаре исполнилось пятьдесят три года, но выглядел он так, словно был живым свидетелем подвигов Ричарда Львиное Сердце в Палестине. По всему видно, что изнутри хранителя печати ела застарелая хворь, заставляя все его органы проживать год за два.

Невысокая дверь вынуждала сгибаться в поклоне каждого входящего, но, оказавшись в темнице, Гийом де Ногаре продолжал сутулиться. Внутренняя боль не позволяла распрямить спину второму, после короля, человеку. Только глаза, налитые кровью, источавшие одновременно ненависть и любопытство, говорили, что это живой человек, а не призрак. Он внимательно посмотрел на узника своим пронизывающим взором, и в кроваво-красных глазах возникло новое чувство – разочарование.

Равнодушие обитателя темницы весьма расстроило вошедшего; Гийом де Ногаре предпочитал, чтобы этот несчастный человек принялся молить о пощаде, или, на худой конец, набросился на него с кулаками.

Великий магистр только мельком посмотрел на вошедшего. Затем он отвел глаза в сторону, не проронив ни слова.

– Узнал ли ты меня, Жак де Моле? – засомневался королевский советник.

– Конечно. Хотя ты, Гийом де Ногаре, и пытаешься, завернувшись в одежды, сохранить инкогнито.

– Рад, что тебе не изменила память и разум также. С безумцем не хотелось бы вести беседу, – советник короля действительно обрадовался, что его заклятый враг находился в добром здравии и недавние опасения не подтвердились.

– Понимаю, ты и далее желаешь причинять боль человеку, который чувствует ее и телом, и душой, – читал мысли вошедшего Жак де Моле.

– Ты видишь то, что не дано другим, – прошипел Гийом де Ногаре. – Но даже ты не знаешь, почему погиб орден Храма. Ведь в то, что рыцари Храма поклонялись какому-то Бафомету, не верим ни я, ни ты.

– Все просто: королю понадобились деньги, которые мы собирали с единственной целью: отнять у неверных Гроб Господень.

– Денег королю всегда недоставало, и могущество ордена Храма его раздражало, – гость скривил губы в подобие улыбки, – но у Филиппа не хватило бы мужества и ума начать такое дело и довести его до конца. Знай, магистр, это я, Гийом де Ногаре, погубил орден!

– За что? – спросил Великий магистр. – Ты никогда не отличался сребролюбием.

– Ваши сокровища ни при чем. Тамплиеры надежно укрыли большую часть казны, и я не прилагал много усилий для ее поиска, – признался хранитель королевской печати. – Все дело в прошлом… Несправедливость, которую претерпел твой орден, – только расплата за другую несправедливость. Мои духовные братья были богатыми и могущественными, но не это являлось их главным достоинством. Мы искренне верили в Бога, и Он помогал нам. Наша вера была истинной, она исходила из тех времен, когда Спаситель пришел на землю. «Добрые люди» – так звали нас даже те, которые не разделяли наши воззрения. Наши братья были примером духовной чистоты и благочестия.

– Понятно, – догадался Великий магистр. – Твои предки были еретиками. Уж коль ты родом из Лангедока, то яд, которым ты брызжешь мне в лицо, достался Гийому де Ногаре в наследство от катаров.

– Ты лжешь, магистр, мои предки были Добрыми людьми, а то, что ты называешь ядом, вовсе не от них, а от твоей церкви, приказавшей сжечь на костре моего деда и семь его ближайших родственников. Мы не убивали даже курицу или утку, а Папа Римский отрядил против нас крестовый поход, словно против сарацин, захвативших Гроб Господень. – Кроваво-красные глаза вспыхнули огнем мстительного удовлетворения. – Папа Римский также получил свое, но он не полностью осмыслил свое падения. Теперь Великий понтифик только игрушка в руках французского короля. Весь христианский мир отвернется от такого пастыря. То моя великая месть за погибших братьев! За Лангедок, Прованс и Монсегюр!

– Разве катары столь невинны, как утверждаешь ты? Разве они не призывали к самоубийству, дабы скорее покинуть грешный мир. Взрослые, обладающие разумом, «Добрые люди» могли лишать себя жизни, дарованной Господом, коль страстно желали оказаться в аду. То был их выбор… Но они убивали собственных детей: младенцев отлучали от материнской груди, и они умирали голодной смертью; отрокам, побольше возрастом, перерезали вены, иных бросали в горячие ванны, другим давали питье с истолченным стеклом, к прочим применяли удушение…

– …а еще ты конечно же слышал, что катары (как называют нас римские христиане) поклонялись черному коту и целовали его в… (противно даже произносить вслух измышления врагов). Зачем ты повторяешь чужую ложь? – Глаза Гийома де Ногаре зажглись кровавой ненавистью. – Однажды мне надоело ее слушать и я решил устроить так, чтобы о римских христианах стали говорить куда более страшные вещи. Разве твои братья, Великий магистр, не признались в самых ужасных поступках, которые могли совершить только слуги дьявола. Если пожелаешь, завтра они признаются, что на обед поедали невинных младенцев. Теперь тамплиеры дружно утверждают, что целовали друг друга туда, куда катары целовали Люцифера, который являлся к ним в образе черного кота. Христиане-тамплиеры на своей плоти испытали, как можно опорочить и уничтожить всех и все.

– Разве катары не избивали священников, не убоявшихся служить мессу в Лангедоке и Провансе – где находилось более всего еретиков? Разве не горели в Тулузе церкви, иконы и кресты…

– Горели… только после того, как на кострах начали сжигать Добрых людей. До тех пор мы покорно терпели окружающий мир, хотя и не признавали ни римских священников, ни пышные обряды, ни икон, ни креста… Разве это возможно? Господа, Создателя мира пригвоздить к кресту?! Разве Господь мог позволить так издеваться над Собой людям?!

– Вы извратили учение Господа и мечтали заполнить ересью весь мир. И ты осмеливаешься утверждать, что катары лучше нас, христиан? – возмутился узник. – Вы обвиняли наших священников в стяжательстве, а ваших «Совершенных» «Добрые люди» были обязаны обеспечивать всем необходимым. При встречи с «Совершенным» каждый человек должен трижды падать ниц, словно перед Богом. Разве это не язычество?

– Нет. Каждый по своему имеет право поклоняться Господу. И за различия нельзя сжигать на кострах и объявлять крестовые походы на единокровный народ, словно против сарацин или язычников.

– Может быть, вина твоих соотечественников была искажена. Я не судья, и палачом катар не был, – как добрый христианин, Жак де Моле перестал искать чужие прегрешенья. – Я не участвовал в Альбигойском походе и никогда не поднимал меч на христианина, пусть даже заблудшего. Когда казнили твоих предков, Гийом де Ногаре, рыцари Храма защищали святые места; охраняли пилигримов, шедших поклониться земле, которая видела Иисуса Христа. Давно истлели кости тех, кто защищал Монсегюр, и тех, кто брал эту неприступную крепость. Но почему ты вспомнил об обидах, которые давно обратились в прах и поросли травою?

– Все было давно, – согласился Гийом де Ногаре, – однако невинно пролитая кровь не была оплачена. Теперь пришла пора рассчитаться. Так решил я!

– Несчастный человек! – воскликнул Жак де Моле. – Ты живешь только местью, и она съедает тебя самого. Тлен уже добрался до твоего тела, но еще ранее ты обрек свою душу на вечные муки. Только Господь может судить живых и мертвых!

– Меня жалеет человек, который ждет мучительной смерти, – ухмыльнулся Гийом де Ногаре. – Уж не надеешься ли ты своей проповедью отвратить меня от заслуженного возмездия?

– Увы! Сегодня от тебя ничего не зависит.

– Ты забыл, кто я?! Без моего ведома в Париже не может пролететь и муха…

– Уходи, Гийом де Ногаре, – произнес единственную просьбу узник. – Ты дышишь злом, и оно тебя погубит. Чем дольше ты остаешься рядом со мной, тем больше тобой овладевает ярость. Не хотелось бы стать причиной твоей скорой смерти. Ведь Господь и заблудшим овцам подчас дарует долгую жизнь – с тем, чтобы они успели покаяться в грехах.

– Больше ты ни о чем не желаешь попросить королевского советника? – в последней надежде промолвил Гийом де Ногаре.

– Твой визит напрасен, ибо, как ни велико могущество Гийома де Ногаре, не сможет он сделать мне больнее, чем уже сделал.

– Я сказал тебе все, что хотел. А сейчас хочу подарить тебе жизнь и свободу, – неожиданно произнес королевский советник.

– Добрые намерения легко исполнимы, – не смог сдержать улыбки узник. – Тебе остается открыть дверь темницы и приказать страже ничего не делать.

– Именно так я и поступлю, но только после того, как услышу ответ на единственный вопрос: где Умбер де Блан?

– Нет ли у тебя другого вопроса, Гийом де Ногаре? Ты желаешь узнать у человека, заточенного в темницу, где находится посланный тобой командор Оверни?!

– Но перед этим вы провели много времени вместе. И ты, Жак де Моле, будешь утверждать, что вы не пытались обмануть меня?

– Не суетись напрасно, Гийом де Ногаре. Если до сих пор тебе не удалось найти командора Оверни, то даже я бессилен помочь.

– Странно… Вместе с Умбером де Бланом бесследно исчез целый отряд королевской стражи, – задумался советник короля. – Последний раз его видели в окрестностях Монсегюра. Не сможешь ли ты прояснить сие чудо, коль не смог справился с первым вопросом?

– Видимо, руинам Монсегюра показалось мало пролитой на них крови, вот они и поглотили королевских воинов.

– Я не верю в прожорливость камней, тамплиер. Произошло что-то необычное.

– Ты прав, Гийом де Ногаре. Бездушные камни не могли причинить вреда твоим солдатам. Все необычное от Господа… либо от дьявола – в зависимости: кто кому служит.

Королевский советник недовольно поморщился:

– Похоже, тебе не очень нужна свобода и не слишком дорога жизнь. Хотя… Ты мог и не знать ответов. Чтобы оставаться справедливым, задам тебе последний вопрос на тех же условиях: где казна ордена Храма?

– С этим вопросом тебе следует обратиться к казначею. Я лишь посылал ему распоряжение, а хранением и выдачей средств ведал он. Помнится, вам с королем удалось вырвать у доверчивого Жана де Тура четыреста тысяч ливров, долг так и остался непогашенным.

– Ты издеваешься надо мной, магистр?! Казначей мертв, причем давно.

– В подземелье новости приходят нечасто и с большим опозданием, – произнес чистую правду Жак де Моле. – Ну если казначей умер, то я ничем помочь не могу. Каждый ведь должен заниматься своим делом.

– Так ты отказываешься выдать казну ордена Храма?! – начал зеленеть от злости Гийом де Ногаре.

– Ты услышал мой ответ.

– Хорошо… – голосом, не обещающим ничего доброго, затянул хранитель королевской печати. – Ты дорого заплатишь за упорство, Жак де Моле. Я лично буду указывать палачу: какую жилу из тебя вытянуть, какой ноготь вырвать, чтобы ты чувствовал адскую боль, но не умирал как можно дольше.

– Мне кажется, ты занимаешься не своим делом. Король мог бы иметь великолепного палача. – Великий магистр повернулся спиной к гостю, показывая тем, что продолжать беседу не намерен.

На слабеющих ногах Гийом де Ногаре с трудом добрался до своего дома. В спальне волна ярости нахлынула на него с новой силой. Даже усталость не поборола это чувство. Хранитель королевской печати долго ворочался в кровати, воспаленный мозг не давал ни единого шанса уснуть.

Вельможа сполз на пол и принялся бродить по комнате. Ноги скоро отказались носить его тощее тело. Бесцельное движение не смогло унять воспаленный мозг, и отчаявшийся Гийом де Ногаре принялся ползать по комнате. Когда и на эти действия не осталось сил, он просто катался по полу, переворачиваясь то на спину, то на один бок, то на другой.

Желанное забытье наступило внезапно, но почти одновременно с ним пришел жуткий кошмар. Он оказался в пустыне. Солнце палило нещадно, лежа на холодном каменном полу, советник покрылся испариной, а затем с его тела ручьями полился пот. Губы жалобно просили: «Пить… пить…» Никто не откликнулся на его просьбу… в комнате. А в пустыне перед глазами Гийома де Ногаре возникла белая одежда с красным крестом.

Одежда начала поворачиваться, и советник понимал, что сейчас он увидит лицо единственного человека, с которым он оказался среди бескрайнего песка и все сжигающего солнца – и только этот человек может его спасти. В следующий миг он с ужасом увидел, что плащ надет на Жака де Моле. Великий магистр был невероятно огромных размеров. Рыцарь Храма пошел навстречу изнывавшему от жары Гийому де Ногаре; меч, который мерно покачивался на поясе храмовника, по мере приближения вырастал до размеров корабельной мачты. Королевский советник в страхе побежал в противоположную сторону от наступавшего тамплиера, но и там избавления не нашел.

Впереди, к ужасу Гийома де Ногаре, полыхало пламя. Стена сплошного огня вырастала из земли и поднималась до неба. Черные клубы дыма закрыли солнце, на землю в полдень опустились сумерки.

Сзади неумолимо надвигался гигантский Жак де Моле. Советник решил, что погибнуть от меча предпочтительнее, однако ноги отказались подчиняться голове и упорно несли его навстречу ужасной смерти. Он чувствовал дыхание жара, которое усиливалось с каждым шагом, но ничего изменить не мог. Вот уже задымились волосы на руках, на коже выступили волдыри, боль стала нестерпимой. Гийом де Ногаре почувствовал недостаток воздуха; он сделал глубокий вдох. Однако не желанный воздух достиг его легких, а все тот же обжигающий жар. И вельможа почувствовал, как запылали в огне его внутренние органы…

Утром второго по значимости в королевства человека нашли лежащим на полу. Все члены Гийома де Ногаре были неестественно скрючены. Слуги убедились, что советник не подавал ни малейших признаков жизни. И только один орган продолжал жить – его глаза. В них полыхал ужасный огонь – тот, что видел в свои последние мгновения человек, посвятивший жизнь мести. Слуги упорно пытались закрыть глаза почившего хозяина, но застывший в них дикий ужас делал усилия людей напрасными. После множества бесплодных попыток на выпученные глазные яблоки Гийома де Ногаре были положены две серебряные монеты.

Жак де Моле пережил своего главного врага.

Костры на Еврейском острове

Уполномоченные Святого престола прекратили свое разбирательство по ордену Храма 26 мая 1311 г. Решение по нему принималось слишком долго, и все это время в тюрьмах умирали тамплиеры. Наконец, 22 марта 1312 г. Климент V издал буллу, в которой сообщалось о роспуске ордена Храма. Длившееся несколько лет судебное разбирательство отнюдь не легло в основу буллы: «…не без горечи и сердечной скорби, – пишет Великий понтифик, – не по судебному решению, а по апостолическому смотрению и решению».

Так, после двухсот лет существования, не стало могущественного ордена. Но остались люди, они продолжали томиться в тюрьмах и ждать решения своей судьбы. Несчастные уже думали, что о них позабыли, как 6 мая 1312 г., наконец, вышла новая булла Климента V. Согласно ей, братьев несуществующего ордена разделили на две категории. Те храмовники, что были признаны невиновными, а также те, что раскаялись в своих преступлениях и получили прощение церкви, остаток жизни могли провести в монастырях, так как монашеские обеты, данные ими при вступлении в орден, сохранили свою силу. Тех же, кто не раскаялся или отказался от своих начальных показаний, ждало судебное разбирательство и суровое наказание.

Четверых главных руководителей ордена должен был судить Великий понтифик. Опять же годы им пришлось ждать приговора; в разбирательстве с орденом все действия производились с величайшей неторопливостью, словно для того, чтобы мир позабыл предыдущее действие и вообще позабыл о храмовниках. Только 18 марта 1314 г. в Париж прибыли три кардинала – посланцы Великого понтифика. В присутствии архиепископа Филиппа де Мариньи должно было произойти оглашение дальнейшей судьбы Жака де Моле – Великого магистра ордена Храма, Жоффруа де Шарне – командора Нормандии, Гуго де Пейро – генерального смотрителя ордена, и Жоффруа де Гонневиля – командора Аквитании и Пуату.

Четыре старых измученных человека покорно встали перед посланниками Климента V. Этот суд никого не собирался оправдывать, но мог сохранить жизни в обмен на раскаяние в преступлениях. Уничтожив волю, перемолов остатки того, что отличает человека от раба, он мог оставить жалкую ничтожную жизнь. Оставить способность дышать, принимать пищу – в общем, делать то, что ежедневно совершает домашнее животное. У дикого собрата коровы или овцы оставалась еще свобода, но на нее руководители тамплиеров рассчитывать не могли. Решение давно вынесено: четверо высших сановников ордена были обречены на пожизненное заточение. Осталось только услышать от узников унизительное признание вины и зачитать приговор.

Кардиналы любезно предоставили право тамплиерам решать, в какой последовательности они будут каяться в своих грехах. Руководители ордена некоторое время напряженно молчали в полной тишине. Наконец, не выдержал Гуго де Пейро; тоскливым тихим голосом он повторил выбитые палачами ужаснейшие признания, тут же раскаялся в своих грехах, попросил прощения у Господа и людей. Следующим «признался» в ереси Жоффруа де Гонневиль.

Кардиналы сочли дело решенным и, мало обращая внимание на поливавших себя грязью тамплиеров, переговаривались между собой об отвлеченных вещах.

Третьим взял слово Великий магистр:

– Я виновен, и вина моя безмерна, – твердым голосом, чувствуя на себе удовлетворенные взгляды инквизиторов, начал речь Жак де Моле. – Я бесконечно виновен в том, что оклеветал и предал орден Храма. Я виновен в том, что позволил поселиться страху в моей душе, и повторил ужасную клевету, которую желали услышать от меня палачи ордена.

Магистр прервал свой монолог; вокруг тамплиера встало такое царство тишины, что было слышно, как легкий ветерок шевелит листву ближайших деревьев.

– Ты желаешь сказать, Жак де Моле, что при вступлении в орден братья не отрекались от Христа, что ты не плевал в сторону Святого Распятия? – удивился кардинал Никола де Фреовиль.

– Нет. То была ложь, и в ней я каюсь. Орден Храма свят и невиновен!

– Неисправимый еретик, – зловеще прошептал архиепископ Санса. – Ты сам себе вынес приговор.

– Каюсь, что я оклеветал великий орден! – вдруг присоединился к великому магистру приор Нормандии. – Меня заставили произнести ложь, и от нее я отрекаюсь. Орден Храма чист и не виновен ни в одном из заявленных судом преступлений.

Недолго посовещавшись, кардиналы вынесли приговор: Гуго де Пейро и Жоффруа де Гонневиль остаток жизни должны провести в тюремном заточении; Жака де Моле и Жоффруа де Шарне, как вновь впавших в ересь преступников, ожидал костер. Развязка была стремительной – в противоположность длительному расследованию. В день оглашения приговора (18 марта 1314 г.) кардиналы передали Великого магистра и приора Нормандии парижскому прево, ибо приводить в исполнение приговор должны были светские власти.

Костер начали готовить, как только королевская стража приняла осужденных от инквизиторов. Место для него было выбрано на маленьком наносном островке посреди Сены. Кусочек суши, покрытый сочной травой и камышами, даже не имел названия, пока на нем не сожгли несколько евреев. Предусмотрительный Ангерран де Мариньи выбрал это место с тем, чтобы казнь Жака де Моле мог видеть его главный враг, ибо дворец и королевский сад находились рядом с Еврейским островом.

Филипп Красивый из окна своего дворца наблюдал за происходящим на острове. Он видел, как тамплиеры молились, вознеся очи к Собору Парижской Богоматери, как их привязывали к столбам… Внезапно он почувствовал взгляд Жака де Моле. Голова Великого магистра действительно обратилась в сторону дворца, но он не мог видеть короля за толстым венецианским стеклом и на столь далеком расстоянии. Филиппа, впрочем, не убедило здравое рассуждение, он в испуге отшатнулся от окна и направился в глубь комнаты. Король только приказал Ангеррану де Мариньи, продолжавшему наблюдать за действом на острове:

– Когда все закончится, сообщишь мне.

Филипп Красивый почувствовал страшную усталость, но не позвал никого из слуг, так как не желал иметь свидетелей собственной слабости. Едва переставляя ноги, он добрел до ложа и упал на спину. Казалось, если б понадобилось сделать еще три шага, король не смог бы их совершить. Он лежал с открытыми глазами и чувствовал полное опустошение.

– Жака де Моле больше нет, – произнес советник спустя некоторое время.

Известие о том, что не стало главного врага, короля вовсе не обрадовало, но возбудило любопытство. Некая сила вновь потянула его к окну, что выходило на Еврейский остров. Костер еще горел, но столбы, к которым были привязаны Великий магистр и генеральный досмотрщик, уже рухнули. К острову спешило множество больших и малых лодок. В них сидели крестьяне и их мелкие сеньоры, ремесленники и монахи, воины и нищие.

– Да тут паломничество, как на Святую землю! – ужаснулся король.

– Народ любит подобные зрелища, простолюдин радуется чужой смерти – особенно если наступает последний час того, кто знатен, богат и знаменит, – Ангерран де Мариньи изрек всем знакомую истину. Поскольку королю не понравился наплыв множества зевак, а советник тонко чувствовал настроение хозяина, то в сей же миг принял нужное решение: – Я прикажу страже разогнать всех.

– Сделай такую милость! И немедленно…

– Ты слышал, что нужно сделать?! – Советник обратился к стоявшему у дверей рыцарю, и тот загремел шпорами, спеша угодить первым лицам королевства. С ним в угодливости продолжал соперничать Ангерран де Мариньи: – Когда догорят костры, я прикажу весь пепел, до последней пылинки, рассеять по реке. Место сожжение еретиков воины заложат дерном, чтобы нельзя было его найти.

Предусмотрительность Ангеррана де Мариньи понравилась Филиппу:

– Сделай все именно так, как сказал.

Получилось все не совсем так, как замыслил Ангерран де Мариньи. Стражники разогнали людей, спешащих к месту мучительного упокоения Великого магистра и приора Нормандии, и сами удалились в казарму. Дров для тамплиеров не пожалели, и костры продолжали дышать искрами, когда на землю опустилась непроглядная тьма.

Далеко за полночь к острову вновь приблизилось несколько лодок. Люди, закутанные в черные плащи, собрали в сосуды горячий пепел – весь, до самой земли.

Утром пришедшие воины обрадовались, что кто-то сделал за них работу, но Ангерран де Мариньи позеленел от злости. Он побоялся доложить королю, что прах Жака де Моле и Жоффруа де Шарне исчез. Напрасно надеялся советник, что с последней погасшей искрой эпоха тамплиеров закончится: безвестность не могла наступить одновременно со смертью двух руководителей ордена. Королевство начали будоражить слухи, что останки Великого магистра, принявшего мученическую смерть, творят чудеса: излечивают от многих хворей, посылают удачу в делах, наказывают тех, кто потупил несправедливо с ближним.

Король пришел в ярость, когда узнал, что пепел его врага превратился в предмет поклонения:

– Ангерран, разве ты не сделал, как мы условились?!

– Пепел еретиков рассеян по реке, но глупые люди всегда находятся, равно как и хитрые, которые готовы ради выгоды поощрять суеверия, – бодро попытался успокоить короля советник.

– Так найди и уничтожь то, чему поклоняются эти глупцы. А если будут упорствовать, отправь на костер этих еретиков, и в этот раз их пепел развей по ветру – не тайно, а чтобы видело как можно больше народа.

– Все понял, сир. Я направлю на поиски мнимого праха магистра лучших соглядатаев.

– Говорят, последние слова Жака де Моле были обращены ко мне. Будто бы он призвал меня на суд Господа не позднее как через год? Это правда? – спросил король советника слегка дрожащим голосом.

– Наглая ложь! – искренне возмутился Ангерран де Мариньи. – Жак де Моле только попросил развязать руки и дать возможность помолиться. Мои люди слышали каждое слово, слетающее с уст Великого магистра. Обратившись в сторону собора Парижской Богоматери, Жак де Моле не произнес ничего, кроме известных слов молитвы. Лишь когда к сложенным под его ногами дровам поднесли факел, он вознес очи к небу и промолвил: «Вручаю Тебе, Господи, свою душу!»

– Хорошо! – Король нехотя удовлетворился полученными от советника сведениями. – Прежде чем уничтожить мнимый пепел Жака де Моле, покажи его мне. В том, что его найдешь, я не сомневаюсь.

Справедливость короля Арагона

Эскиус де Флуарак считал себя главным героем в деле истребления могущественного ордена. Гийом де Ногаре оценил способности шпиона в первую же встречу с ним. Несколько раз он водил Эскиуса к королю, и они втроем, в глубокой тайне, вели беседы. Они обсуждали величайшие секреты, которые если б достигли посторонних ушей, то могли уничтожить не только Гийома де Ногаре, но и короля. Много лет длилось расследование преступлений тамплиеров, и все это время были востребованы шпионские таланты человека, ранее продававшего секреты французские королю Арагона. С его свидетельских показаний и началось сокрушительное падение ордена Храма. Эскиус де Флуарак удостоился благосклонности первых особ королевства, но, главное, в сундук мастера всякой мерзости потекли деньги – даже не ручейком, а мощным потоком.

Шпион купался в роскоши, словно граф или герцог завел множество слуг, купил дом в Париже и наивно думал, что так будет вечно. Но… Его благодетель – Гийом де Ногаре – умер, не дождавшись окончательного разгрома ордена, хотя это событие было главной мечтой жизни королевского советника. Костер поглотил Жака де Моле, а с ним окончательно сгорела надежда тамплиеров на справедливость. Великая и долгая борьба короля с орденом закончилась.

Эскиус де Флуарак с ужасом обнаружил, что денежная река поменяла русло, и в его сундук больше не попадает ни капли. Им никто не интересовался из королевского дворца, никому не были нужны его хитроумные интриги, его искусная клевета. Его презирали, побаивались и старались избегать люди из окружения монарха.

Менять образ жизни Эскиусу совсем не хотелось, и он решил напомнить о себе человеку, которому оказал множество услуг весьма грязного характера. Он отправился прямиком во дворец французского короля. При всей своей сообразительности, шпион не подумал, что Филипп Красивый ныне хотел бы забыть все подробности уничтожения ордена Храма и тех, кто ему помогал в черном деле.

Мажордом Филиппа Красивого, ранее встречавший Эскиуса с вежливой улыбкой, ныне был суров и неприступен. Шпиона несколько смутила подобная перемена, и все же он изложил дело, ради которого появился на пороге дворца:

– Мне необходима аудиенция Его Величества.

– Кто ты и что желаешь сказать королю.

– Добрый Жоффруа, да разве ты меня не узнал? Я Эскиус де Флуарак!

– Я помню твое имя, но, может, у тебя появился графский или хотя бы баронский титул?

– Я всего лишь преданный рыцарь своего короля, – не понял вопроса слегка растерявшийся Эскиус.

– Тогда почему властитель самого могущественного государства должен тебя выслушивать? Тебя ведь нет в списке приглашенных на сегодняшний день, и на завтрашний тоже.

– Я оказал королю большие услуги…

– Это твой долг, как и долг каждого подданного его величества.

– Разумеется… разумеется… И поскольку королю прекрасно известны мои способности и таланты, которыми меня щедро одарил Господь, то, может, я снова смогу быть ему полезен.

– Так тебе нужна работа? – презрительно скривился Жоффруа.

– Совершенно верно, – согласился Эскиус де Флуарак. – Я надеюсь, что король будет так добр, что не оставит меня без нового щепетильного дела. А как безупречно я с ними справляюсь, нашему господину прекрасно известно.

– Хорошо. Жди за дверью. Я замолвлю за тебя слово королю.

Обнадеженный Эскиус де Флуарак в приподнятом настроении принялся ждать, с вожделением разглядывая проходивших мимо придворных дам. Однако прошел час, затем второй… третий… четвертый… пятый… Эскиус утратил интерес к дамам и готовился потерять надежду, что о нем хоть кто-то сегодня вспомнит. Но поскольку никаких соображений, как наполнить свой опустевший сундучок, не было, то продолжал нервно ходить кругами у заветной двери. Вдруг, словно из-под земли, возник человек и произнес:

– Эскиус де Флуарак!

– Я слушаю тебя, незнакомец, – ответил шпион, рассматривая скуластое лицо мужчины, которое украшало несколько глубоких шрамов.

– По приказу короля я должен проводить тебя в определенное место, где и получишь свое новое задание.

В пути Эскиус пытался заговорить с незнакомцем, который более походил на разбойника, чем королевского слугу. Тот лишь произнес:

– Дело тебя ожидает тайное, а на улицах много любопытных. Потому придется отложить беседу до тех пор, пока не прибудем на место.

Объяснение прозвучало вполне логично, и потому опытный шпион продолжил молча следовать за незнакомцем.

Они шли довольно долго, пока не оказались в бедном квартале, имевшем дурную славу. Здесь грабежи и убийства происходили весьма часто, и путников гибло за год больше, чем солдат в иной битве. А забредали в этот злачный уголок Парижа богатые люди весьма часто, потому как располагался квартал как раз на пути к центру столицы. Особенно много здесь пропадало иноземцев, не знакомых с географией французской столицы. Даже королевская стража не рисковала ночью входить в этот район Парижа, а занималась в основном тем, что по утрам собирала в его окрестностях раздетые мертвые тела и предавала их земле.

Солнце, клонившееся к закату, заволокли черные тучи, и ночь наступила раньше обычного. На землю посыпались крупные капли дождя, а затем густой ливень накрыл наших путников. Редкие прохожие попрятались в дома, и по дороге, в одночасье превратившейся в бурную реку, шли только два человека. Посланник короля вертел головой по сторонам, словно пытался что-то отыскать.

– Долго еще идти? – не выдержал промокший до нитки и дрожавший от холода Эскиус де Флуарак.

– Мы уже пришли, – произнес здоровяк. Он свернул к жалкому заброшенному дому с выбитой дверью и вошел внутрь. Соломенная крыша немного защищала от дождя, а хлипкие стены от ветра.

Эскиус отряхнул плащ и присел на колоду, вовремя указанную близкой молнией. Он устроился поудобнее, и… с очередной небесной вспышкой, в голове его мелькнула мысль: «Зачем я здесь?» Ответ на вопрос мог дать только медведеподобный спутник. Товарищ Эскиуса не торопился отдыхать после прогулки под ливнем. Он стоял, словно скала, в нескольких шагах от Флуарака; в свете молний его искалеченное лицо было еще страшнее.

– Зачем мы в этих дурно пахнущих развалинах? – засуетился Эскиус де Флуарак. – Каким образом здесь я могу принести пользу королю?

– Моему господину от тебя требуется лишь одна вещь: ты не должен нигде и никогда упоминать о своем участии в деле тамплиеров.

– Мне и самому не хочется вспоминать подробности этого судилища.

– Поздно… слишком поздно, – покачал головой большой человек, который казался еще более огромным сидящему Эскиусу. – Зря ты напомнил королю о своем существовании. Но я помогу тебе сберечь тайну… Ты никому, никогда и ничего не скажешь.

Произнося эти слова, огромный человек плавно, почти незаметно приближался к своему собеседнику. Когда очередная молния сверкнула рядом с домом, Эскиус увидел страшное лицо со сверкающими звериным блеском глазами рядом с собой. Могучая рука сжимала кинжал, изготовленный для удара.

Эскиус де Флуарак в мгновения смертельной опасности всегда действовал с невероятной быстротой. Этого требовала работа, которой он занимался с тех пор, как оставил маленький бедный домик своего отца. Не подвела привычка, выработанная за годы жизни среди опасностей, и на этот раз. Эскиус выхватил из-под плаща кинжал и со всей силы воткнул холодную сталь в нависшее над ним тело. Удар пришелся на живот противника.

Здоровяк запоздало метнулся в сторону, унося в теле единственное оружие Эскиуса.

– Ах… ты… – прохрипел раненый. Истекая кровью, он вновь направился в сторону Эскиуса де Флуарака, с тем чтобы снова попытаться выполнить приказ короля.

Огромное тело с двумя кинжалами (одним в животе, другим в руке) медленно, но упрямо шло на Эскиуса де Флуарака. Дверь оказалась за спиной раненого звероподобного человека. Маленькая хижина не оставляла пространства для маневра, отступать было некуда. Эскиус выхватил из под ног противника бревно (на котором сам только что сидел) и ударил им надвигающуюся гору в грудь. Раненый упал навзничь. Падение было такой силы, что казалось, в Париже произошло землетрясение.

Эскиус облегченно вытер лоб, на котором капли дождя сменились каплями пота. Однако радовался он слишком рано. Можно было понять по огромному количеству шрамов на теле поверженного, что убить его не так просто. Удар молнии спас жизнь Эскиусу тем, что осветил встававшего с земляного пола врага. Шпион нанес еще один страшный удар бревном в голову необыкновенно живучего человека. Поверженный в очередной раз, разбойник вдобавок ударился головой о стену. Последняя обрушилась; крыша начала сползать, лишившись опоры.

Эскиус де Флуарак едва успел покинуть хижину, которая на глазах превращалась в груду мусора. Его даже не волновало: жив ли противник, или его отправил в мир иной страшный удар бревна, либо раздавили обрушившиеся части строения. Лишь одна мысль руководила проворным шпионом: поскорее и подальше убраться от этой разваленной хижины, из этих пользующихся дурной славой мест.

Ливень возобновился с еще большей силой, ветер клонил к земле деревья и обрывал сучья. В такую непогоду не вышли на «охоту» даже истинные хозяева здешних мест, и Эскиус де Флуарак благополучно приблизился к собственному дому. Вид его не принес великой радости шпиону. Если король решил от него избавиться, то даже победа над подосланным убийцей не принесла его душе спокойствия. Убийц у короля предостаточно, и если со своим делом не смог справиться один, то второй или третий приказ Филиппа Красивого исполнят непременно.

Не отдыхая ни мгновения после необычайно трудного дня, Эскиус де Флуарак лихорадочно собрал в мешки все самое ценное, что имел. На ходу он соображал, куда бы убраться – подальше не только от Парижа, но и от Франции. «А почему бы мне не получить долг?» – вдруг новая мысль осенила голову необычайно изобретательного мошенника. Ведь обещание он получил от человека, державшего слово и слывшего образцом справедливости.

Арагонский король Хайме II Справедливый сильно удивился появлению в своем дворце давнего знакомого – Эскиуса де Флуарака. Этого плута, готового продать за хорошие деньги и собственное семейство, он не видел много лет.

– Что привело тебя ко мне, Эскиус? Имеешь на продажу важные сведения о своем короле? – сразу же спросил властитель Арагона, не желавший тратить время на неприятного человека.

– Хотелось бы, сир, для начала получить обещанную награду.

– Вот как?! – удивился король. – Разве я тебе что-то должен? Сколь помню, твои сведения оплачивались незамедлительно.

– Щедрость короля Арагона достойна песен трубадуров! Обещание сира было произнесено весьма давно и с уверенностью, что мои сведения неверны. Потому неудивительно, что о нем он мог запамятовать.

– Ты желаешь сказать, что король Арагона у тебя в должниках? – насупился Хайме Справедливый.

– В то время как я сообщил некие сведения, они показались дурным вымыслом… – продолжал на ходу размышлять плут, как за свою подлость получить деньги с благородного короля Арагона. – Я бы и не вспомнил о словах сира, если б не жестокая нужда.

– Ты имеешь в виду ту грязь, которую ты лил на головы доблестных тамплиеров?

– Именно так. Ты пообещал, что если мои сведения подтвердятся, то получу тысячу ливров ренты из своей казны и три тысячи из имущества ордена, – напомнил шпион. – Тогда сир мне не поверил, но не далее, как пять дней назад огонь костра съел Великого магистра ордена Храма и командора Нормандии. Тамплиеров более не существует, с ними расправляются по всей Франции, как с бешеными собаками.

– Я и сейчас не верю, – суровым голосом, не предвещавшим ничего хорошего, произнес король Арагона.

– Но ведь суд признал тамплиеров виновными во всех преступлениях, о которых я сообщил… – растерянно промолвил Эскиус де Флуарак, предчувствуя недоброе.

– Доблестных тамплиеров погубили не собственные грехи, а жадность и зависть Филиппа Красноносого да подлость таких, как ты. Мне больше известно о твоих стараниях, чем ты думаешь… И пока я король Арагона, убийцы славного ордена не будут чувствовать себя вольготно на моих землях.

– Я взываю к справедливости! – взмолился француз, озаботившийся уже не деньгами, но собственным спасением. – Ведь недаром подданные называют Ваше Величество Справедливым. Да! Я помогал в расследовании преступлений тамплиеров. Признаю! Но будь и ты снисходительным. Даже рыцари Храма, покаявшиеся в страшных грехах, были помилованы.

– Преступлений не было. Их придумал ты, и теперь твоя изобретательность будет оплачена мной по справедливости.

– Вспомни, сколько важных сведений я приносил тебе! Сир был доволен мной и щедро платил. Разве в отношении тамплиеров я не выполнил свою работу? Хороша она или плоха, но помогает даже королям выживать в этом жестоком мире.

– Я платил, пока ты помогал бороться с моими врагами, помогал расстраивать их козни. Но теперь ты помог уничтожить не только моих друзей. Ты погубил людей, оставивших мирскую жизнь для служения Богу и для борьбы с неверными. Ты оклеветал слуг Божьих. За это отплачу тебе не только я, но и великий орден Храма. Ты получишь все, что заслужил трудами своими неправедными.

– Орден Храма распущен, его не существует… – пытался спорить Эскиус де Флуарак.

– Ты ошибаешься, ничтожный человек, орден Храма будет существовать вечно, а ты обратишься в ничто раньше, чем солнце сменится луной, – король обратился к страже и указал на сребролюбивого шпиона: – Повесить его!

– Как?! – возмутился Эскиус де Флуарак. – Повесить меня, рыцаря, без суда. В чем мое преступление?

– Снимите с него рыцарские шпоры и повесьте как можно скорее, чтобы не позорил благородное сословие своим существованием.

Действие проклятия, которого не было

После казни Великого магистра Филипп Красивый начал болеть. Усталость, слабость постоянно донимали его, хотя король не поднимал ничего тяжелее ложки за обедом. Впрочем, и ей монарх пользовался все реже и реже – аппетит покинул его. Лицо приобрело бледный вид. Многочисленные лекари не могли найти ни причины хвори, ни ее названия.

Даже изобретательный Ангерран де Мариньи не мог вернуть былую жизнерадостность королю. А советник старался изо всех сил: после смерти Гийома де Ногаре он поднялся на вершину могущества, а оно целиком зависело от продолжительности жизни монарха. Ангерран де Мариньи выполнил и последний приказ короля, связанный с его заклятым врагом. Спустя несколько месяцев после того, как потухли костры на Еврейском острове, он принес Филиппу глиняный горшок и объявил:

– Здесь находится то, что новоявленные язычники выдают за прах Жака де Моле. Они поклонялись этому, словно мощам святых мучеников.

На горшке висела золотая рыцарская шпора, перстень с рубином, серебряные и золотые монеты – продырявленные и нанизанные на прочную нить. Филипп долго смотрел на собственное изображение на ливре, потом на втором – в глазу короля на каждой из монет зияла дыра, через которую и была пропущена нить.

– Это принесенные жертвы тех, кто поклонялся горшку.

– Я понял, – произнес Филипп и добавил: – Жертвователи весьма щедры. Такое ощущение, что горшок сильно помог им.

Советник подумал то же самое, но предпочел промолчать.

– Развей то, что находится в горшке, по реке, раскроши на мелкие куски сосуд и брось в реку. И постарайся совершить все это при большом скоплении народа.

– А что делать с дарами язычников? – спросил Ангерран де Мариньи.

– Мне они не нужны, – отказался от ценных вещей всегда нуждавшийся в деньгах король. – Надеюсь, золоту и серебру ты найдешь применение.

Филиппу стало лучше после того, как Ангерран де Мариньи расправился с мнимым или настоящим прахом Великого магистра. Король объявил, что на следующий день отправится на охоту. Казалось, чудо, которого долгое время безуспешно пытались добиться придворные лекари, произошло само собой.

Наутро Филипп Красивый приказал подать обильный завтрак, и, к радости первого советника, почти весь съел. Он попытался без посторонней помощи взобраться на лошадь, и лишь когда конюший увидел, что действие может потерпеть фиаско, слегка поддержал упорно карабкавшегося на скакуна монарха. И вот король во главе толпы баронов направился в ближайший лес.

Загонщики прекрасно знали свое дело. Не успела кавалькада проскакать первые кустики, как прямо перед копытами лошадей выскочили два зайца. Никто не погнался ни за одним. Все бароны ждали действий короля. А он, к удивлению и досаде охотников, не спешил. Королю внезапно стало не до азартного мероприятия.

Слабеющей рукой Филипп остановил коня. Заподозрив неладное, Ангерран де Мариньи поспешил к своему благодетелю, но не успел. Повелитель Франции завалился набок и начал медленно сползать с коня. Советник лишь смог подставить ладонь под приближающуюся к земле голову властителя.

Лекарь привел в чувство Филиппа, внимательно ощупал все части его тела и произнес:

– Переломов нет.

Совершенно здоровый (по мнению врача) Филипп Красивый почему-то подняться не смог. Его погрузили в простую телегу, на которой предполагалось вести охотничью добычу, и кавалькада направилась обратно к Парижу. Лица баронов были печальны: то ли от того, что короля сразил внезапный приступ неведомой болезни, то ли от того, что охота не удалась.

Двадцать четыре дня король провел, не вставая с постели; он мог лишь слабо шевелить пальцами рук, ног, да медленно поворачивать голову. Временами из когда-то красивых глаз короля текли слезы, немые свидетели его мучений и переживаний. Речь его была бессвязной, отрывистые мычащие звуки мог понимать только Ангерран де Мариньи. Советник вызывал сыновей Филиппа, когда тот желал их видеть, приказывал готовить нужные яства – в общем, был для короля всем, в том числе и кормилицей. Впрочем, ел Филипп меньше младенца. На глазах самый красивый из королей преображался в тощего, морщинистого, изможденного старика.

На двадцать пятый день Филипп попытался встать – к удивлению окружающих и радости первого советника. Ему почти удалось сесть с помощью Ангеррана де Мариньи, но в последний момент лицо монарха искривила гримаса человека, который претерпевает страшную боль.

– Нашему сиру плохо! – закричал советник, державший в руках короля. – Лекаря сюда!

Прибежавший врач сказал, что будет лучше, если сир примет лежачее положение. Ангерран ослабил руки, но король не смог лечь. Он застыл в сидячем положении, словно памятник, ноги и руки короля холодели, и только лицо продолжало жить, изображая новые и новые ужасные гримасы. Наконец, его губы вытянулись вперед, и Филипп выдавил фразу:

– Жак де Моле, прости…

Сила, державшая короля в скрюченном состоянии, внезапно перестала действовать. Его голова с силой опустилась на подушку, и монарх затих навсегда. Филипп IV умер на сорок седьмом году жизни, в тот же год, когда был казнен Великий магистр ордена Храма.

Видимо, подле умирающего короля, кроме Ангеррана де Мариньи, оказался еще кто-то, кто понимал нечленораздельную речь повелителя. Потому, одновременно со смертью монарха, распространился слух, что Филиппа Красивого призвал на Суд Божий Великий магистр ордена Храма. И родилась легенда, которой предстояло жить вечно.

При всех своих недостатках Филипп Красивый оставил королевство сильным, приросшим городами, замками и землями. Но пользоваться его наследством будет другая династия, так как детям пришлось расплачиваться за преступления отца. По смерти Филиппа оставалось три сына. Они – один вслед за другим – побывали некоторое время на троне и ушли в мир иной далеко не в старческом возрасте. Людовик X Сварливый умер в возрасте двадцати шести лет, его сын Иоанн Посмертный прожил всего пять дней.

Филипп V Длинный, чтобы не допустить к трону жену и дочь брата, вспомнил о забытом законе из Салической правды. Согласно древнему праву, женщинам запрещалось наследовать корону и передавать ее через своих потомков. Второй сын Филиппа Красивого страстно желал оставить корону на головах своих потомков, но получилось наоборот: собственными руками он закрыл дорогу к трону своим детям. Единственные сын Филиппа V умер во младенчестве, и словно в насмешку над стараниями отца судьба подарила четырех дочерей. Умер страстный поклонник Салической правды в возрасте 30 лет.

Трон перешел к младшему сыну Филиппа Красивого – Карлу IV Красивому. Кроме обаятельной внешности он, пожалуй, ничего не унаследовал от отца. Государственными делами занимался его дядя – Карл Валуа, а последний сын палача тамплиеров по-настоящему был озабочен только одним – рождением наследника. Карл IV трижды был женат, от его браков появилось семеро детей. Мальчиков родилось двое, но оба умерли в детском возрасте. Король прожил тридцать три года, оставив после своей смерти величайшую интригу. Его вдова находилась в положении и вся Франция (впрочем, не только она) с нетерпением ждала известий о поле младенца. Королева разочаровала подданных, разрешившись от бремени девочкой в 1328 г. Династия Капетингов пресеклась.

Потом пришла очередь платить всей Франции, и все из-за злосчастного Салического закона. Основателем новой династии стал Филипп VI Валуа, но тут права на французский престол предъявил Эдуард III Английский. Претензии и явились причиной невероятно долгой, кровавой, разорительной войны, получившей наименование Столетней…

А что же Ангерран де Мариньи, который с помощью своего брата помог королю жестоким образом покончить с тамплиерами? Один взгляд всемогущего фаворита Филиппа Красивого приводил в ужас всех: и баронов, и простолюдинов. Но, после смерти патрона, пришла пора бояться Ангеррану де Мариньи.

Рассказывают, у постели умирающего Филиппа он произнес, что хотел бы умереть раньше короля, чтобы не последовать за ним сразу после его смерти. Советник знал, о чем говорил. Обвинения сыпались со всех сторон, и, в конце концов, привели его в ту же тюрьму, где когда-то терпели все мыслимые и немыслимые издевательства рыцари Храма. Суд признал Ангеррана де Мариньи виновным в измене, казнокрадстве и колдовстве. Второго человека после короля – могущественного и богатейшего Ангеррана де Мариньи 30 апреля 1315 г. на простой телеге подвезли к огромной Монфоконской виселице. Бывший фаворит Филиппа Красивого кричал собравшейся толпе о своей невиновности и просил за него молиться. Его последние слова заглушили свист и улюлюканье парижан.

Высоко взлетевшего при жизни, Ангеррана де Мариньи повесили на самой высокой перекладине самой большой виселицы Франции. Ниже, одновременно с ним, был вздернут мальчик, замешанный в деле о колдовстве. Несколько месяцев труп советника болтался на виселице, пока одним утром не обнаружили, что веревка срезана, а тело без одежды валяется на земле. Чтобы на его одежду вновь не позарились воры, на останки Ангеррана де Мариньи натянули кусок простой ткани с прорезью для головы и вновь водрузили на виселицу. Дважды повешенный болтался на ветру два года – до тех пор, пока его вид не надоел решительно всем. Кстати, гигантская каменная виселица вблизи Монкофона была достроена и доведена до совершенства Ангерраном де Мариньи. Свое детище ему пришлось испытать собственным телом.

Два других высших сановника ордена Храма, которые предпочли сохранить жизнь, признавшись в том, чего не совершали, более в источниках не упоминались. Мрак темницы поглотил их полностью, не оставив даже тел для погребения.

Бесследно исчез и немой свидетель казни Великого магистра и приора Нормандии – в одну из ночей обычно спокойная Сена разбушевалась, и Еврейский остров навсегда скрылся в ее водах.

Часть II. Эрнан Кортес