Мое сердце колотится так, что я боюсь, оно разорвется прежде, чем она откроет этот рюкзак. Чтобы перестраховаться – а вдруг мы ошибаемся, – я придвигаюсь к Хадсону и сжимаю его руку. И молюсь, как уже давно не молилась.
– Давай, малышка, выходи, – ласково говорит Тиола, опустившись на колени и расстегнув пряжку рюкзака. – Хадсон наконец вернулся и хочет увидеть тебя.
Опять слышится воркование, на этот раз громче. Тиола сует в рюкзак руку и достает из него умбру, совсем маленькую, размером не больше грейпфрута.
У меня падает сердце. Это все-таки не Дымка – эта умбра слишком мала, чтобы быть той, которая не отходила от Хадсона все время, пока мы жили в Адари.
Но тут Тиола поворачивается и радостно восклицает:
– Познакомься с Дымкой-малышкой.
Она полна такого воодушевления, что практически выкрикивает имя умбры, протягивая ее Хадсону.
Сперва никто из них не шевелится. Они просто смотрят друг на друга, широко раскрыв глаза. Затем Дымка испускает громкий крик и бросается Хадсону на грудь. И, растянувшись так тонко, как она только может, взбирается по нему, пока ее маленькая мордочка не оказывается прямо напротив его лица, так что она смотрит ему в глаза.
Затем она что-то чирикает, чирикает, чирикает ему – я не понимаю, что значит ее чириканье, но очень похоже, что она ругается. Что касается Хадсона, то он не произносит ни слова. Не издает ни звука. Он просто смотрит на нее, как будто увидел призрак, а затем оседает на землю.
Когда колени у него подгибаются, я протягиваю к нему руки, пытаясь подхватить его прежде, чем он упадет, но уже поздно. Я оказываюсь на земле рядом с ним и Дымкой.
Я глажу маленькую умбру, но Дымка шипит на меня и отстраняется, чтобы касаться только Хадсона и ни под каким видом не касаться меня. По-видимому, несмотря на отсутствие воспоминаний, некоторые вещи не меняются никогда.
– Ты здесь, – произносит Хадсон, и в его голосе звучат изумление и радость. – Ты правда здесь.
Похоже, Дымка на своем собственном языке говорит ему то же самое. Она соскальзывает с его груди, и Хадсон подхватывает ее и гладит неясно очерченную щечку.
По словам Тиолы, Дымка не помнит его, и, быть может, так оно и есть. Но если я что-то и уяснила за последние месяцы, то это то, что сердце и душа человека помнят те вещи, которые сознание не смогло удержать. Если бы это было не так, я бы никогда не поняла, какую надпись надо выгравировать на застежке браслета, который я подарила Хадсону.
И сейчас, когда Дымка воркует, глядя в синие глаза Хадсона, очевидно, что какая-то часть ее существа очень даже помнит его.
Слава богу.
Однако в конце концов волнение этого воссоединения оказывается для Дымки-малышки непосильным, она сворачивается калачиком на сгибе руки Хадсона и крепко засыпает.
Когда она начинает довольно похрапывать, я опускаюсь рядом с ними на корточки и шепчу:
– Я же говорила тебе, что она будет здесь.
Он закатывает эти свои прекрасные синие глаза, но вместо саркастического замечания, которого я ожидала, говорит:
– Мне надо чаще слушать тебя.
– Извини, что? Что я только что услышала от тебя? – спрашиваю я, оглянувшись на наших друзей, которые занялись собственными делами, как только новизна этого зрелища – вида Хадсона, зачарованного детенышем-умброй, – прошла.
– Не верь ему, – говорит мне Джексон. – Он явно не в себе.
– Кто знал, что Хадсону придется отправиться в Мир Теней, чтобы найти существо, которое сможет так долго его терпеть? – хихикает Флинт.
– Извини, а я тогда кто? – спрашиваю я.
– Ты не в счет. Ты с ним сопряжена – что произошло каким-то мошенническим путем, – а я говорю обо всех остальных на нашей планете.
Хадсон показывает ему средний палец, но делает это так, чтобы этого не увидела Тиола и чтобы не побеспокоить Дымку. Затем он смотрит на Тиолу и говорит:
– Спасибо за то, что ты так хорошо заботилась о ней до моего возвращения.
Тиола улыбается и машет руками.
– Друзья всегда поступают так. Они помогают друг другу, когда это необходимо.
– Ты права, – соглашаюсь с ней я, сердито глядя на Флинта поверх ее головы. – Друзья действительно поступают именно так.
Он сжимает ладонь в жесте «бла-бла-бла», но я замечаю, что именно он протягивает Хадсону руку чтобы помочь ему встать с земли. И то, что Хадсон берет ее, говорит об их крепнущей дружбе куда больше, чем слова, которыми они подкалывают друг друга.
– Куда ты укладываешь ее, когда она засыпает? – спрашивает Хадсон Тиолу, когда мы поднимаемся по крыльцу в дом.
– Обычно в рюкзак. Но в моей комнате есть для нее еще и колыбелька. Я повязала на нее блестящие ленты, поскольку ты написал мне, что она любит их.
– Это… – Хадсон замолкает и прочищает горло. – Это отличная мысль.
– Знаю, – отвечает она. – Мама говорит, что я очень умная.
– Мама много чего говорит, – раздается веселый голос, когда дверь отворяется. – На этот раз ты привела к нам целую компанию, Тиола.
– Да, мама. И знаешь что? Я привела Хадсона!
– Хадсона? – Веселость на лице Мароли уступает место потрясению, когда она выходит на крыльцо. – О, Хадсон! – Она крепко обнимает его. – Мы так беспокоились о тебе!
Побеспокоенная Дымка тихо взвизгивает, но затем, когда Мароли отстраняется, затихает.
– Я вижу, ты нашел свою любимую маленькую умбру, – говорит Мароли, с нежностью глядя на Дымку.
– Да, нашел. Тиола сказала мне, что заботилась о ней, берегла ее для меня. – Он улыбается, и я никогда еще не видела у него такой широкой улыбки.
– Верно. Она твердила, что ты вернешься, но мы не знали, верить ей или нет.
– Тебе следует больше доверять мне, мама. – Тиола произносит это мило, но ее голос тверд. – Я же пенумбра. Я нахожу и храню то, что потерялось. Я разбираюсь в таких вещах.
– Что верно, то верно. – Мароли придерживает дверь и делает нам знак войти. – Но Хадсон больше не потерян.
Похоже, Тиола думает об этом, когда поворачивается и смотрит на Хадсона глазами, которые кажутся на века старше ее лет. Затем ни с того ни с сего говорит:
– Я не совсем в этом уверена.
– Ну, это не тебе решать, – отзывается Мароли, подталкивая ее к двери. – Иди, умойся перед обедом. – И поворачивается к нам. – Вы, конечно же, останетесь у нас. Вы наверняка голодные, а у нас куча еды. К тому же тебе, Хадсон, надо рассказать нам обо всем, что случилось в твоей жизни за то время, что мы не видели тебя.
Мне немного обидно, что она обращается только к нему. Что она совершенно забыла меня. Но я понимаю, что моя обида нелепа, и заставляю себя отбросить ее и представляюсь Мароли, как будто никогда не была с ней знакома.
Все наши друзья тоже знакомятся с ней, и это занимает немного больше времени, чем их знакомство с Тиолой, – в основном потому, что Мароли задает каждому из нас больше вопросов, чем ее дочь. Однако когда мы входим в столовую, представления уже почти закончены.
Последним, уже войдя в столовую, представляется Флинт, он начинает объяснять, что он дракон, но замолкает на полуслове. Я поворачиваюсь, пытаясь понять, что так поразило его, но прежде, чем это доходит до меня, он издает сдавленный звук и спрашивает:
– Извини, это что, святилище Хадсона Веги?
Глава 40Поклонение Хадсону
– Святилище? – повторяет Джексон, и голос его звучит визгливо. – Где?
Флинт показывает на другой конец комнаты с выражением изумления и ужаса на лице. Я уже увидела, что он имеет в виду. И хотя «святилище» – это, возможно, сказано слишком сильно, то, что я вижу, определенно выглядит странно. Я подхожу ближе, чтобы рассмотреть все получше.
– На этом настояла Тиола. – Мароли снисходительно улыбается. – Хадсон в наших краях вроде как герой, и она сочла, что будет правильно увековечить память о его времени с нами.
– Вроде как герой? – выдавливает из себя Флинт. – Если вы устроили такое в честь Хадсона, то что же вы устраиваете в честь настоящего героя?
– Очевидно, что я и есть настоящий герой, – невозмутимо замечает Хадсон. – Что-то я не видел, чтобы кто-нибудь создавал святилища в честь тебя.
Но он слишком занят, баюкая Дымку, чтобы подойти и рассмотреть эту если-не-совсем-святилище-то-однозначно-серьезную-экспозицию, устроенную – и это меня очень веселит – в том самом месте, где когда-то стояло любимое кресло Хадсона.
Я хочу рассказать об этом Джексону и Флинту, но затем понимаю, что Мароли бы удивилась, что мне известно, где оно находилось.
Но я совершенно очарована. Давно пора и другим осознать, какой Хадсон замечательный. И, судя по виду небольшого фиолетового стола, который Мароли поставила здесь в честь Хадсона, кто-то определенно это осознает.
В центре стола стоит огромная фотография улыбающегося Хадсона, сидящего на крыльце. Вокруг этой фотографии стоят другие, поменьше – вот он с Арнстом и Мароли в саду, вот он пьет чай с Тиолой, вот он играет с Дымкой. Есть даже фотография, на которой он один стоит у озера, и я немного щурюсь, потому что я уверена, что прежде на этом фото рядом с ним находилась я.
Вся эта история с вымарыванием из линии времени какая-то стремная. Что же это за всеохватывающая магия, если она не только заставила людей забыть, что я существую, но и стереть меня с фотографий и кто знает с чего еще?
Хотя, думаю, дело здесь в эффекте бабочки – ты изменяешь что-то одно, а в результате меняется все. Линия времени стала другой, и если я никогда не существовала, то все эти вещи произошли без меня, а значит, ничего и не надо было стирать.
Вот только я существовала – и существую до сих пор, – и то, что я сейчас стою в этой комнате с этими людьми, но они не помнят меня, ужасно, невероятно странно.
Но все же не так странно, как изображающая Хадсона мраморная статуэтка рядом с фотографией, на которой он запечатлен у озера. Или чайная чашка, из которой он пил, стоящая около его фото с Тиолой. Или лоскуток ткани, оторванный – я в этом уверена – от какого-то предмета его одежды, хотя я не могу вспомнить, от какого именно.