– Он мой младший брат и довольно классный парень. Он немного зациклен на черном цвете, но в остальном он правильный чувак. Если не считать того, что в детстве он крал у меня цветные карандаши.
Публика в ответ свистит и вопит, и Хадсон приподнимает бровь.
– Вы приветствуете его, потому что он таскал мои цветные карандаши? – спрашивает он. И когда он перекладывает микрофон в другую руку, я понимаю, что он наконец немного освоился.
Публика отвечает еще более громким приветственным ревом.
Хадсон смеется.
– Ну, если вы пришли в такой восторг оттого, что он крал у меня цветные карандаши, думаю, у вас сорвет крышу, когда вы услышите, как он управляется с барабанными палочками.
Толпа вопит с еще бо`льшим энтузиазмом.
– Сейчас он выйдет к вам. Но вы должны сделать мне одолжение. С этой минуты вы должны называть моего младшего брата только… – Луми играет на своей гитаре очень громкий рифф. – Джексон Волосатик Вега! Давайте все, поприветствуйте Волосатика!
Глава 64Лучший теневой план
Джексон выбегает на сцену, когда голос Хадсона еще гремит, оглашая арену. И толпа начинает неистовствовать еще больше, когда он занимает свое место за ударной установкой и выбивает сложную ударную партию.
Похоже, ожидая, когда его позовут на сцену, он накопил немало энергии, потому что чем неистовее ревет толпа, тем длиннее становится его барабанное вступление, пока он не заканчивает его, оглушительно ударив в тарелки и высоко подбросив барабанные палочки в воздух.
Я ожидаю, что он достанет из кармана другую пару палочек, но, судя по всему, я недооценила его искусство шоумена. Потому что вместо этого он переносится в переднюю часть сцены и подхватывает их, после чего делает вид, будто снимает перед публикой воображаемую шляпу.
– Черт возьми! – восклицает Хадсон, картинно закатив глаза. – Я забыл сказать вам, что у него так много волос, потому что у него просто огромная голова.
Публика хохочет, и Джексон наклоняется вперед и стучит себя палочками по голове, подражая музыкальным группам 80-х, затем переносится обратно к своей ударной установке. Хадсон подходит к краю сцены, берет свою электрогитару, вешает ее на плечо и снова идет к стойке микрофона, на которой по-прежнему развевается одинокий лиловый бюстгальтер.
Остальные музыканты перестают играть, когда Хадсон быстро берет несколько аккордов, и эта последовательность заканчивается самым горестным звуком, который я когда-либо слышала.
Он разносится по сцене и трибунам, такой чистый и печальный, что по моей спине пробегает холодок, и на секунду мне кажется, что это звук самой души Хадсона. Горесть, красота и мука жизни, соединившиеся в одном безупречном минорном тоне.
Хадсон тянет эту ноту, пока звук не начинает чуть заметно дрожать. Словно почувствовав в музыке то же, что и я, Джексон вступает на барабанах, так явно говоря «Я с тобой, брат», что у меня екает сердце.
А затем он начинает тихо выбивать медленный ритм, закладывая основу первых скользящих тактов песни.
Хадсон начинает играть снова, и на этот раз из гитарных аккордов начинает складываться мелодия. Одна нота, затем две, и, когда братья продолжают бросать ноты друг другу, мои глаза округляются, потому что до меня наконец доходит, какую песню они играют. В их исполнении она звучит немного иначе, чем в альбоме, чуть медленнее, чуть более стильно, но это определенно она, песня My Blood [5] группы Twenty One Pilots.
И у меня щемит сердце. Потому что речь в этой песне идет о семье.
Как будто она была написана именно для этих двух братьев, которые поддерживают и защищают друг друга от всех опасностей, несмотря ни на что.
Для братьев, каждый из которых ради другого разорвет любого.
Для братьев, которые, несмотря на свои разногласия, преданы друг другу до конца.
И когда Хадсон подается вперед и начинает петь слова, я чувствую, как их правдивость – звучащие в них любовь, боль и решимость – проникает в мою душу и как эти два парня, которых я так люблю, наконец находят путь друг к другу.
Строки песни завладевают сердцами публики, и я вижу, как они вдруг понимают, что Хадсон Вега поет для каждого из них, что они тоже его семья. Что он их убережет, что он их защитит. Как будто в них тоже течет его кровь.
Когда Хадсон переходит на фальцет, как обычно делает солист группы Тайлер Джозеф… Джексон подается к своему микрофону, дает себе волю, и толпа впадает в раж. И я ощущаю стеснение в груди, когда вижу сияющую гордую улыбку на лице Хадсона при виде успеха его младшего брата.
Об этом и поется в этой песне. В этом и состоит суть Джексона и Хадсона, двух парней, которым пришлось претерпеть адские муки еще до того, как они научились читать. Терзаемые родителями, покинутые собратьями, разлученные друг с другом. И все же сейчас они здесь, они играют вместе, творя гармонию, свет и радость для всех этих людей. Заполняя сиротливую пустоту внутри них своими любовью и доверием друг к другу.
Это один из самых проникновенных моментов моей жизни, и, глядя на Флинта, по-прежнему стоящего здесь, рядом со мной, я вижу, что он тоже это понимает. Что он знает, сколько эти двое страдали, и понимает, как важно, что они – несмотря ни на что – сумели найти путь друг к другу.
В середине песни музыка почти сходит на нет, остальные музыканты на заднем плане тоже начинают играть совсем тихо. Даже Хадсон перестает играть на гитаре, так что она просто повисает на лямке. Обеими руками он хватает микрофон – и поет, обращаясь к каждому из собравшихся здесь рэйфов.
Его голос тих и низок, и он произносит каждое слово так, будто это часть его души, и он хочет, чтобы они стали и частью их душ.
Хадсон Вега держит их в своих руках, и он готов умереть, чтобы их защитить.
Публика подалась вперед, подняв руки к небу, будто пытаясь поймать эти звуки.
И тут к его голосу присоединяется фальцет Джексона. А затем Луми, Кауимхи и весь оркестр начинают играть вдвое, втрое громче, музыка нарастает, заполняя собой арену, пока на всем ее пространстве не остаются только накатывающие одна за другой волны звука, надежды и обещания.
Когда последняя нота песни медленно затихает, на трибунах воцаряется молчание.
Хадсон неловко переступает с ноги на ногу перед стойкой микрофона, но ему не о чем беспокоиться. Потому что публика разражается бурными овациями. Воздух наполняется одобрительными криками и свистом, и Хадсон поворачивается ко мне со своей медленной и прекрасной улыбкой.
Я улыбаюсь ему в ответ, на сцену летят бюстгальтеры, и вдруг, взявшись за микрофон, Хадсон замирает – и выражение радости на его лице сменяется выражением такой убийственной сосредоточенности, что меня пробирает дрожь. Он быстро кивает мне – это наш знак, означающий, что это началось, – и его взгляд перемещается на сотни юных рэйфов, толпящихся перед сценой, чтобы быть поближе к нему.
И вдруг все погружается в черноту.
Исчезают даже мерцающие огоньки Мэйси.
Несколько секунд – и в пространство за кулисами врываются гвардейцы Королевы Теней. Мэйси пронзительно вскрикивает, когда один из них хватает ее и впечатывает лицом в ближайшую стену.
– Эй, что ты делаешь? – кричит Флинт, пытаясь защитить ее, и получает удар локтем в нос.
Иден рычит, пытается пинком в колено сбить гвардейца с ног, но тут мне наконец удается привлечь ее внимание.
– Перестань! – с нажимом шепчу я, и, хотя видно, что она хочет возразить, в конечном итоге она все-таки этого не делает. Потому что наша цель состоит не в том, чтобы оказать отпор гвардейцам, даже если бы нам удалось справиться с ними, а в том, чтобы дать им взять нас в плен и препроводить к Королеве Теней. Нам совсем не хочется, чтобы при этом пострадал кто-то из пришедших на концерт.
Я ухитряюсь сдержаться, когда они и меня прижимают лицом к стене, но, когда они выбегают на сцену и хватают Хадсона, мне приходится напрячь всю силу воли, чтобы не броситься ему на помощь. Особенно когда они валят его на пол и несколько раз пинают ногами.
Поняв, что происходит, публика начинает истошно вопить, и некоторые из зрителей даже пытаются подняться на сцену, которую теперь заполняют гвардейцы. Этого я и боялась, это был мой худший кошмар, но прежде, чем кто-то из них успевает пробиться к сцене – и к Теневым Гвардейцам, – люди из подполья, возглавляемого Ниязом, обступают ее край и начинают выталкивать всех с импровизированного стадиона.
Я вздыхаю с облегчением, когда один из гвардейцев заводит мне руки за спину и заставляет спуститься по лесенке со сцены на каменистую землю.
Вслед за мной они сводят со сцены Хезер, и я слышу ее тихий вскрик.
– Ты в порядке? – спрашиваю я, пытаясь разглядеть ее за спинами гвардейцев.
– Закрой свой рот! – рявкает один из них. – И держи руки за спиной. Мы не потерпим неподчинения.
– А вы не могли бы дать определение неподчинения? – спрашивает Флинт, когда они, толкая в спину, сводят со сцены и его. – Чтобы я не сделал ошибку и случайно…
Он замолкает, когда в горло ему упирается острие кинжала.
– Полагаю, это считается неподчинением, – бормочет Хадсон, спускаясь по лесенке.
– А вы не можете просто отнестись к этому серьезно? – огрызается Джексон. – Вы добьетесь только того, что вас убьют, потому что не можете понять, когда нужно заткнуться.
Он вперяет особенно пристальный взгляд во Флинта, который, глядя на него, закатывает глаза. Но больше ничего не говорит.
– Вы пойдете с нами, – рявкает главный гвардеец и, держа в руке меч, выстраивает нас в шеренгу перед палаткой Хадсона. Перед нами из стороны в сторону бегает Асперо, ломая руки и требуя объяснений.
– Я помогу тебе, Хадсон, – обещает он, пытаясь встать между моей парой и двумя гвардейцами, охраняющими его. – Я свяжусь с нужными людьми, и мы что-нибудь придумаем. Не могут же они просто…
– Все в порядке, Асперо, не беспокойся, – отвечает Хадсон. Затем понижает голос, чтобы сказать что-то еще, но гвардейцы так кричат, что я не могу расслышать его слов.