Если бы у меня не было Хадсона, который успокаивает меня, когда в три часа ночи меня мучают кошмары, возможно, я вела бы себя точно так же, как она.
– Хочешь об этом поговорить? – спрашиваю я, усевшись на кровать и передвинувшись на середину, чтобы моя кузина смогла лечь сбоку от меня, пока Хадсон сидит с другой стороны. – Или ты хочешь просто посмотреть телевизор?
– Не знаю, – отвечает она, продолжая стоять в середине. – Я правда не хотела вас беспокоить.
– Ты же моя любимая кузина, – говорю я ей. – Какое тут может быть беспокойство?
Она чуть заметно улыбается, качает головой и смотрит в пол.
– Я, пожалуй, приму душ, – объявляет Хадсон, ни к кому не обращаясь.
Я бросаю на него благодарный взгляд, пока он достает из рюкзака чистую одежду. Сейчас шесть часов утра, и он готов запереться в ванной бог весть на сколько, чтобы мы с Мэйси могли поговорить по душам – что ей явно необходимо.
– Ты не обязан это делать. – На лице Мэйси отражается смятение. – Простите. Я пойду.
– Вздор, – отвечает Хадсон, подмигнув. – Я все равно не спал.
Это явная ложь, об этом говорят и его заспанные глаза, и стоящие торчком волосы. Но ни Мэйси, ни я не говорим ему об этом – только не теперь, когда он ведет себя так предупредительно и любезно.
После того как за ним закрывается дверь ванной, несколько секунд ни Мэйси, ни я не двигаемся. И когда становится очевидно, что моя кузина не подойдет ко мне и что оттуда, где она стоит, она больше ничего не скажет, я слезаю с кровати и подхожу к ней сама.
– Эй, – шепчу я, обняв ее в тот самый момент, когда Хадсон начинает во все горло петь песню Rolling Stones Start Me Up [6]. – Что я могу сделать?
Она не отвечает, только мотает головой и цепляется за меня, цепляется крепко, как за спасательный круг. Это разрывает мне сердце, и я продолжаю прижимать ее к себе.
Она не отпускает меня, а я ее. Я просто обнимаю ее, я буду обнимать ее столько, сколько она мне позволит, успокаивающими круговыми движениями потирая ее спину.
В конце концов она отстраняется, и в глазах ее стоят слезы. Она быстро моргает в попытке унять их прежде, чем я их увижу, но уже поздно. Я не могу делать вид, будто их нет и будто она не страдает.
– О, Мэйс, – шепчу я, снова заключив ее в объятия и вместе с ней сев на кровать.
И тут она начинает плакать.
И все это время я продолжаю ее обнимать.
Она плачет долго, и все это время шумит душ. Со своим острым слухом вампира Хадсон слышит все и остается в ванной, распевая одну песню за другой, от Creep группы Radiohead до Rocket Man Элтона Джона. Я чувствую себя виноватой из-за того, что мы зря тратим всю эту воду, но, к счастью, в Адари нет недостатка в пресной воде, который случается в нашем мире.
Однако в конце концов слезы Мэйси высыхают, а рыдания сменяются хлюпаньем носом.
– Прости, – повторяет она уже в третий раз с тех пор, как вошла в наш с Хадсоном номер. – Мне очень жаль.
– Тебе не за что извиняться, – говорю я ей. – А вот мне и правда жаль.
– О чем ты?
– Мне жаль, что произошло столько всего, что заставило тебя чувствовать себя так, как теперь, – отвечаю я. – В последние месяцы тебе пришлось столько всего пережить, а я большую часть этого времени провела в Сан-Диего.
Она пожимает плечами.
– Ты же ничего не могла с этим поделать.
– Кроме того, – я убираю волосы, упавшие ей на глаза, – я скучала по тебе, Мэйси.
– А я по тебе. – Она делает долгий судорожный вдох. – Мне так одиноко, Грейс. Так одиноко, что не знаю, что мне делать.
Ее слова пронзают мое сердце, как пуля, и я прижимаю дрожащую руку к животу. К моему горлу подступает желчь, я едва не давлюсь ей, лихорадочно ища слова, которые Мэйси необходимо услышать прямо сейчас.
Но в конечном итоге я понимаю, что могу сказать ей только одно – правду.
– Это моя вина.
Глава 74Слишком жестоко для школы
Мэйси резко втягивает в себя воздух.
– Это не твоя вина, Грейс.
– О, моя дорогая. – Я снова обнимаю ее и сжимаю так крепко, как только могу. – Я не была рядом с тобой, не оказывала тебе поддержку, которую должна была оказать, не утешала тебя, как должна была утешать.
При этом она сама поддерживала меня и утешала, когда я чувствовала себя потерянной и одинокой, когда оказалась в месте, о котором ничего не знала.
Меня все больше охватывает чувство вины. Я пыталась держать с ней связь с тех пор, как мы с Хадсоном перебрались в Сан-Диего, чтобы учиться в университете. Я писала сообщения почти каждый день, и мы пытались по меньшей мере раз в неделю общаться по видеосвязи.
Но это не то же самое, что находиться рядом. Я это знаю, и, когда мы с ней разговаривали, я понимала, что она многое скрывает. Я только не знала, сколь многое, – и это моя вина.
Мне следовало это уловить, следовало читать между строк.
– Что я могу сделать? – спрашиваю я ее. – Что тебе нужно?
– Много чего. Чтобы мой отец не лгал мне. Чтобы моя мать не отправлялась ко Двору Вампиров, зная, как это, скорее всего, закончится. Чтобы Зевьер был жив. Чтобы Кэтмир был цел – и чтобы в нем по-прежнему учились мои друзья. – Она вымученно смеется. – Легче легкого, да?
– Да, куда уж легче, – отвечаю я с еле заметной улыбкой.
– И эти школы, в которые меня отправляют. Они просто ужасны.
– Все? – спрашиваю я, подняв бровь.
– Да, абсолютно все. – Она качает головой. – Остальные ученики либо подлизываются ко мне, потому что знают, кто мои друзья, либо начинают задирать меня, как только я прибываю туда, – тоже из-за того, кто мои друзья. Или потому, что и они, и их родители хранят верность Сайрусу и недовольны тем, что произошло прошлым летом.
– О, Мэйси. – Мы с Хадсоном тоже имеем дело с последствиями прошлого лета – как и весь мир сверхъестественных существ, – но мы в некотором роде не настолько вовлечены в то, что происходит на земле. Да, мы оба стараемся быть хорошими правителями Двора горгулий, и Хадсон… что-то делает с Двором Вампиров, так что в каком-то смысле мы находимся в окопах. Но в других смыслах мы держимся в стороне.
Я никогда не думала о том, как это отразится на Мэйси, которая, в отличие от меня, не имеет никакой власти. И которую отправляют в школы, где у нее нет ни знакомых, ни друзей, ни родных. Разумеется, у Сайруса было немало верных сторонников. Разумеется, были те, кто желал, чтобы мы потерпели поражение в битве за освобождение Двора Вампиров от его тирании. И, разумеется, все эти люди с удовольствием вымещают свои досаду и злобу на девушке, которой едва исполнилось семнадцать лет.
Каков главарь, таковы и сторонники.
Я пытаюсь подыскать слова, чтобы хоть как-то утешить ее, но не могу ничего придумать.
Может, это к лучшему, потому что Мэйси расценивает мое молчание как согласие и желание услышать всю ее историю и продолжает:
– А учителя не мешают им вредить мне, потому что у них есть собственные претензии к Дворам, или к Кругу, или к моим родителям, или ко мне самой. Я не знаю. – Она запускает обе руки в волосы, что люди обычно делают, когда испытывают досаду, вызванную осознанием бессилия. – Я не знаю, что мне делать. Моя мать говорит мне не лезть на рожон и не гнать волну, но как я могу сидеть тихо, если они постоянно воруют мои вещи, используют чары, чтобы нагадить мне, или устраивают засаду под трибунами стадиона. Я не обязана это терпеть.
– Нет, не обязана. – Меня захлестывает возмущение при мысли о том, что над Мэйси так издевались. О том, что какие-то засранцы нападают на нее под трибунами или в других укромных уголках школы. – Я не знала, что ты оказалась в таком положении.
– Я не хотела, чтобы ты об этом знала. Потому что это унизительно.
У меня разрывается сердце от сострадания к ней, и мне ужасно хочется посетить каждую из школ, из которых ее исключили в этом году, и показать там всем, что такое неравные силы.
Но поскольку это не выход, я говорю:
– Нет ничего унизительного в том, что тебя травят и притесняют, Мэйси.
– Это очень унизительно, если пять месяцев назад ты помогала спасать весь мир сверхъестественных существ. А теперь ты даже не можешь прийти на урок по продвинутому созданию порталов без того, чтобы другие ученики не накинулись на тебя толпой и не заперли тебя в одном из порталов.
– Какого черта? Они посмели сделать с тобой такое? – Ну нет, теперь мне хочется не просто преподать им урок, а стереть всю эту школу с лица земли. – А что сказал директор, когда ты выбралась из этого портала?
– Он заявил, что мой ответ, когда я подожгла их вещи, был непропорционален.
– Ты чертовски права, он был непропорционален, – рявкаю я. – На мой взгляд, куда ближе к пропорциональности было бы поджечь их самих. Ведь эти гребаные порталы причиняют боль.
– Да уж, – соглашается она и смеется. Это грустный смех, но она хотя бы больше не плачет.
А вот мне хочется заплакать. Я поверить не могу, что с Мэйси происходило такое, а я ничего об этом не знала. Да, она не рассказывала мне об этом, но все же. Я знала, что что-то идет не так, но не приложила усилий, чтобы выяснить, в чем дело.
Я не хотела выводить ее из равновесия, не хотела, чтобы она решила, будто я ожидаю, что она справится со всеми своими проблемами в ускоренном темпе. Я знаю, каково это – пытаться горевать, когда люди вокруг тебя считают, что ты должна просто жить дальше. И мне не хотелось, чтобы она думала, будто я ожидаю от нее чего-то в этом духе.
Поэтому я на нее не давила. Я пыталась быть деликатной, пыталась уважать ее чувства. И зашла слишком далеко в противоположном направлении, доведя дело до того, что она почувствовала себя брошенной. Я позволила другим сверхъестественным существам мучить ее и даже не подозревала, что это происходит.
Я чувствую себя такой сволочью.
– Поэтому за этот учебный год тебя и исключили из стольких школ? – спрашиваю я. – А не лучше ли просто остаться дома, пока не восстановят Кэтмир?