Мэйси не отвечает. И когда я бросаю на нее взгляд, она пишет так остервенело, что в ответ может только фыркнуть.
Глава 86Лихорадочная писанина
Через пять минут мне уже хочется позвать на помощь, но я слишком занята, записывая события. Оказывается, эти ручки в самом деле особенные и пишут с нечеловеческой быстротой. Я отвлекаюсь, чтобы достать телефон, но затем роняю его, когда на юге Чикаго взрывается здание.
Через пятнадцать минут я уже забыла, что помощь вообще существует, и все пишу, пишу. Я протоколирую, как в Эфиопии кто-то умирает, как в книжном магазине в Сан-Паулу автор исследований по изменению климата подписывает свои книги, как на Филиппинах рождается ребенок. То на одном телевизоре, то на другом картинка становится цветной, и я пытаюсь писать еще быстрее, чем может писать эта заколдованная ручка.
Я исхожу из предположения, что то же самое делает и Мэйси, но мне слишком страшно оторвать взгляд от телевизионных экранов, чтобы посмотреть на нее. С ее стороны зала доносятся странные звуки – писк, шумные вдохи и даже пара пронзительных воплей, от которых у меня мурашки по коже.
– Что с тобой? – ухитряюсь произнести я, когда она опять скорбно верещит. А затем на автомате записываю эти слова среди строчек, посвященных последней резолюции ООН.
– Черт, – бормочу я, зачеркивая их и гадая, можно ли мне вообще что-то зачеркивать, даже если это явная ошибка. Мне совсем не хочется искажать историю, ведь я просто пытаюсь записывать все, что имеет значение. Хотя, наверное, это нельзя назвать искажением, если я всего-навсего зачеркиваю слова, которые вообще не должна была писать.
А с другой стороны, может быть, мы с Мэйси, сидя здесь, все-таки искажаем саму суть истории? Конечно, мы этого не хотим, собственно говоря, мы обе выкладываемся по полной, записывая столько важных событий, сколько возможно.
Но кто мы такие, чтобы решать, что важно, а что нет?
Может быть, вручение этих кинопремий в Индии, на протоколирование которого я только что потратила десять секунд – эти волшебные ручки также позволяют понимать каждый язык и писать на нем, – не заслуживало такого внимания, и куда большего внимания заслуживало то похищение человека в Англии, на которое у меня ушло только шесть секунд. И, возможно, тот взрыв в Чикаго совсем не так важен, как ДТП, только что произошедшее в Белизе.
Откуда нам это знать?
Мне и Хезер восемнадцать лет, Мэйси семнадцать, и мы прожили слишком мало, чтобы иметь кругозор, необходимый для такой работы – и для принятия таких решений. Наших точек зрения и жизненного опыта на самом деле недостаточно для того, чтобы иметь относительно объективное представление о мире, не так ли?
Но действительно ли наша точка зрения чем-то хуже, чем точка зрения Куратора? Она богиня, которая была заперта здесь чуть ли не с начала времен. Да, она все видела из этого зала, но познала ли она сама хоть что-нибудь?
От этой мысли мне становится грустно, это расстраивает и беспокоит меня. Есть старое изречение о том, что историю пишут победители (и делают это несправедливо). Но это, как мне кажется, еще хуже – впечатление такое, будто историю пишут люди, которые даже никогда не были на поле боя.
«Неужели это и есть настоящая история?» – думаю я, продолжая записывать информацию – на этот раз о спасательных работах в руднике в Чили.
Но мои мысли прерываются, когда Хезер пронзительно вскрикивает – и тут же разражается слезами.
– Хезер! Что с тобой? – Я роняю ручку и бросаюсь к ней. Но прежде чем я успеваю сделать два шага, на моих экранах взрывается что-то еще. А поскольку я на несколько секунд отвела от них взгляд, я понятия не имею, что это было.
Мне хочется послать все это к черту, ведь я нужна Хезер, но этот взрыв кажется мне важным. Как и ураган, который сейчас формируется над Атлантическим океаном.
Черт!
– Ты в порядке? – кричу я ей, подавшись вперед, чтобы попытаться разглядеть последствия взрыва на вдруг ставшем цветным экране телевизора передо мной. – В чем дело?
Хезер не отвечает, и, бросив на нее взгляд, я вижу, что она по-прежнему пишет, несмотря на то что по ее лицу текут слезы.
Я бросаю взгляд на ее экраны, хотя и не могу себе этого позволить, и, когда фокусируюсь на том из них, который из черно-белого стал цветным, мне становится ясно, что так расстроило ее. В Марокко произошла ужасная авария со школьным автобусом, в которой погибли и были тяжело ранены десятки маленьких детей.
– О, Хезер, – говорю я. – Мне так жаль.
– Эта работа просто отстой, – ворчит она. – И весь этот гребаный мир отстой! Какого черта мы все время лезем вон из кожи, чтобы спасти его?
Она машет рукой в сторону экранов, чтобы подчеркнуть смысл сказанного. И я понимаю, что она имеет в виду. Господи, как я ее понимаю. Сидя здесь и глядя на все это, я вспоминаю, как мои родители, когда мне было двенадцать или тринадцать лет, отвезли меня в Вашингтон, округ Колумбия, и сводили во множество клевых музеев. Один из них был посвящен всему, что имело отношение к новостям. Там была куча классных экспозиций, но больше всего мне запомнилась та из них, которая включала в себя все фотографии, получившие Пулитцеровскую премию. Все лучшее и все худшее в человеческой природе, собранное на одной стене.
Эти телевизионные картинки – все эти события, происходящие с людьми по всему миру, – похожи на ту экспозицию. Лучшее и худшее из того, что происходит в мире, и люди, из-за которых это совершается и которые это совершают, – и все это идет на стене перед нами и ожидает, чтобы мы это записали… или не записали.
Это тяжело. Не только плохое, но и хорошее. Лучшее, на что мы способны как люди, соседствует с худшим, что мы творим. Как это можно вынести, как это может не подавлять?
Неудивительно, что Хезер плачет. И я уверена, что скоро заплачу и я.
Вот только на это нет времени. В океан рядом с Пуэрто-Рико только что упал самолет. И только что вышла статья об одном североамериканском лидере, которая либо вызовет скандал, и этот скандал потрясет всю страну, либо будет полностью проигнорирована. Так что я не знаю, что мне делать с ней.
После информации о статье следует картинка шумного празднования дня рождения семилетнего мальчика в Берлине.
Затем пациент в больнице в Экваториальной Гвинее заражается геморрагической лихорадкой Марбург.
Мощный размыв грунта в подвале дома молодой семьи в Стамбуле оставляет ее без крова.
И от Антарктиды откалывается громадный айсберг.
И буквально миллион других событий только на моей стене из телевизионных экранов. На двух стенах Мэйси тоже много чего происходит, так что у нее тоже хлопот полон рот.
И единственное, что мы можем со всем этим делать, – это писать, писать, писать.
У меня уже болит рука, и я чувствую, что отстаю все больше.
Мэйси шумно втягивает ртом воздух в ответ на одну из своих телевизионных картинок, а я на секунду отвлекаюсь в отчаянной попытке отыскать глазами мой оброненный телефон. Потому что если к нам в ближайшее время не придет помощь, мы просто утонем… и Куратор наверняка откажется выполнить свою часть сделки, если мы обрушим всю ее систему.
К сожалению, пока я искала глазами телефон, мое отставание усугубилось. Экраны из черно-белых становятся цветными, а у меня не было возможности посмотреть хотя бы на один из них. Надеясь, что я не пропустила чего-нибудь слишком важного, я начинаю писать снова, но я так и не нашла мой чертов телефон!
Однако кто-то должен записать сведения о последней вспышке вируса, так что, видимо, моему телефону придется подождать. Как и появлению подмоги, в которой мы все так отчаянно нуждаемся.
Но в тот самый момент, когда я начинаю записывать последние цифры, потайная дверь – книжный шкаф отворяется и входит Флинт с подносом, на котором стоят чашки с кофе, а за ним заходят и остальные мои друзья.
– Кому-нибудь здесь нужен перерыв на кофе?
Глава 87Суши – это жесть
– Перерыв на кофе? – истошно визжит Мэйси, оторвав взгляд от своих экранов – я уверена, что в первый раз. – Ни у кого здесь нет времени на кофе!
– Ничего себе, – говорит Флинт, поставив поднос с кофе на стол рядом со мной. – Кто-то здесь стал немного брюзглив.
– Мы не брюзгливы – мы в отчаянии, – отвечаю я, неотрывно глядя на последствия стрельбы во Флориде и чувствуя, как внутри у меня все обрывается, а к глазам подступают слезы. – Что вы тут делаете?
Джексон поднимает бровь.
– Хм-м, если вы хотите, мы можем уйти.
– Пожалуйста, нет! Не уходите! – чуть ли не хнычет Мэйси.
– Несколько минут назад Куратор зашла к нам на веранду перед тем, как покинуть дом, и сказала, что вы предложили немного поработать на нее в обмен на помощь Мекаю и что вам, возможно, понадобится некоторая помощь от нас. – Хадсон смотрит то на меня, то на Мэйси. – Похоже, она мастерица преуменьшать.
– И еще какая, – отвечаю я, записывая имя игрока, который забивает последний гол в футбольном матче во Вьетнаме с участием очень популярных команд. – Ты не мог бы сходить в тот зал и принести еще амбарных книг? А затем выбрать секцию телевизионных экранов и начать протоколировать события?
– Это совершенно офигенное место, – говорит Джексон, глядя на черно-белые экраны. – Неужели эти телевизоры действительно показывают все, что сейчас творится в мире?
– Да, все, – подтверждаю я. – Когда происходит какое-нибудь важное событие, изображение из черно-белого становится цветным.
– Офигеть, – выдыхает он.
– Нечего выражать по этому поводу неумеренные восторги, – рявкает Хезер, не переставая писать. – Лучше сходи за этими гребаными амбарными книгами и начни помогать. Или честное слово, я выйду из игры, и справляйся с этим сам.
– Да ладно. – Сзади к ней подходит Иден и начинает массировать ее плечи. – Все будет хорошо.
– Да ну? – Она показывает свободной рукой на экран. – Посреди Тихого океана в шторм сейчас тонет парусная яхта, и никто не слышит сигналов SOS. Мень