Но теперь он тоже движется будто в замедленной съемке.
Обычно превращение человека в дракона – это красивое зрелище, сопровождаемое таинственным радужным мерцанием, и оно происходит почти мгновенно, но сейчас это не так. В нынешнем переходе Флинта в ипостась дракона нет ничего красивого, ничего таинственного. И происходит оно отнюдь не быстро. Все это выглядит чертовски неуклюже и даже страшно, потому что, в отличие от его обычного превращения, нам приходится наблюдать все этапы перехода словно в замедленной съемке.
Первой начинает меняться кожа, превращаясь из теплой, мягкой коричневой человеческой кожи в холодную чешуйчатую зеленую драконью, причем это происходит понемногу, слой за слоем. И хотя обычно драконья чешуя кажется красивой – особенно чешуя Флинта, – чешуйки, сформированные лишь отчасти, медленно покрывающие человеческую кожу, наводят жуть.
А если добавить к этому одновременное медленное превращение его головы, результат становится поистине чудовищным. Кости его черепа начинают удлиняться, нижняя челюсть расширяется, зубы заостряются, и над его висками, глазами, ртом и скулами начинают образовываться твердые острые гребни.
Иными словами, его человеческая голова становится головой дракона – только это происходит настолько медленно, что он больше похож на демона, чем на человека или на дракона.
То же самое начинает происходить с его лапами и хвостом, пока все в нем не приобретает прямо-таки чудовищный вид – ни дать ни взять чудовище, которым пугают маленьких. Кто угодно испугался бы.
За исключением этих пчел, которые, узрев его и мед, который я теперь замечаю на его руке, устремляются прямиком на него.
Став чем-то средним между человеком и драконом и замедлившись донельзя, он теперь превратился в легкую добычу для укусов этих пчел.
Я перевожу взгляд на флакон в моей руке, по внутренней стенке которого теперь стекает огромная капля меда, и втыкаю пробку обратно, после чего превращаюсь в горгулью. В моем каменном обличье я совершенно неуязвима для укусов пчел, поэтому бросаюсь между атакующими пчелами и Флинтом.
Шум, который они производят, ужасен, их жужжание не прекращается, так что невозможно сосредоточиться, невозможно даже просто думать. Это не мешает мне отгонять их, шлепая по ним ладонями, но очень мешает придумать хоть какой-нибудь план, который позволил бы нам спастись от их атаки. Флинт тоже отшвыривает их в стороны – но ему тяжелее, чем мне, поскольку он не состоит из камня, – и, видимо, Хадсон сразу же замечает, что нам троим приходится несладко.
Это становится ясно, когда все атакующие нас пчелы вмиг превращаются в пыль – после чего Хадсон тотчас испускает душераздирающий крик и падает наземь в нескольких футах от кромки воды, сжимая голову руками.
Глава 96Спасения нет
– Хадсон! – истошно кричу я и, огибая дерево, бегу к нему. – Хадсон, что с тобой?
Но он не отвечает, а только продолжает сжимать голову руками и корчиться на земле.
Поначалу я не могу понять, что с ним происходит – в Кэтмире он разрушил стадион, во время Испытаний обратил в пыль тысячи теневых жуков, много ночей подряд уничтожал скелеты горгулий, но после этого у него никогда не было такой реакции. Да, ему бывает тяжело использовать этот дар, потому что при этом он погружается в сознание тех, кого уничтожает – поэтому-то мне всегда не по себе, когда он это делает, – но так плохо, как сейчас, ему еще не было никогда. Никогда.
Так что же такого особенного было в этих пчелах? Почему погружение в их сознание стало для него невыносимым?
– Хадсон. – Мне хочется опуститься на землю рядом с ним, обхватить его голову ладонями, но я все еще держу в руках оба флакона, к тому же он так корчится и извивается, что приблизиться к нему вплотную невозможно.
Он стонет, произнося одно и то же слово опять, опять и опять:
– Души. Души. Души. Души.
И тут меня осеняет. Эти пчелы не просто защищают соты – они производят содержащийся в них мед. Тот самый мед, за которым мы сюда явились, Небесную Росу, которая каким-то образом может разъединить две соединенные души. А если этот мед имеет Небесное происхождение, логично было бы сделать вывод, что то же самое истинно в отношении пчел, производящих его.
– Боже, – шепчу я, и у меня падает сердце. Обратив в пыль этих пчел, Хадсон погрузился в сознание некого древнего Небесного существа.
Меня захлестывает страх – а что, если Хадсон не придет в себя? Сможет ли его разум отпустить то, что он увидел? То, что он почувствовал? Или же эта боль останется с ним навсегда?
От этой мысли у меня опять падает сердце, но я стараюсь не подавать виду. Оглядевшись по сторонам, я вижу, что Хадсон не единственный, кто пострадал.
Джексон все еще не выронил отломанный кусок сот, и его со всех сторон окружают новые гигантские пчелы. Флинт пытается помочь ему, но пчелы роятся и вокруг него. У них обоих открытые участки кожи покрыты следами пчелиных укусов, их глаза почти полностью заплыли, руки распухли. И пчелы продолжают жалить их, пока Флинт не валится на колени.
Я бросаюсь к ним, чтобы помочь отогнать насекомых, делая это осторожно, чтобы не коснуться куска сот в руке Джексона, но этих тварей слишком много.
Мэйси и Реми подбегают к нам и начинают творить чары. Чары, создающие вокруг Флинта и Джексона защитные барьеры, которые тут же рассыпаются. Чары, отбрасывающие пчел на несколько футов, но им не удается отбросить многих из этих тварей, а те, которые все-таки оказываются отброшены, только разъяряются еще больше, когда опять устремляются к своей цели. По сути дела, абсолютно ничто из того, что делают Мэйси и Реми, не оказывает воздействия на этих пчел.
Иден изрыгает лед, пытаясь заморозить пчел, но через несколько секунд, когда им удается выбраться из потока льдинок, они снова бросаются в атаку.
Хезер подняла валявшуюся ветку и машет ею изо всех сил. Но пчел слишком много, так что у нее не получается их отогнать.
Похоже, никто из нас ничего не может с ними сделать.
Хуже того, я с ужасом обнаруживаю, что теперь они начинают жалить не только Джексона и Флинта, но и остальных моих друзей, и те истошно вопят.
Хадсон по-прежнему лежит на земле, страдальчески стиснув зубы. Он больше не кричит, но я не знаю, оттого ли это, что теперь он меньше страдает, или оттого, что у него не осталось сил на крик.
Я перевожу взгляд с него на Флинта, и мне самой хочется закричать. Я бегу к Флинту, чтобы прихлопывать этих пчел. Он перестал менять обличье, и все его лицо так распухло, что стало почти неузнаваемым.
Его куртка и рубашка изорваны от соприкосновения с лапками, крыльями, усиками и жалами этих гигантских пчел. Все части тел этих тварей так огромны и остры, что, касаясь человека, повреждают и его одежду, и его кожу – и вся кожа Флинта усеяна громадными волдырями от укусов, полными гноя.
Его шея, руки, грудь, живот и даже здоровая нога распухли так, что стали втрое или вчетверо толще своих нормальных размеров. Я истошно кричу, когда его колени ослабевают настолько, что теряют способность держать его, и он мешком валится набок.
Я рыдаю, прихлопывая пчел, сидящих на Джексоне, потому что его состояние еще хуже, чем у Флинта, – хотя я бы не поверила, что такое вообще возможно, если бы не видела это своими собственными глазами.
Похоже, когда Джексон дотронулся до куска сот, замедлились не только его движения, но и его вампирский обмен веществ, потому что волдыри от пчелиных укусов на его коже не заживают, и он стал так же неузнаваем, как и Флинт.
Еще страшнее мне становится, когда он – как и Хадсон – падает ничком. Но, в отличие от Хадсона, он не кричит от боли. Он вообще не издает никаких звуков, и мне почему-то кажется, что это еще хуже.
Я поворачиваюсь к Иден и кричу:
– Унеси отсюда Мэйси и Хезер. Скорее!
Реми тоже лежит на земле. И не шевелится.
Когда Иден взлетает в небо, части меня хочется просто стоять на месте и вопить от ужаса, но другая часть понимает, что сейчас не время слетать с катушек.
Я должна сохранять спокойствие. Все наши рассчитывают на меня. Из нас только я неуязвима для пчел, и неважно, что наши мужчины лежат неподвижно. Они не умерли. Я отказываюсь в это поверить. Они еще живы.
Я смотрю на Джексона, которого обездвижили боль и пчелиный яд. Пчелы оставили его – все, кроме двух огроменных особей, которые сидят на земле рядом с ним и поедают кусок сот, который его разжавшиеся пальцы наконец отпустили.
Они больше не жалят его, они вообще больше ничего не делают ни ему, ни Флинту, ни Реми, ни Хадсону, как будто знают, что в этом больше нет нужды. Они и так скоро умрут, ведь их затрудненное дыхание становится все медленнее, все реже.
Паника, которую я все это время пыталась подавлять, обрушивается на меня, как товарняк, и я истошно кричу. Кричу, пока у меня не начинает болеть горло.
Кричу, пока все пчелы до единой не улетают обратно к своим гребаным сотам, наконец дав моим друзьям – и моей паре – возможность умереть спокойно.
Глава 97Мне нужны когти
Нет, я могу их спасти. И я их спасу.
Я сую флаконы в карман и бросаюсь к Хадсону. Присев, я кладу одну руку на траву поляны, а другую на его плечо, после чего вбираю в себя магию земли и вливаю ее в мою пару.
Я пытаюсь найти те части его тела, которые особенно пострадали от пчелиного яда, и, найдя, вливаю целительную энергию в его трахею, в которой почти не осталось просвета. Я чувствую, как магия горячей лавой начинает медленно, мало-помалу вытеснять яд из его кровотока, ощущаю, как его дыхательные пути открываются миллиметр за миллиметром.
Когда он делает глубокий судорожный вдох, из моих глаз начинают течь слезы, потому что я больше не сдерживаю их. С ним все будет в порядке, говорю я себе.
И да, я знаю, что ему требуется еще лечение, но сейчас я не могу сосредоточиться на том, чтобы вылечить его до конца.