Потому что я повелась на свою собственную пропаганду, вместо того чтобы заботиться о них.
Потому что я не захотела тратить время на то, чтобы подумать, на то, чтобы разработать план, прежде чем очертя голову бросаться навстречу опасности.
Потому что я всех их подвела.
Мне никогда еще не было так стыдно – и никогда еще и не чувствовала себя такой неудачницей. Предполагалось, что я буду лидером, вожаком, но вместо этого я стала палачом всех, кого когда-либо любила.
Мои родители погибли, пытаясь защитить меня.
Зевьер погиб, потому что я оказалась недостаточно сильной.
Лука погиб, потому что я не смогла спасти его.
Рафаэль Байрон, Колдер и даже несчастный Лайам погибли, потому что я не смогла остановить войну.
А теперь вот это.
Я погубила всех, кого когда-либо любила, потому что оказалась недостаточно сильной, недостаточно умной или недостаточно умелой, чтобы спасти их.
Меня раздирает боль, и на этот раз я не шепчу имя Хадсона, а кричу его. Снова и снова.
Он не отвечает, но я продолжаю звать его. И не могу перестать.
Если я перестану его звать, это будет значить, что он действительно погиб. А этого не может быть.
Только не мой Хадсон. Только не мое сердце.
Только не моя пара.
Я кричу, пока не начинаю хрипеть.
Я кричу, пока во мне не гаснет последний проблеск надежды.
Я кричу, пока не понимаю, что ничего не осталось. Ничего от него. Ничего от меня самой. Ничего от нас.
А затем кричу еще и еще.
В конце концов мой голос срывается от напряжения, и я закрываю глаза и отдаюсь цунами боли, такому огромному, что мне кажется, я уже никогда не смогу выплыть на поверхность.
Я боролась с этим чувством, прежде я боролась с этой волной столько раз, но больше я не могу сопротивляться. Больше не могу, потому что вокруг меня смыкается тьма, затягивая меня в свои объятия – в небытие, – куда мне и дорога.
Глава 99Роса
Я не знаю, сколько времени я продолжаю так дрейфовать.
Достаточно долго для того, чтобы жужжание прекратилось и пчелы исчезли.
Достаточно долго для того, чтобы небо затянули лавандовые сумерки.
Достаточно долго для того, чтобы медведь успел отломить от ветки медовые соты и утащить их под дерево.
Пока я дрейфую где-то между мукой и апатией, мир вокруг нас начинает меняться. Ветер усиливается. Трава становится выше. Как и тысячи цветов, покрывающих поляну вокруг дерева.
Они обвивают наши руки и ноги, наши тела, так что скоро мы станем не видны. Так что останутся только цветы, трава, дерево и вода.
Сперва я не понимаю, что происходит, – не понимаю, что это значит. Но затем цветы начинают затягивать меня вниз, в землю, на которой я лежу, – и до меня доходит, что это не просто цветы, это наши похоронные венки – на поляне, усеянной могилами.
Меня касаются первые щупальца паники, когда я понимаю, что происходит. С Реми. С Джексоном. Со всеми моими друзьями, жизни которых, возможно, все еще висят на волоске. Со мной.
Земля поглощает нас здесь, в этом саду душ. Возвращает нас туда, откуда мы пришли.
И моя паника перерастает в гнев, потому что это неправильно. Это слишком рано, наше время еще не пришло. Я снова поворачиваю голову и смотрю на моих друзей. Но никто из них не сдвинулся с места, не пошевелил ни рукой, ни ногой. Даже Реми лежит там, где упал. Но я, по крайней мере, вижу, как его грудь едва заметно – едва-едва – поднимается и опускается, а значит, он дышит.
И тогда я вспоминаю то, что должна была помнить всегда. Вспоминаю про нити внутри меня, окрашенные в такие же яркие и насыщенные тона, как и все эти цветы.
Я делаю глубокий вдох и медленный выдох, готовя себя к тому, что может меня ждать. А затем делаю то, что должна была сделать еще несколько часов назад – погружаюсь в себя и ищу те нити, которые стали такой же неотъемлемой частью меня, как и моя горгулья.
Они здесь, на своем месте. Боже, они все на месте. Ярко-розовая нить Мэйси стала тоньше, но она никуда не делась. Темно-зеленая нить Реми – столь отличная от ярко-зеленой нити моей полубожественной сути – толще и крепче, чем нить моей кузины, но местами она обтрепана. Черная нить Джексона, янтарная нить Флинта, лиловая нить Иден. Красная нить Хезер. Они никуда не делись. Они потерты, истерты почти до предела, но они по-прежнему здесь, по-прежнему на своих местах. Желтая нить Мекая стала полупрозрачной, едва различимой, но и она остается на своем месте.
Как и нить Хадсона. Боже, она по-прежнему здесь – нить уз нашего сопряжения. Ее блеск потускнел, ее голубизна помутнела, и на ней есть участок – участок, ужасающий меня, от вида которого у меня сдавливает горло. Он настолько поврежден, что, кажется, любое движение может порвать ее навсегда. Но она здесь, укрепленная – теперь я это вижу – моей платиновой нитью, которую я прежде не сумела найти.
Значит, моя горгулья все-таки не исчезла. Все это время она была здесь, под нитью уз нашего сопряжения, скрепляя Хадсона и меня воедино до тех пор, пока я не смогу делать это сама.
А значит, у нас есть шанс. У всех нас все еще есть шанс. И я должна воплотить этот шанс в реальность. Я должна отыскать способ подключиться ко всей этой силе, к душам, к сердцам, которые эти люди делили со мной весь последний год, способ переместить их отсюда и вернуть домой.
Мой разум по-прежнему притуплен, мое тело по-прежнему разбито, но я делаю глубокий вдох и заставляю себя думать, несмотря на боль и туман в моем мозгу. Должен быть такой способ. Мне просто нужно отыскать его.
Повернув голову, чтобы снова посмотреть на Реми, я не могу не заметить, что медведь спокойно сидит у озера в тени вяза. Соты, которые он снял с ветки, лежат на земле перед ним, и я вижу, как он облизывает лапу, облитую медом.
Я нахожусь достаточно близко, чтобы видеть, как мед тонкой струйкой стекает по его челюсти, течет между его острыми когтями. Он облизывает их, затем опять погружает в соты и снова подносит покрытую медом лапу к своей пасти.
И опять мед стекает по его челюсти, и на этот раз он нетерпеливо ворчит и вытирает шерсть вокруг пасти.
Он машет лапой, чтобы очистить ее, так что крошечные струйки меда разлетаются в разные стороны. А затем делает это опять, и снова маленькие капельки меда слетают с его когтей, и их уносит ветер.
Этот медведь – пожиратель душ. Вот что сказал Хадсон.
Я смотрю, как еще одна струйка меда тянется от губ медведя к его когтям, становясь все тоньше по мере того, как он отводит лапу от пасти, пока не рвется. Превратившись в тончайшую паутинку, такую же блестящую, как его шерсть, мед улетает, уносимый ветерком.
И мне в голову приходит нелепая мысль о том, что именно здесь родились наши души – что все мы всего лишь маленькие капельки меда, слетевшие с лапы этого Небесного медведя и воспламененные его слюной.
Мне хочется посмеяться над этим абсурдом, но мне так больно дышать. И вместо этого я просто лежу и смотрю, как этот нелепый медведь ест мед и как его крошечные струйки разлетаются по ветру. Время от времени его когти становятся слишком липкими, и струйки меда перестают с них слетать, тогда он опускает лапу в озеро. В тот же самый водоем, что находится всего в нескольких дюймах от меня.
И тут мне приходит в голову по-настоящему странная мысль. Что, если наша цель вовсе не этот мед? Глядя, как медведь полощет лапу в воде, я не могу не задаваться вопросом о том, не ошиблась ли я. Моя бабушка сказала, что нам нужна Небесная Роса. А роса – это вода, а не мед.
Если этот медведь пожирает души, как сказал Хадсон, а вода этого озера смывает с его лап мед… Что, если нам нужна вода для того, чтобы разделить души Лианы и Лореляй подобно тому, как она смывает мед с медвежьих лап?
Реми стонет, и мое сердце начинает бешено стучать в груди. Он очнулся.
Я зову его по имени, и на этот раз, когда он со стоном произносит мое имя, я вздыхаю с облегчением, потому что он жив, действительно жив.
А раз Реми жив, то у нас есть шанс.
Стараясь не привлекать внимания медведя, я громко шепчу ему:
– Реми, ты можешь вытащить нас отсюда?
Он качает головой.
– Я не могу ходить, – отвечает он, и его голос срывается от боли. – И не могу встать.
– Знаю. Но ты должен все-таки собраться и вытащить нас отсюда. – В моем шепоте звучит настойчивость. У Хадсона и Мекая так мало времени, что это необходимо. Другого выхода нет.
Реми закрывает глаза, и секунду мне кажется, что он опять впал в беспамятство. Но затем он шепчет:
– У меня есть идея.
– Это хорошо, – отвечаю я.
Я собираюсь с силами, чтобы сунуть руку в карман, когда чувствую, что земля подо мной начинает дрожать. Я в страхе перевожу взгляд на медведя, но нет, земля трясется не из-за него, поскольку он все еще ест.
– Я не уверен, что могу вытащить нас всех, – шепчет Реми, но я отказываюсь его слушать.
– Мы покинем это место вместе, Реми. Все. – Я заглядываю в себя и собираю все нити в руке. Я буду держать их, что бы ни произошло. Ничто не заставит меня отпустить их. Ни сейчас. Ни потом. – Я скажу тебе, когда буду готова.
Он что-то бормочет, как мне кажется, утвердительно, и я достаю из кармана пустой флакон из тех, которые мне дала Куратор. Затем медленно, очень медленно передвигаю руку с флаконом к воде, не сводя глаз с медведя. Но он сосредоточен на своем обеде, я погружаю флакон в воду и наполняю его до краев. Затем затыкаю его пробкой, делая это так быстро, как только могу.
Но, видимо, я проделала это недостаточно тихо, потому что медведь вдруг поднимает голову, рычит и, вскочив, устремляется ко мне.
Я протягиваю одну руку в сторону Реми, а другой сжимаю нити моих друзей.
– Давай, Реми, давай! – командую я ему.
Земля под нами превращается в вихрящуюся бездну, полную звезд и ярких красок. И мы падаем в нее.