цев после знаменитого путешествия в Фонтенбло…
Жиль даже разработал план, как он поедет в Версаль, добьется аудиенции у королевы и почтительно потребует у нее Жюдит и права уехать с женой за границу. А если ему откажут, он нападет на монастырь, освободит пленницу, и никто не сможет остановить его! Умереть, сжимая в своей руке руку Жюдит, — это ли не счастье! Во всяком случае, наступит конец их бесконечным мучениям…
Жиль все еще находился в плену своих мыслей, когда чья-то дружеская рука хлопнула его по плечу так сильно, что он чуть было не выронил рюмку.
— О чем вы задумались, Воган? — рявкнул ему прямо в ухо Самуэль Блекден. — Да простит меня Бог, вы смотрите на свою рюмку так строго и сердито, словно она вас чем-то обидела, и вы хотите… Да вы спите!
Увидев, что стал центром внимания. Жиль поставил рюмку на стол и вытер несколько капель, забрызгавших его рукав. Потом он улыбнулся и вежливо сказал:
— Вы ошибаетесь, я ничего не имею против этой рюмки и ее содержимого, и, конечно же, я не спал. Но, кажется, я замечтался…
Блекден расхохотался.
— Та, что погрузила вас в мечтания, наверное, настоящая сирена! Адмирал дважды задал вам один и тот же вопрос, а вы даже не услышали его…
— Оставьте его в покое, Блекден, — прервал его добродушно Поль-Джонс. — Я и сам не люблю, когда мне мешают. Мечты уносят нас так далеко…
— Тем не менее я очень огорчен, — проговорил Жиль. — О чем вы меня спрашивали, адмирал?
— Я спросил, нет ли у вас желания воспользоваться моим кораблем и вернуться на родину.
Мой «Славный Ричард» стоит в Бресте и ждет только команды, мы отплываем завтра. Я показал бы вам Вирджинию — этот земной рай, а потом вы могли бы поехать в Провиданс и вступить во владение своим состоянием…
Довольная улыбка появилась на лице Жиля.
Предложение адмирала было очень соблазнительным, кроме того, оно предлагало решение той проблемы, что так долго мучила мнимого Джона Вогана. Но отъезд был слишком близок, чтобы он успел забрать Жюдит из Сен-Дени. И потом, в глубине души Жилю не хотелось присваивать наследство старого капитана. Одно дело — позаимствовать имя человека, не имевшего ни детей, ни близких родственников, другое дело — завладеть его собственностью. Нет, придется отклонить предложение адмирала, конечно, не называя настоящих причин…
— Я охотно поехал бы с вами, адмирал, — ответил Турнемин, — так как не знаю лучшего моряка и путешественника, но у меня еще очень много незавершенных дел в Париже. И в первую очередь вопрос о страховке «Сускеаны». На деньги, полученные от компании Ллойда, я смогу купить судно, требующее ремонта, или даже построить новое, как мне советует Аплетон.
— Аплетон в первую очередь заботится о себе, — вмешался Джефферсон, — у него же своя верфь в Кале. Не торопитесь, Джон, не бросайтесь сломя голову в эту авантюру. Корабль стоит дорого, а великодушие компании Ллойда, особенно в отношении американских шкиперов, еще требуется доказать. По этому поводу…
Он не успел договорить, в комнату вошли новые гости. За наглым слугой и толстой дамой с крошечным зонтиком и огромной шляпой перед удивленными американцами появился маленький старичок. В отличие от своей спутницы он был без шляпы, в руке держал зонтик, огромный, как палатка, и веселый мак-самосейку. Лицо его, напоминавшее печеное яблоко, было очень подвижным, во рту не хватало зубов, ноги могли служить ножками кресла времен Людовика XV, и При всех этих признаках глубокой старости он проявлял живость, достойную юноши.
— Ах, господа! — закричал он, задыхаясь от волнения. — Ах, какой пагубный удар, какая чудовищная вещь! Нет… только вы, борцы за свободу, только вы… поднявшие победное знамя восстания против сил… монархического гнета… только вы…
Он внезапно остановился, словно автомат, у которого кончился завод, всплеснул руками, закрыл глаза и упал в обморок. Все присутствующие бросились ему на помощь, а полная дама пронзительно закричала:
— Дорогой друг, дорогой друг! Я вам всегда говорила, что вы не должны доводить себя до такого состояния…
— Отнесите господина Латюда в библиотеку, — приказал министр слугам. — Принесите ему туда водку, сигары, пунш и кофе. Они ему пригодятся, когда он очнется…
Следом за слугами, бережно и осторожно переносившими господина Латюда, все гости перешли в библиотеку — комнату, отделанную красным деревом и заставленную шкафами с книгами в дорогих переплетах. Жиль шел последним, из всех обитателей отеля Ланжак старый Латюд был единственным человеком, вызывавшим у него неприязнь. Это была старая жертва Помпадур, он провел в заключении тридцать пять лет. Когда-то Латюд был просто цирюльником и попал в свою же собственную западню. Теперь, после освобождения, он получал хорошую пенсию и по оплошности королевской канцелярии превратился в «виконта де Латюда». Он умел играть на нервах почти так же хорошо, как и его подруга — толстуха Легро, бывшая торговка, она опекала его и была ему и дочерью, и спутницей жизни. Вот уже два года во всех салонах, где Латюд неизменно пользовался успехом, она сопровождала его, в бесконечной опере Латюда она была хором: вовремя подавала реплику, пускала слезу или грустно вздыхала.
— Я никак не пойму, — сказал Поль-Джонс, обходя вокруг стола и не торопясь на помощь Латюду, — что привлекательного находит наш министр в этом несносном болтуне. Неужели ему не надоело слушать одни и те же рассказы о заточении и побеге? Прямо не Латюд, а какой-то Терамен!.. Слава Богу, я завтра покину Францию и больше его никогда не услышу!
— Господин Джефферсон видит в нем борца за свободу. Кроме того, следует признать, что тридцать пять лет заключения дают ему право на сочувствие. Только представьте: тридцать пять раз по триста шестьдесят пять дней! Целая жизнь в четырех стенах, и каких стенах! Это может свести с ума…
— Но зато какой результат! Посмотрите на него: теперь он виконт, получает хорошую пенсию, стал почти национальным героем, пользуется успехом в салонах, не считая толстой продавщицы — она нежит его, как младенца. Во всяком случае, он плохая компания для таких молодых девушек, как дочери нашего хозяина.
— Ба! Они же в монастыре Пантемон. Вряд ли Латюд может плохо влиять на них на таком расстоянии. Я, как и вы, недолюбливаю виконта, но, может, мы слишком требовательны и ведем себя как… пуритане.
— Я пуританин?! Хоть я и шотландец, я протестую! Какой я пуританин, Воган? Да я ни одной юбки не пропущу! Кстати, что вы собираетесь делать после того, как мы покинем этот гостеприимный дом?
— Что буду делать? Пойду спать, черт возьми, и… возможно, скорее, чем собирался, если наш старый брадобрей очнется. Хотя однажды он рассказал кое-что интересное… Вот, кажется, он уже приходит в себя…
Действительно, в тот момент, когда они подошли к двери библиотеки, послышался хриплый голос старого обитателя Бастилии и Венсена.
Поль-Джонс удержал за руку своего собеседника.
— Сегодня моя последняя ночь в Париже, — .сказал он. — Я хотел бы провести ее вместе с вами. Отнесите это желание на счет глубокой симпатии, которую я к вам испытываю. Не отказывайтесь, клянусь, вы не пожалеете.
— Почему вы думаете, что я буду отказываться, скорее наоборот…
— В самом деле? Прекрасно! Послушайте, один приятель предложил познакомить меня с самой красивой женщиной Парижа. Она, кажется, любовница банкира, и ее дом весьма приятен. У нее в салоне играют, и азартные люди приходят туда не только полюбоваться хозяйкой. А хозяйка хороша! Хотя она появилась совсем недавно, некоторые ее уже называют Королевой Ночи, так она красива и соблазнительна. Вы ничего о ней не слышали?
— Бог мой, еще нет! Я только что переехал, а прежде жил у своего друга Бомарше и редко выходил… Я с удовольствием буду вас сопровождать.
Они вошли в библиотеку и приблизились к дивану, на котором возлежал Латюд. Он проглотил стакан крепкого виргинского пунша, способного свалить здорового молодого мужчину, но в нем старик, казалось, черпал новые силы.
— Хорошо, — сказал Джефферсон, когда Латюд опустил стакан. — Теперь расскажите, дорогой друг, что привело вас в такое состояние?
Произнеся эти любезные слова, министр сделал знак снова наполнить стакан старика. Госпожа Легро тут же протянула и свой.
— Ах, господин министр, он совершенно ничего не понимает! Я хотела помешать ему доходить до такого состояния, но он не захотел меня слушать. Видите ли, он вас так любит, что обязательно должен поделиться с вами всеми мыслями, всеми переживаниями… Нас пригласили мои друзья, их дом стоит как раз напротив особняка Роганов, и вот…
— Замолчите, дура! — воскликнул возмущенный Латюд. — Вы не правильно рассказываете и не можете передать всю гамму чувств такого человека, как я. Я достаточно взрослый и, кажется, еще могу говорить… Действительно, друг мой, — обратился он к Джефферсону, — мы были приглашены к друзьям, живущим напротив особняка кардинала. Вдруг с улицы раздался жуткий крик — мы выглянули в окно, и что же мы увидели? Какая-то женщина выбежала из особняка Роганов, громко крича и стеная, ее окружили прохожие, и она, всхлипывая, поведала им, что произошло у бедного кардинала…
— Почему у бедного кардинала? — удивился министр. — Разве парламент его не оправдал?
— О да! Парламент, но не Версаль! К кардиналу был послан барон Бретей — заклятый враг Рогана, и от имени короля объявил, что кардинал лишается звания первосвященника Франции и голубой орденской ленты. И в довершение к этому, больного Рогана ссылают в аббатство Шер-Дье, что в Оверни, и запрещают появляться при дворе. Он уезжает завтра.
— Король изменил решение парламента? — переспросил Поль-Джонс. — Парламент без внимания это не оставит.
— Какой скандал, не правда ли? — вмешалась в разговор госпожа Легро. Она решительно не умела молчать. — Одинаковое наказание для кардинала и для мошенника Рето де Виллетта…
— Не говорите так! — оборвал ее Жиль. — Я был во Дворце Правосудия и слышал приговор.