– Клянусь честью, профессор, это самая отвратительная образина, какую я только видел.
Мне был известен обычай ацтеков приводить своих военнопленных прежде всего в капище Гуитцилопохтли, чтобы они, вместе со своими победителями торжественно поклонились ему; поэтому я нисколько не удивился, когда из алтаря вышел жрец и приказал нам пасть ниц перед истуканом. Присутствующие азтланеки немедленно исполнили это приказание и поклонились до земли; только Янг, не понимавший ацтекского языка, и я, не хотевший подвергаться такому униженно, остались на ногах. Но тут же двое солдат, стоявших сзади, сшибли нас обоих с ног, так что мы растянулись во весь рост лицом ниц. Что же касается Рейбёрна, то враги, по-видимому, удовольствовались его лежачим положением на носилках и не стали беспокоить несчастного.
Пока я лежал на полу, дрожа от негодования и бешенства при мысли, что со мной смеют обращаться так грубо и что я против воли должен воздавать почести отвратительному идолу, до моего слуха донеслось странное царапание по каменному полу, а потом что-то холодное и липкое коснулось моей руки. В то же время я услышал вблизи себя легкое фырканье. Я начинал догадываться, что это значит, но не смел сразу поверить неожиданной радости. Между тем липкий предмет отстал от моей руки, и вдруг мрачная тишина храма огласилась оглушительным ослиным ревом, буквально потрясшим стены. Это, несомненно, был голос друга, радостно приветствовавшего меня. Во мне тотчас мелькнула надежда, что Пабло и фра-Антонио, пожалуй, еще живы. Мое предположение тотчас подтвердилось; когда мы снова поднялись на ноги, я увидел в пяти шагах от себя своего молодого слугу, а рядом с ним Эль-Сабио; немного позади них стоял монах с сияющим лицом. Я не помнил себя от удивления и восторга. Мне страшно хотелось заговорить с друзьями, которых я считал давно погибшими, расспросить их о том, что с ними происходило и каким чудом они уцелели до сих пор. Однако церемония, в которой участвовали наши победители, еще далеко не кончилась, и, чтобы не нарушать ее торжественности, нас поставили врозь в формировавшейся тем временем процессии. Тут мне опять помогло знакомство с ацтекскими обычаями: я заранее знал, что нас собираются трижды провести вокруг жертвенного камня. И, право, в ту минуту меня меньше страшила ожидавшая нас участь, чем необходимость приблизиться к месту, распространявшему такое нестерпимое зловоние.
На краю амфитеатра, где этот смрад становился уже ощутительным, военный караул, как мне показалось, с большим удовольствием сдал нас в руки целой ватаге жрецов, во главе которой стоял кругленький, жирный человечек с короткими ногами, пыхтевший, как паровик. В нем не было ровно ничего представительного, но он старался принять важную осанку, спускаясь по ступеням впереди нас, причем ему стоило большого труда держаться прямо и идти не переваливаясь на своих коротеньких жирных ножках. Я был очень рад, что нелепые подробности церемонии немного отвлекают наше внимание от мрачной, зловещей обстановки, заставляя забывать даже тошноту, вызываемую нестерпимой вонью, которая все усиливалась. Я заметил, что у жрецов ноздри были заткнуты ватой; нам же оставалось зажимать их руками.
Эль-Сабио, обладавший чувствительным обонянием и широким открытым носом, которого он не мог зажать, начал горячиться, почуяв отвратительное зловоние. Я полагаю, что ему, как всем миролюбивым тварям, инстинктивно претил запах крови. Будь возле него Пабло, он успокоил бы животное ласковыми словами и прикосновением руки, тогда как жрецы, ведшие ослика за поводок, не умели с ним справиться и только сильнее пугали и раздражали его. Внезапная перемена в поведении Эль-Сабио поражала их, так как они видели его ежедневно в течение довольно долгого промежутка времени и знали образцовое послушание нашего любимца; теперь же он приходил в настоящее бешенство, нарушая порядок и торжественность процессии. Однако им удалось, дергая за веревку, обвязанную вокруг шеи Мудреца, и с помощью осторожных толчков сзади, заставить его спуститься с лестницы на круглую арену в глубине амфитеатра, в центре которой стоял алтарь и где запах крови становился окончательно невыносимым. Тут несмотря на одержанную над ним победу смирный и благовоспитанный ослик совсем отбился от рук, обезумев от страха и ярости.
Каким-то чудом – к счастью для тех, на кого злополучный Эль-Сабио смотрел, как на своих мучителей – до сих пор его копыта не нанесли никому вреда; но, спустившись с последней ступеньки, он сдвинул вместе обе задние ноги и необычайно ловко лягнул ими одного из жрецов, высокого человека, энергично подталкивавшего бедное животное. Удар пришелся прямо ему в живот; долговязый жрец моментально согнулся вдвое, точно складной ножик, и упал наземь, еле переводя дух. Мудрец тем временем вырвался из рук державших его людей и начал производить такое опустошение в рядах неприятеля, что, вероятно, ни один осел не отличался таким образом с начала мира. К счастью для нас – потому что Эль-Сабио в данную минуту не был в состоянии различать друзей от недругов, – мы оставались пока на лестнице, между тем как большая часть жрецов успела уже спуститься вниз, а бедный ослик шел во главе пленных. Поэтому его бешенство обрушилось исключительно на языческое духовенство; любо было смотреть, как он начал отделывать служителей Гуитцилопохтли (по выражению Янга). Несчастные находились буквально в осадном положении. Громадная толпа стражи и пленников заграждала им путь на лестницу, а подземный ход в капище был заперт; таким образом жрецам оставалось только единственное средство спастись от взбесившегося животного – то есть перепрыгнуть через каменную ограду не менее восьми футов высоты, окружавшую жертвенный алтарь. Но даже и ловкому человеку было бы не легко выполнить этот гимнастический фокус, для чего требовалось подняться на руках настолько высоко, чтоб можно было перекинуть через стену одну ногу. Между тем жрецы были большей частью народ тучный, обленившийся и неповоротливый. Едва кто-нибудь из них ухитрялся зацепиться руками за верх ограды, как Эль-Сабио начинал ожесточенно лягать его по болтавшимся ногам и удар железных подков по обнаженным пяткам причинял такую невыносимую боль, что неловкий акробат немедленно летел вниз головой на землю. В данном случае Мудрец проявлял какую-то адскую находчивость, не давая ускользнуть ни единой жертве.
Мы с восторгом следили за его подвигами, забавляясь в душе небывалым балаганным фарсом. Но для жрецов это комическое зрелище перешло в настоящую трагедию. Повалив их наземь, Эль-Сабио, как бешеный, носился по арене и топтал своих распростертых врагов. Острые подковы рвали вкровь их обнаженные тела; порой меткие удары были до того сильны, что мы видели, как судорожно втягивались ребра жертв, а из ноздрей у них хлестала фонтаном кровь; тогда мы догадывались, что для этих людей наступил последний час. Жестокая расправа совершалась под такой оглушительный рев и гам, что невозможно описать. Избиваемые жрецы кричали от страха, молили о помощи, ревели от бешенства, стонали и взвизгивали. Толпа вокруг нас и на верхней площадке вторила им, как будто из предостережения и сочувствия; впрочем, все варвары имеют привычку поднимать вой чисто из инстинктивного подражания; стоит завыть одному, как его голос будет подхвачен целым хором. Пабло в свою очередь отчаянно кричал, стараясь образумить Эль-Сабио, из боязни жестокой кары своему любимцу. Янг подбрасывал свою знаменитую шляпу «дерби» в воздух и орал:
– Молодец, валяй их хорошенько, топчи этих толстопузых! Ура! Гип, гип, ура!
Вскоре можно было подумать, что все население Бедлама вырвалось на волю и что мы сами сошли с ума. Но кому удалось ловко увернуться от копыт Эль-Сабио, так это толстому коротконогому жрецу; я никак не ожидал от него такого проворства. Сначала он прятался за спинами товарищей, пока некоторые из них не перелезли через стену, а другие не были искалечены ослиными копытами. Раз или два он порывался протиснуться на лестницу, но у ее подножия лежали более двенадцати человек тяжело раненых, которые доползли сюда в надежде как-нибудь спастись. Однако жрецы, стоявшие впереди нас, были настолько бессердечны, что не хотели оказать помощь своим собратьям или унести их отсюда, рассчитывая, что за этим живым барьером им будет гораздо безопаснее. Наконец, когда на арене не осталось больше ни одного человека, за кого можно было спрятаться, толстяк сделал последнее, поистине геройское усилие и, не взирая на свой маленький рост, необыкновенную тучность и одышку, подпрыгнул и ухватился руками за верх ограды. Но подняться на руках у него уже не хватило уменья и он повис лицом к стене, судорожно поджимая голые ноги и пронзительно визжа, насколько позволяла ему одышка.
Можно было подумать, что в данном случае бессловесное животное действует вполне сознательно. Увидев жреца в его беспомощном положении, Эль-Сабио занял позицию напротив него и открыл наступательные действия. Ревущая толпа невольно притихла, сознавая, какой опасности подвергалась эта последняя жертва ослиной ярости; но вместе с тем было очевидно, что ослик не может нанести жрецу смертельной раны. Но вот пара маленьких копыт мелькнула в воздухе и раздался глухой, мягкий звук, как будто кто-нибудь ударил дубиной по перезрелой дыне, а вслед затем послышался невероятно пронзительный, плачевный визг. Однако малорослый жрец храбро держался за ограду, сознавая, что от этого зависит его спасение. Ослик лягнул опять и снова мы услышали отчаянный вопль; одна рука толстого человечка оборвалась, но он опять ухватился за верх стены; наконец, при третьем ударе, человеческая природа не выдержала: жрец оборвался и тяжело рухнул навзничь. Тут последовал блистательный финал поединка: Эль-Сабио ударил копытами своего противника и раздробил ему череп.
Между тем и сам победитель до того выбился из сил, что еле держался на ногах; жалобный стон вырвался из его груди и несчастный ошалевший ослик, натворив столько бед, в полном изнеможении упал на землю возле убитого им человека.