Ты не властен, как в юности. Встретил ты старости дни.
Стало сердце сухим, и томленьем оно не объято.
В нем уж нет крепкой соли, тебя оживлявшей когда-то.
Стали мысли неясны, туманной исполнены мглы.
Стали ноги бессильны, а пальцы — не пальцы — узлы.
Но решает земля: мы ее милосердия стоим.
Подтяни свои ноги, довольствуйся сладким покоем.
В днях, крутящих тебя, утешаться отрадой какой?
Что всего нам любезней? Покой, ты поверь мне, покой.
Лунный свет, просиявши, в холодный туман обратился;
Твой тюльпан нежно-розовый в желтый тюльпан обратился.
То Хабеш, то Тараз! Как двуцветна твоя голова![88]
Словно тюрк и таджик на нее предъявляют права!
Эти волосы — дни, а вон те — будто черные ночи.
Ты подумай, о старец, в былое направивши очи,
Сколько в прошлое время встречалось тебе молодых,
Что с годами боролись, волос не желая седых?
Все ж их роз лепестки облетели в осенние бури.
Старость к юным пришла, и не стало весенней лазури.
У себя недостатков не видели юные, нет.
«Только старость, — твердили, — порок, затемняющий свет».
Хоть бы в пальцах своих ты Джамшидову поднял державу,
Поседев, проклянешь ты свою бесполезную славу.
Каждый волос седой — вестник смерти. И если спина
Изогнулась горбом, не о смерти ль вещает она?
Кто же юности царством и мудрости царством владеет?
Я найти их не смог. О творец, кто найти их сумеет?
Дни беспечности скрылись, ушли в безвозвратную даль.
Не печально ли это? Ну что ж, испытаем печаль.
Все навек исчезают, и каждый исчезнет Иосиф[89].
И печалимся мы, скорбный взор «а прошедшее бросив.
Все сокровища юности бедный утратил старик.
Но ведь в старости только он ценность былого постиг.
Деревцо молодое прекрасные видело годы.
Но засохшее дерево рубят всегда садоводы.
Хоть прошедшая молодость вечно подобна огню,
Все же, старость кляня, мчимся думой мы к прошлому дню.
Ветви юных дерев предназначены завязям свежим,
А сухие — огню. Ими в стужу себя все мы нежим.
Знаем: волосы черные сладкой исполнены тьмы.
Черным камнем привыкли оценивать золото мы.
Видишь, молодость в сумрак уже удалилась. Не спи же!
Ночь настала, и тотчас заря появилась. Не спи же!
В час, как пламень твой жаркий, смиряясь, вкусил камфары.
Черный мускус у неба, спеша, попросил камфары.
Лишь два месяца холод настойчивым будет и смелым,
Туча черная в небе со снегом появится белым.
Л стирать и окрашивать — все это как бы одно.
Там, где солнце живет, и мессии жилище дано[90].
Всё стирают водой. И скажи, кто же примет за сказку
То что все при луне принимает иную окраску?
Эта смена цветов не угодна ль самим небесам?
Сам Иса стал красильщиком[91], разве не знаешь, — он сам!
Так как воздух прозрачный цветов не имеет нимало,
То весь воздух над нами и не тяготеет нимало.
Ты, как радостный день и как ночь, что угрюма, — не будь,
Ты зараз черным зинджем и жителем Рума не будь.
Если ты, черный зиндж, также Рума сверкающий житель, —
Ты познаний лишен, ты и зла и смятенья носитель.
Леопарда двуцветная в чаще заметна спина,
Потому-то стрелой и бывает она пронзена.
Как деревья, овеян то горьким, то сладостным часом,
Ты то бродишь в касабе, а то отягчишься паласом.
Так зачем же даны нам различные ткани? Зачем?
Чтобы в зной быть в джуббе, в злую стужу — остаться ни с чем.
Леопардам и львам будь подобен, могучим и вольным.
Всё дают небеса: безмятежным ты будь и довольным.
Хлеб с водой ты имеешь в своем небогатом углу —
Так не следует с ложкой к чужому тянуться котлу.
Если ты, о бедняк, не найдешь даже черствого хлеба,
Но ведь воду и травы ты все же получишь от неба.
Что же рыскать за хлебом, как рыщут голодные псы?
Лучше ел бы траву, словно ослик святого Исы.
Шар с подвижного свода не даст и чуть видимой корки,
Если чести сперва не отнимет, и лютый и зоркий.
Если в этой гробнице бесчисленных узников жар
Животворного неба зажег не напрасный пожар.
Был Иосиф без пищи, как волки в степи, а на крошки
Со стола сей скупой львы бросаются, будто бы кошки.
За пригоршню пшеницы — ну, стоит ли думать о ней? —
Не размалывай сердца, оно ведь пшеницы ценней.
Как водою, трудом ты замешивай тесто для хлеба.
Пламень сердца беречь не твоя ли, о смертный, потреба?
Ешь хоть землю, но хлеба не думай просить у скупых,
Иль дождешься укора от многих презренных и злых.
По рукам и по сердцу ты бей себя термом. Покою
Предаваться не надо. К работам тянись ты рукою.
Лучше малые деньги принять за работу, пойми,
Чем с рукою, протянутой скорбно, стоять пред людьми.
ПОВЕСТЬ О СТАРИКЕ КИРПИЧНИКЕ
В землях Шама когда-то старик поселился. Ей-ей,
Был он с духами схож: он всегда сторонился людей.
Он рубаху свою плел из трав, и, хваля мирозданье,
Кирпичи он выделывал, чтобы добыть пропитанье.
Те, что бросили меч и прощенья стремились достичь,
Брали в землю с собою лишь только могильный кирпич:
Ведь того, кто во тьме, в смертной тьме, не имел покрывала,
Хоть и грешен он был, все же высшая воля прощала.
И работы нелегкой привычная шла череда,
И в привычное дело все больше влагал он труда.
И по воле небес некто юный, красивый на диво
К старику подошел, и взглянул, и промолвил спесиво:
«Чтоб тебя укорять, подыскать не сумею я слов.
Месишь глину, старик, но ведь ты не погонщик ослов.
Что ты бьешь по земле? Что работой позоришь ты небо?
Ты найдешь и без этого корку насущного хлеба.
Брось свои кирпичи, приведи всю работу к концу,
Образец твой негоден, к другому приди образцу.
Делать комья земли! Гнуть над ними без устали спину!
Сколько лет ты намерен с водою размешивать глину?
Вспомни, жалкий бедняк, что давно уже стал ты седым.
Не для старых твой труд. Предоставь же его молодым».
Молвил старец: «О юноша, речью неумной не трогай
Для тебя непонятного. Шел бы своею дорогой.
Знай, что делать кирпич подобает седым старикам.
Лишь носить кирпичи молодым поручают рукам.
Я за труд свой взялся потому, что в нем вижу поруку,
Что не стану к тебе за подачкой протягивать руку.
Я не нищий, о нет, и с алчбой не гляжу я вокруг,
Ем я хлеб, что добыт лишь трудом этих старческих рук.
Ты меня <не кори, я добытым довольствуюсь хлебом.
Коль тебе я солгал — да не буду помилован небом!»
И в смущенье великом, услышав спокойный ответ,
Порицатель ушел. Неразумный давал он совет!
Знать, на нашей земле много было увидено старым.
И за дело свое принялся он когда-то недаром.
В двери мира стучать не довольно ль тебе, Низами?
В двери веры стучать ты благое решенье прими.
РЕЧЬ ШЕСТАЯО СВОЙСТВАХ СОТВОРЕННОГО
Кто-то дергает куклы за синей завесой[92]. Ответь:
Если нет колдуна, кто бы мог эти куклы иметь?
Очи сердца направь ты за звездную эту завесу,
Чтоб потом приоткрыл ты подлунному свету завесу.
Там, за синей завесой, есть те, чей безвестен предел,
Их послать к нам на время волшебник с высот захотел.
Нашим взорам они помогают пронизывать дали;
На служенье сердцам все они пояса повязали.
«Все, что есть в сердцевине великого круга, найдешь
За пределами круга». Запомни, — ведь это не ложь.
Тех, что мчатся по кругу, что будто бы в вечной погоне,