– Меня зовут Марко, я свои номера закончил. Партнеры мои за двадцать минут исполнят свой трюк «Колесо фараона». Сбежим вместе?
Ветка не ответила, но встала и последовала за ним. Марко остановился у дверей в свою camerino.
– Жди меня. Оденусь за пять минут![25]
Ветка, не слушаясь, пошла следом и сказала сухо:
– Я останусь здесь.
В этот миг ее слегка скрутило коликами, и она ощутила восторг: тут же вспомнила, как мать запрещала ей вишни, заявляя, что от них ей будет худо; но в сознании Ветки впервые в жизни эти съеденные вишни оказались без червячка раскаяния. Недовольный Марко медлил переодеваться в Беткином присутствии.
– Дурак! – крикнула она ему, охваченная внезапной яростью. – Еще минута – и ты мне станешь отвратителен.
– Ты меня только что хотела, – ответил Марко удивленно.
– Хочу и сейчас, – взорвалась Ветка, – но немедля! Закрой дверь!
Говоря это, она выхватила шкатулку, собираясь нюхнуть, и в разные стороны полетели лежавшие в платке вишневые косточки; они раскатились всюду по цементному полу. Марко решил, что она спятила, но им уже овладела отрава желанья.
– Это не только моя комната… – ответил он изменившимся голосом, готовый подчиняться, – они сейчас придут переодеваться.
– Закрой дверь! Закрой дверь! – повторяла Ветка придушенным тоном, а сама уже начала расстегивать юбку.
Марко нажал на дверь, послышался жуткий треск; она осталась наполовину открытой – между деревом двери и щербатиной в цементе застряла вишневая косточка. Ничто не могло теперь сдвинуть дверь. Марко бился об нее, как таран, но с каждым новым ударом косточка застревала все сильнее, а дверь, закрывшись всего на пару дюймов, теперь вросла в пол намертво и не двигалась ни туда, ни сюда.
– Кретин! Недоумок! – вопила Ветка в ярости.
В это мгновенье сквозь разводы и волны стеклянной дверной панели оба заметили быстро приближавшиеся силуэты двух других братьев Монтури. Ни о чем не подозревая, они попытались открыть дверь, нажав бедрами, но та не поддалась. Тогда, втянув животы, чтобы как-то пролезть в щель между ней и косяком, братья с трудом просочились в комнату, один за другим, у обоих в каждой руке было по бутылке пива, подернутой морозной пленкой и ошметками соломы.
– Мы помешали? – спросил самый высокий брат Монтури, ставя бутылки на пол и потирая две длинные царапины поперек живота, оставленные дверью. Глянул на Ветку. – Простите, но нам больше негде одеться.
– Вы акробатка? – спросил второй брат.
Ветка не ответила. Она ждала с сигаретой во рту, когда Марко найдет спички.
– Она журналистка, – сказал Марко, уверенно прикуривая Ветке сигарету. – Хочет наших фотографий для газеты.
– Вот что нам нужно, – продолжил второй брат, – хорошенькую медновласую блондинку вроде вас – и «Колесо фараона» будет идеально! Мы тут можем хоть убиться, чтоб сделать интересный номер, хоть в тряпки измотаться, но не видать нам успеха без хорошенькой блондинки!
– Неплохая мысль, надо подумать, – сказала Ветка весело и дружелюбно. – У меня есть кое-какой опыт в танцах.
Она попыталась встать на цыпочки, но тут ее туфля поскользнулась на вишневой косточке, и она позволила себе упасть в объятья самого высокого брата, а тот поймал ее за талию и восторженно воскликнул:
– Смотрите! Никогда в жизни не видал я талии тоньше!
И в доказательство обхватил ее всю двумя руками – с тем же изяществом, с каким солдат берется за ружье, чтобы взять на караул. Удерживая, он осторожно ее поднимал, пока Ветка не достала до потолка. Она уже сменила гнев на милость и улыбалась весь путь наверх, не прекращая спокойно курить сигарету. И вот Монтури наклонил Ветку вперед, и та, напрягши все тело, развела ноги по сторонам братниной головы и раскрыла руки, словно изображая крылья самолета. В этот миг Ветка отчетливо услышала, как бурчит у нее в животе, и, желая заглушить этот звук, расхохоталась, хрустально вскрикивая, ибо в этой позе руки Монтури неизбежно щекотали ее.
– Попробуем-ка номер с сиреной, – сказал Марко, опустился на одно колено на пол и изготовился ловить Ветку.
Но Монтури ослушался – сделал два умопомрачительных поворота вокруг своей оси и уложил Ветку на диван. Ошеломленная Ветка вскинула бледную ладонь ко лбу, будто пытаясь уберечься от головокружения, а сама непринужденно положила другую руку на обнаженное плечо Марко, коленопреклоненного у ее ног. Ветка вспотела насквозь. Как же здесь жарко! И тут она сказала себе: «Еще три минуты отдохну и уйду». Однако уж чувствовала она, что члены ей неподвластны, прижаты к дивану похотливыми цепями тройного желания. Высочайший из братьев уже уселся рядом с ней, а третий еще стоял напротив, и все трое тупо таращились на нее, не мигая, как три пса, ожидающие увидеть, кому первому достанется мясо. И тогда лицо Ветки побледнело, маленький нос заострился в восковой прозрачности, свойственной мертвым, и, словно подчиняясь приказу, против которого воля ее была бессильна, медленно обвила она рукой шею самого высокого Монтури, подтянула головы братьев друг к другу, пока не сомкнулись они и не прижались мягко к ее груди, одну за другой скинула туфли.
– Закройте дверь! – сказала она бесцветно, еле слышно стоявшему перед ней.
Третий брат, враскачку, будто пьяный, добрался к двери и с невероятным усилием атлетических плеч, сотрясая дерево насквозь, до треска, заставил дверь наконец закрыться – в длинном решительном скрежете.
…Три тысячи косточек белой смерти… три тысячи тройных вишен… три тысячи тройных фараоновых колес… и две хрупких снежинки… в углубленьях ее щек!
Так Ветка почуяла приход ужасающего холода. Она шла в ночи, озаренной далекими разреженными огнями набережной Вольтера. Может, это голод – но будет ли она еще когда-нибудь есть? Все ее замученные члены постепенно коченели, и некое подобие сонливости без желания сна овладело ею… легкое бремя зимы на веках, словно иней, осело на карнизе ее взгляда.
Ближе к верхнему концу готической улицы Сены Ветка пожертвовала пятьдесят франков нищему безногому калеке. Она склонилась и глянула на него с падшей улыбкой, от которой увял бы и свежайший цветок. Калека походил на благородный римский бюст измученного старого Эзопа и, как Эзоп, был горбат.
– Хочешь – можешь потрогать мой горб, – ухмыльнулся старик, – прочие трогают бесплатно.
Ветка прижала к горбу руку и почувствовала, как внутри бьется сердце. Пошла дальше, но вскоре замедлила шаг, осознав, что нищий ковыляет следом, таща себя по земле на руках. Ветка добавила походке распутности и каждый раз, останавливаясь, слышала близкое пыхтенье калеки – тот уже молил ее, пуская слюни:
– Забери деньги, если хочешь, но пойдем со мной. Дай отведу тебя к Папаше Франдинге. У меня на его барже угол. У меня и деньги припрятаны! Дай отведу тебя к Папаше Франдинге! У меня и деньги припрятаны!
Площадь Иены, время к полуночи. Съежившись у кованой решетки Люксембургского сада, Ветка плакала, сжимая всеми мускулами завернутую внутрь нижнюю губу, чтобы слезы лились непрерывным потоком.
– Все хорошее! Все хорошее! Все хорошее! Если только я с ним покончу!
Когда Баба в полночь увидел Ветку в баре «Купол», она уже настолько одурела от наркотиков, что едва заметила его появление. Она принялась говорить так, будто они уже давно вместе.
– Ты больше от меня не уйдешь! Почему ты меня бросил одну? – медоточиво жаловалась Ветка. Уже некоторое время она сознательно преувеличивала свое состояние и вдруг представляла себя то своей кошечкой, то Сесиль Гудро, а то и обеими разом.
– Что с вами стряслось? Вы пьяны! – сказал Баба сурово.
– Ну разумеется, я пьяна – а не должна была? – спросила Ветка, растягивая слова, зловеще отделяя каждый слог. Вскочив, она бесцеремонно и драматично зарылась лицом в плечо Бабе, воскликнув полушепотом: – Прошу тебя, дорогой, уведи меня отсюда! Подальше от этого ужасного электрического света – куда-нибудь в темноту… где много листьев… хочу простыть! Попробуй, какая я холодная, – сказала Ветка, выйдя вместе с ним на улицу.
– Вы как лед, что вы делали? – спросил Баба, целуя ее в сжатые кулаки.
– Я играла… Играла… их было трое, – сказала Ветка, будто мучительно пытаясь вспомнить нечто приятное; улыбнулась и продолжила мечтательно: – Их было трое… Ты видел тройное «Колесо фараона»? Они все серебряные и загораются одновременно!
– Почему вы плачете? – спросил Баба, остановил ее и сжал ее щеки ладонями, словно требуя доверительности.
– Откуда мне знать? – ответила Ветка, вырываясь из его объятий и шагая дальше.
Они добрались до одинокой террасы кафе напротив башни Сен-Мишель, уселись; часы на башне пробили полпервого.
«В час», – сказала Ветка себе, чувствуя, как горло перехватывает тираническим давлением боли.
– Ну вот! То, что надо, – сказал Баба, когда они присели. – Резкий ледяной ветер – идеально, чтобы вы подхватили себе плеврит, а вот к тому же и листья! Много листьев! С вон той стеной в плюще тут скорее Оксфорд, чем Париж. Нравится вам атмосфера? – Говоря все это, Баба оторвал длинную плеть плюща и обвил ею дрожащие плечи Ветки, сидевшей на скрипучем скелете белого железного стула, уложив кулаки в самую середку мраморного столика. Баба свернул из еще одной плети венок и осторожно возложил его Ветке на голову, приговаривая: – А вот и идеальная прерафаэлитская корона – украсить ваши печали! – Он неверно произнес «прерафаэлитская» и рассмеялся. Ветка сбросила корону жалким жестом сжатого кулачка. – Я-то потерплю, я хорошо одет, – сказал Баба, усаживаясь и поднимая воротник пальто, – и, уверяю вас, – добавил он, – завтра уеду в Испанию без простуды… ну, может, подхвачу немного вашей весенней лихорадки, но для этого придется слегка царапнуть себя под дождем. Я столь же уязвим, сколь и вы!
– Ты разочарован, что я сегодня вечером в эдаком состоянии; ты меня осуждаешь, эх, – сказала Ветка обреченно.
– Раз