Она схватила ночную вазу и замахнулась ей, намереваясь то ли кинуть, то ли огреть. Опасное оружие, ничего не скажешь.
Иттан подавил смешок.
– Послушай. – Он шагнул вперед, пропуская перед собой «светлячок», который пугал девицу – та даже зашипела, когда он подплыл к ней вплотную. – Я не думал, что тебя захотят казнить. К тому же в итоге ты здесь.
– Уж не по твоей воле. – Окончательно вжалась в стену.
– Вообще-то по моей. – Иттан улыбнулся. – Я заплатил главному следователю, чтобы повешение заменили иным наказанием.
Девица долго изучала его, а в глазах ее плясали светлячки. Вазу она брякнула на пол.
– Бородатый мужик – это ты?
Иттан поскреб отросшую за недели дороги бороду. Видимо, он.
– Обалдеть… – Воровка хлопнула себя по лбу. – Сначала страже сдал, а потом у нее же выкупил. У тебя с головой все в порядке?
Почему-то ему стало так смешно, что Иттан прыснул. В порядке ли у него с головой? Нет, нет и нет! Не видно, что ли?
Если б не кольцо это треклятое, и он, и она жили бы своей прежней жизнью. А теперь они почти на равных – заложники гарнизона, невдалеке от которого распахнулась завеса и шастают какие-то твари.
Весело!
– Чего ржешь? – буркнула девица и вдруг тоже засмеялась, припадочно, на грани с истерикой. Наверное, от переживаний и свалившихся на нее проблем.
– Как тебя зовут-то? – ради приличия спросил Иттан, зажигая на столе тонкие свечи, которые скорее коптили, нежели дарили свет. «Светлячок» растворился, и девица выдохнула.
– Тая, – сплюнула она и ответно любопытствовать не стала.
– Приятно познакомиться, Иттан.
– Засунь свои манеры знаешь куда? – посоветовала новоиспеченная знакомая.
– Какая воспитанная девочка, – не остался в долгу бывший светлый декан. – Пить будешь?
Из сумки, привезенной с собой, он достал флягу. Виски был крепок, с терпким дубовым ароматом. Иттан протянул флягу Тае, но та предусмотрительно заявила:
– Ты первый.
Он жадно отхлебнул, глотком этим смахивая нервозность последних недель, утомленность от долгого путешествия. Тая последовала его примеру.
Вскоре они сидели на кровати, передавая друг другу флягу и солонину (заботливая матушка уложила ее столько, будто отправляла Иттана в голодные края). Спорить больше не хотелось, как и враждовать. Все, хватит, отвоевались.
– Мне неспроста кажется, что ты гораздо старше, чем выглядишь? Сколько тебе лет? – Иттан расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.
– Приличную женщину нельзя спрашивать о возрасте, – ответила Тая с ехидцей. – Но я неприличная, потому отвечу. Мне двадцать.
Многие в ее возрасте воспитывают если не второго, то первого ребенка. Другие, только окончившие учебу, берутся познавать взрослый мир. А что повидала она? По морщине, залегшей меж бровей, и всегда чуть сощуренным глазам – точно выискивает опасность – Иттан читал: многое.
– Почему ты вернула кольцо? – Он сделал новый глоток, с наслаждением потянулся, когда тепло пробежало по горлу и осело внизу живота.
– Что за допрос? – Тая поджала губы. – Не надейся, совесть меня не замучила.
– Я вообще сомневаюсь в наличии у тебя совести. И все-таки, почему? Неужели испугалась моих слов?
Она выхватила флягу и присосалась к ней, как путник в пустыне впивался бы в жизненно необходимую влагу.
– Да сдались мне твои угрозы. Тот мужчина, ну, в отглаженной рубашке…
– Регс, – подсказал Иттан.
– Наверное. – Тая почесала кончик носа. – Он опасен, я нутром чую, с ним лучше не связываться. И я подумала, что, отдав кольцо, отработаю как-нибудь свою оплошность перед тобой и получу свободу. Кто ж знал, что ты такой законопослушный мальчик.
Иттан развел руками.
– Каким уродился.
– Забыли. Покажи свою светящуюся штуку, – попросила Тая, облизываясь.
Щелчок пальцами, и «светлячок» заплясал перед самым ее носом. Тая провела над ним, принюхалась – словно звереныш, а не девушка – и покрутила головой. Вылитый крысеныш. Иттан в детстве любил играть с придомовыми мышами, тощими и маленькими, безобидными, но такими доверчивыми. Они, не знающие о людском коварстве, сами шли в руки, если там лежал кусочек сыра. Водили носиками, и усики их умильно шевелились. Маменька, когда увидала сына в обнимку с мышью, завизжала и приказала вытравить их. После Иттан долго еще находил маленькие тельца, скрюченные, с глазами-бусинами, в которых застыло непонимание.
– Везет тебе. – Тая попыталась словить «светлячок», но тот улизнул. – Живешь в огроменном доме, сам маг, вон какие штуки пускаешь, а я, кроме скрипки, ни с чем совладать не умею.
– Как же? – притворно изумился Иттан. – А твои поразительные навыки щипачества?
– А, это… мелочи. – Тая зарделась. – Слушай, извини меня.
Она примирительно протянула ладошку, хрупкую и маленькую, словно кукольную.
– И ты – меня. – Рукопожатие вышло слабым, очень уж страшно было переломать эту ладошку надвое. – Чем ты не угодила тому герою-любовнику?
– Он предложил свою защиту, и я, наивная курица, решила, что это жест доброй воли. Ага, конечно. За добрую волю обычно берут двойную плату.
Тая развалилась на постели, раскинув руки-ноги и становясь совершенно беззащитной.
– Больше он тебя не обидит. Даю клятву.
Иттан ощутил себя ответственным за эту маленькую тощую девицу с языком острым, точно лезвие. Пока они в гарнизоне, глупо цапаться – эти стены давят, а с кем-то, с кем есть общее прошлое, не так тоскливо. Потому, если придется, Иттан защитит свою личную воровку – по крайней мере, если она сама не будет нарываться.
– Не верю я твоим клятвам, белобрысый, – беззлобно буркнула «осчастливленная» обещанием и оттого особо благодарная Тая.
– А мне плевать. Ложись спать. – Иттан похлопал по покрывалу.
Тая спорить не стала – уснула, обнимая недоеденный кусок мяса. Дыхание ее было тихим и осторожным, словно девушка боялась спугнуть кого-то. Или, наоборот, разозлить.
Крепкий алкоголь, первый за долгое время, плавил мозги. И размышлять над чем-то важным – а зачем оно?
Ее волосы пахли миндалем. Иттан подумал, как, должно быть, странно пахнуть тем, чего, наверное, никогда в жизни не пробовала. Внезапно ему до помешательства захотелось купить ей миндаля, а еще почему-то шоколада.
Новое чувство было странным и нелепым. Они – не враги, но и не друзья. Просто два существа, попавших в передрягу. Вынужденные прибиться друг к другу, чтобы изгнать одиночество. Разве товарищам по несчастью покупают шоколад?
И все-таки миндальный запах дурманил разум, а потому казался пьяному Иттану невероятно вкусным.
Притягательным.
Важным.
Даже необходимым.
Глава 2
Тая
Я улизнула из-под теплого мужского бока (когда холод пробирает до костей, хорош любой бок, пусть даже принадлежащий недругу) с рассветом, под первый луч солнца, который проник к клетушку. В дверях обернулась, смерила спящего Иттана пристальным взглядом – какое нелепое имечко, будто икота пробрала! – от которого мужчина заворочался, и, тряхнув волосами, выскочила наружу.
Неужели полоса невезения кончилась? За прошедший месяц мне выпало столько всего, словно боги, отвернув свои прекрасные лики, обнажили передо мной громадные обрюзгшие зады.
…В гарнизон, что стоял на пригорке, я прибыла вчера поздним вечером вместе с остальными добровольцами. Всего тех набралось на три телеги: никому не нужных, но не растерявших желания бороться крепко сложенных мужчин – других не брали – да с десяток женщин, взятых на обслуживание солдат. Добровольцам – всем, кроме меня, – сулили крышу над головой, пищу и деньги. Негусто, но всяко лучше, чем вечная голодуха, от которой сводит живот.
Распределение заняло несколько минут.
– Направление! – требовал служивый, который обходил новоприбывших. Он забирал лист бумаги, бегло смотрел на него и оглашал: – В лучники! – или: – В защитники! – или: – В резерв!
Но около меня остановился, оглядел придирчиво.
– Возраст?
– Четырнадцать, – привычно ответила я.
– Молоденькая совсем, жалко губить тебя. Скажи-ка, охота пожить в свое удовольствие? Одежки менять, шоколад лопать, а?
– Кто ж откажется, – подбоченилась, хотя чуяла подвох.
– Мужиков не боишься? Не брезгливая, часом?
Мужиков я не боялась – они мне попросту не нравились. Теперь-то я понимала, куда меня хотят направить. И это вызывало дрожь. Я хоть и игрушка Кейбла, хоть и воришка, но не какая-нибудь… которые за деньги… Фу, даже думать мерзко.
Промолчала.
– Вижу, направление твое бессрочное, – продолжал балаболить служивый, ткнув ногтем в бумажку. – Но если два года отработаешь в Доме утех, выпустим на волю. Согласна?
Я сомневалась. На волю, конечно, хотелось до чесотки, хоть я и дня не провела в гарнизоне. Но… не так.
Служивый смерил меня раздраженным взглядом.
– Ишь, цыпа выискалась. Да кто тебя спрашивать будет? В Доме утех таких красавец всегда примут. А откажешься – тебя так высекут, что имя свое забудешь. Усекла?
Усекла я только то, что отсюда нужно поскорее валить.
– Да.
– Вот и чудненько. Завтра пообщайся с тамошним управляющим.
Я, конечно, схожу и пообщаюсь, разнюхаю, что да как. Но спать ни с кем не стану. Если не получится уговорить управляющего – придется бежать.
На первое время меня поселили в женском бараке в настолько длинной комнате с рядами узких лежанок, что конец той виднелся в десятках метров от входа. Здесь жили женщины, обслуживающие крепость: кухарки и поломойки, швеи. Света, даримого лучинами, не хватало, впрочем, мне не привыкать к потемкам, от которых зудят глаза. В Затопленном городе случались деньки, когда и лучин не было – мы жили на ощупь.
Некоторые кровати пустовали, но по вещам, уложенным на табуретках у изголовья, я понимала – здесь кто-то есть. Где-то спали женщины, укутанные в одеяла. Я нашла первую свободную табуретку, сложила на нее выданное мыло и комплект одежды размера этак на четыре больше положенного.