– Врешь! – фыркнула неказистая узкоглазая девчонка, натягивающая перештопанный носок.
– Чем докажешь? – поддакнула дылда.
– А ничем. – Я, помедлив, вскочила. – Просто примите к сведению.
И, закинув тюк за плечи, улизнула быстрее, чем расспросы из любопытных обратились в назойливые. Пусть сплетницы-женщины растреплют новость о том, что, во-первых, Иттан застолблен, а во-вторых, я не беспризорная, а чья-то.
Иттан не воротился еще от коменданта, но утром он дал мне ключ (как раз после того, как потребовал жить в его спальне, пока все не наладится), и теперь я обживалась в покоях графа. Ткнулась носом в подушку, представила, что этой ночью мы вновь заснем вместе.
Щенячий восторг затопил сердце.
Куда Иттан денет свое приобретение (к слову, не самое нужное)? Оставит у себя или найдет чулан, пригодный для жилья?
Лучше бы оставил. Я бы что угодно отдала, только бы иметь возможность вжаться в него во сне будто случайно, подслушать мерное дыхание, считать удары сердца.
Так замечталась и не заметила, как в дверях показался Иттан. Угрюмый – видимо, разговор не задался, – разбитый и измученный, но в спаленке сразу стало гораздо уютнее.
– Как прошло?
– Все нормально. Рейка поместили в лазарет, и он подтвердил, что в тот раз Локк и Арно осматривали окрестности, молчун обходил прибрежную линию, а Кай и Рей остались наедине с ним. Они-то и втолкнули его в завесу. Впрочем, внутренностей той бедняга не помнит – говорит, все отшибло до момента, как очнулся с гноящейся ногой посреди чащобы. – Пожевал губу отрешенно. – В общем, убийство предателей нам прощено и отпущено. Скажи-ка мне вот что. – Иттан достал из сумки склянку с мазью и цапнул меня за руку, я и пикнуть не успела; наложил мазь на царапины. – Когда шел сюда, мне какая-то женщина вслед смотрела, разинув рот. И подружке своей бормотала, мол, я тот самый чернокнижник, что тебя себе заграбастал.
Я засмущалась.
– Я сказала, что нахожусь под твоим покровительством.
– Как это понять? – Иттан отпустил левую руку и принялся за правую. Он втирал мазь круговыми движениями, чуть щекоча кожу.
– Я твоя, и никто не имеет права мной пользоваться… без твоего согласия.
На что Иттан твердо ответил:
– Моего согласия они не дождутся.
Закончив с руками – кожа пропахла мятой и чем-то горьким, но вкусным, – он осторожно мазнул мне по щеке.
– Больше без разрешения ни шага. Невыносимая девчонка, куда-то убежала, вся изранилась, – пожурил, закупоривая склянку. – Голодна? – И протянул промасленный сверток, внутри которого я обнаружила ломоть хлеба и три серо-желтых куска сыра. Обычным солдатам подобных вкусностей не выдавали, а значит, Иттан поделился своим ужином.
Сыр таял во рту, хлеб был только из печи, еще тепленький.
– Так ты декан? – прожевав, спросила я.
А декан – кто это? Какая-то важная шишка в академии, типа главного, как его там, ректора? А чем светлый факультет отличен от темного? И какие вообще есть факультеты? Боги, да что такое этот факультет?!
Сколько незнакомых слов, врезавшихся в память…
Я не знала, но постыдилась прослыть тупицей.
– Бывший, – криво ухмыльнулся Иттан. – А с нынешней моей репутацией мне вообще дорога в академию заказана, разве что чернорабочим.
– За что тебя так?
Я сложила ладошки на коленках, как, должно быть, складывает благородная девица на первом в своей жизни светском приеме.
Эх, зачем съела все куски разом, надо было растянуть удовольствие, покатать сырок во рту. Живот грустно заурчал, подтверждая, что я поступила неосмотрительно.
– Всего и не упомнишь. Ну-у… Порочные связи, – загнул мизинец, – избиение министерского сына, – безымянный палец, – теперь вот сожительство с женщиной вне брака, – подумав, загнул и средний.
– Но мы не спим вместе! – поспорила я.
– А кого волнует такая мелочь? – Иттан зевнул во весь рот. – Слухи распространяются быстро, и кто-нибудь да напишет в письмеце домой, что граф Берк-младший притащил в свои покои девушку сомнительной родословной. Ну и что с того?
Царапины жгло и щипало. Кожа покраснела, зудя до дурноты. Напомнил о себе и раненый бок.
– Так давай это исправим, – вдруг выпалила я, и щеки запылали от стыда.
– Репутацию?
– То, что не спим.
Я до последнего боялась, что Иттан меня отвергнет. Отстранит этак заботливо, но без надежды на будущее – ты мне никто, воровка и нищенка, и я не собираюсь иметь с тобой ничего общего.
– Зачем тебе это? – спросил только, склонив голову набок.
– Отблагодарить. Не спорь.
Он и не думал спорить – коснулся моих губ требовательным поцелуем. Языком провел по нижней губе, чуть закусил верхнюю. Дыхания слились в одно. Сильные руки пробежались по спине, перебирая позвонки, огладили талию.
Я точно окаменела.
Кейбл редко целовал меня; вроде любил (не как человека, но как свою вещь), но эмоции проявлял очень уж редко. Не бил – и на том спасибо.
Наверное, хорошо, что боги не позволили ему иметь детей – иначе возиться мне с крикливыми младенцами.
Спать с ним на одном тюфяке Кейбл не позволял.
– Любовь любовью, а дрыхнуть я буду один, – говорил он, затапливая полуразрушенный очаг – роскошь, которая бывала лишь у богатеев Затопленного города.
Когда-то пещерный город здравствовал; в нем сохранились столы и стулья, ржавые котелки, изветшалые обноски, некогда бывшие платьями и костюмами. Но потом вода покрыла нижние уровни, а верхние обвалились – и люди перебрались к солнцу, оставив город крысам.
В моей норе очага не было. Я куталась в тряпье и каждую ночь мерзла до окоченения.
В иные дни Кейбл, напротив, был добр и улыбчив, дарил какую-нибудь безделицу: бусы из камешков или конфету в обертке. Но такое случалось нечасто.
Потому поцелуй этот, сладкий, одурманивающий, заставил меня вздрогнуть. Внизу живота потеплело, словно от бражки. Я неумело ответила и, кажется, заслюнявила Иттана по неопытности. Но тот не разозлился. Лишь задышал чаще, и в глазах заплясали янтарные искорки.
Ему не противно!
Я, неуклюже навалившись сверху, потянула за пуговицу на рубашке. Та долго не поддавалась, выскальзывала раз за разом. Я нетерпеливо заерзала. Иттан легонько отвел мою руку, расстегнул рубашку и стянул с себя. Сдернул с меня рубаху через горловину. Я задержала дыхание и высоко вскинула руки.
Как же страшно показаться неумехой…
Его шершавые ладони скользили по бедрам. Губы прочертили дорожку от ямочки на щеке до ключиц. Опустились ниже. Иттан перебросил меня на койку и оказался надо мной, развязывая шнуровку на штанах.
Он двигался неспешно, плавно, даже с толикой опасливости. А я долго привыкала к чему-то новому, отличному от прошлой жизни с Кейблом. Сейчас я видела правильные черты лица в предзакатных сумерках. Училась дышать в такт с человеческим графом. Дотрагивалась до его жестких светлых волос и заплетала в них пальцы.
Тепло растеклось по телу, вихрем закружило меня всю. Без остатка.
Мне нравилось, что в жизни Иттана нашлось место воровке из Затопленного города.
И не нравилось, что так не будет продолжаться вечно. Пока мы узники гарнизона – графу не зазорно пользоваться оборванкой. Но когда он уедет в столицу, я останусь совсем одна.
На растерзание солдатам и хозяину Дома утех.
Впрочем, незачем думать о будущем, которого может и не случиться. Все мы ходим по волоску смычка, играясь с подводниками.
– Почему тебе позволили уехать сюда? Родители не тревожатся? – прикорнув на горячей груди и обводя пальцем плоский живот, спросила я.
– Родители и отправили. Мы не очень хорошо простились. – Иттан поколебался перед тем, как объясниться. – Понимаешь, отец настолько был взбешен моими отношениями со столичной актрисой, что поставил перед выбором: либо я отбываю три года в гарнизоне, либо лишаюсь всего. Наследства, титула, даже имени. Он сам так сказал: «Даже имени».
В голосе Иттана проскользнуло отчаяние.
– Мог бы и отказать отцу.
– Не мог.
– Почему? – Я приподнялась на локтях.
– Потому что без имени я никто, – резанул Иттан острее, чем лезвием. – Безродное существо, и все мои достижения – пустой звук.
– Ну и что? – поразилась я. – В Затопленном городе ни у кого нет имен или титулов, кроме тех, которыми мы нарекаем себя сами.
– И как вы живете? – без упрека, но уколол Иттан.
Я надула губы, но быстро проглотила обиду. И правда, чем тут гордиться? Люди, словно крысы, перебиваются помоями, грабят да пашут без отдыха за любую медянку. Многие мужики, предпочитающие честный труд воровству, падают бездыханные, разгрузив очередной корабль в порту, и больше не поднимаются, а их родня мрет уже после: от голода.
– Три года всего, – сам себя успокаивал Иттан, подмяв меня под бок. – И мы свободны.
Мы?
В грудной клетке стало тесно. Сердце вырывалось наружу, билось о ребра.
Мы! – ликовало все внутри.
Мы! – хотелось прокричать во весь голос.
– Мы… – шепнула я одними губами и добавила громче: – Я тебе пригожусь.
Голос звучал как никогда уверенно.
– Разумеется. – Иттан весело улыбнулся. – А у тебя от солнца веснушки пробиваются.
– Глупости, нет у меня веснушек, – насупилась я. – Нет, честно пригожусь! – и добавила заговорщицким шепотком, склоняясь к самому его уху: – Я умею читать Слова.
Подводники надвигались. Острозубые рты разевались в немом крике, лапы шлепали по глинистому дну. Огонь за жилистыми спинами дочиста вылизывал нутро подземелья. Поглощал налипший на стены мох. Кипятил мутную воду в лужах. Огонь отливал золотистым, душил дымными пальцами. И подводники сбегали от него, но самых слабых – отставших, упавших, раненых – пожирало жадное пламя.
Я всматривалась в глубины лаза. Кулаки были сжаты, сердце билось ровно.
Рыжий язык, готовый поглотить заживо, коснулся сапога…
Я проснулась на выдохе, слюна горчила золой. Спряталась подмышку к Иттану, ненадолго затихла, успокаиваясь. Мужчина дышал ровно, так умиротворяюще, что ночной кошмар отошел в сторонку.