Но на душе не стало спокойнее. Тревога занозой засела под левой грудью, и во рту было кисло, солено, точно от крови.
Я спрыгнула с койки, чудом не заставив ту надсадно заскрипеть, выдавая беглянку с потрохами, и, схватив шерстяное платье, а заодно утащив со стола начатую лучину, выбежала из спальни. Переоделась кое-как, дрожа всем телом – к концу лета в слабо протапливаемом гарнизоне (ох уж эта вечная экономия дров) поселился зверь по имени колотун, кусающий морозными клыками за тело, не скрытое одеждой. Холодало; гарнизонные женщины, высматривая в густых облаках знамения, предвещали ненастную осень и лютую зиму.
Ночью из коридорных шорохов рождалось нечто пугающее. Точно призраки убитых воинов восставали, шастали где придется, шевелили ржавые цепи в незажженных канделябрах, завывали по углам. Босые ноги трепал ледяной сквозняк, за дверьми храпели солдаты. Но я привыкла к звукам своего нового жилища и даже научилась наслаждаться ими.
Как и часами, проведенными в библиотеке, запасной ключ от которой Иттан выпросил специально для своей подопечной. Конечно, он не поверил, что знаком с будущей вестницей (неспроста ведь рынди не выпускали тех из страны, берегли как зеницу ока и исполняли любой каприз – если верить отцовским рассказам), но виду не подал. Покивал одобрительно, заявил, что теперь-то у нас все наладится.
Я не дулась на его неверие: в людское королевство вестницы заезжали редко, а потому слыли невиданной диковинкой. Разве что в какую-то стародавнюю войну против Пограничья, тройка вестниц посетила короля лично. О чем-то они общались, обговаривали, а после нанесли сокрушительный удар по войску врага.
Но неужели из одиночных слов – пещера, ранен – можно сложить какую-то дельную картинку?
Не понимаю.
В любом случае назваться вестницей могла любая прохиндейка, потому-то Иттан и не поверил мне.
Ну и пусть! Главное – он не подтрунивал и не запрещал учиться читать, даже подсказывал значение некоторых – особо каверзных – словечек. А порою смешно морщился и шутливо обзывал меня дурехой, если уж я совсем глупые вопросы задавала.
Излюбленный стул приветливо скрипнул, когда я плюхнулась на него. Поджала под себя ноги. Подожгла лучинку, и та закоптила, даря слабый желтоватый огонек. Я схватила недочитанную книгу – в последнее время не убирала те на полки, все равно в библиотеку иных гостей не хаживало, – всмотрелась в буквы.
– Собранная по рассвету полынь-трава способна уберечь от сглаза, порчи, несчастья; вечерняя же сродни яду, если использовать ее вкупе с магическим нашептыванием, – проговаривала медленно.
С недавних пор я решила научиться читать не только про себя, но и вслух, с расстановкой и паузами в правильных местах.
Чтобы походить на Иттана, который читал, совершенно не напрягаясь.
– Каждому свое, – смеялся он на недоуменное: «Как ты умудряешься не запинаться?!» – Ты вон на скрипке играешь так, как мне и за сто лет не научиться.
Про скрипку он, кстати, полюбопытствовал, ну, я и не юлила. Меня обучала одна из жительниц Затопленного города. Некогда красивая (по словам Кейбла), а нынче злющая старуха со скрюченными пальцами и полностью лысой башкой. Она лупила меня за каждый промах, а когда нерадивая ученица порвала нить на смычке – чуть не прибила. Но в итоге, спустя не год и не два, а несколько долгих лет, старуха обучила игре в совершенстве. После чего вскоре померла, облаяв напоследок меня матерной бранью.
Почему-то она была дорога Кейблу, но почему – я так и не выведала.
Не сказать, что я всем сердцем любила скрипку, но музыка помогала забыться, отвлечься. Когда я играла, я была такая же, как и жители верхнего города. Может, даже чуточку лучше их.
Автор все описывал чудодейственные свойства полыни, а я неимоверно скучала. Третью неделю не являлись Слова. Заплутали где-то на дорогах судьбы или спугнули их начавшиеся холода, да только ничего путного не выходило. Как готовить декокт из мухоморов и толченых каштанов, я узнала, а вот будущее было закрыто на амбарный замок.
Глаза слипались.
Отложила книгу подальше. Лбом прислонилась к слюде, которая стояла в здешних окнах вместо стекла. Мир за стенами гарнизона был расплывчат. Первые холода степенно, но хватко взялись за округу. Поседели травинки, туман плыл над крепостной стеной. В чернильной темноте затерялись даже звуки.
Непривычно.
Тихо…
Взрыв прогремел раскатом грома! Озарило алым. Двор заволокло дымом. Пошатнулся пол, затрещали стены, книги попадали со стеллажей.
В оседающей пыли было видно, как неприступная крепостная стена лишилась куска, и тот развалился на осколки камней, освобождая проход. Во двор ринулись подводники.
– Атакуют! – разнеслось по коридорам встревоженное.
И только после ударили в колокола.
Я отпрыгнула от окна, дрожа как мышь, загнанная котом в угол. Сопровождаемая ревом толпы, шмыгнула под стол. Тишина сменилась паникой: возней, стуком ботинок, воплями, скрежетом мечей. Взрыв не повторялся, но я вслушивалась до боли в висках.
«Что с Иттаном?!» – запоздало опомнилась и хотела было кинуться к дверям. Но вспомнила строгий – и не подлежащий нарушению – наказ: в случае атаки никогда не вылезать. Затопчут ненароком свои же либо прибьют чужаки.
Он взрослый, обученный в академии маг. Разберется.
А вдруг нет?..
В глазах защипало непрошеным страхом: за себя, за Иттана, за всех, кто мог пострадать.
Почему об атаке не сообщили загодя, как было всегда?
Пальцы похолодели.
А в лазарете восстанавливался Рейк. Я захаживала к нему ежедневно, жалея одинокого и вконец помешавшегося парня. Ему отрезали почерневшую ногу – Иттан назвал это ампутацией, – и, казалось, он совсем свихнулся. Только и говорил, что про какую-то сестрицу-Сольд, про то, как она стала чьей-то леди и как боги уготовили ему кару за ее предательство.
Отказывался есть из чьих-либо рук, кроме моих.
Иногда его сознание прояснялось, и он невесело шутил или рассказывал истории из своей прежней жизни, в которой не было подводников и завес. Но быстро забывался.
Я чувствовала себя в ответе за него, потому приходила, кормила с ложечки и выслушивала.
Вдруг взрыв повредил лазарет? Вдруг Рейк погиб?
Как же страшно!
Я безостановочно теребила посеребренную цепочку с висящим на ней медальоном.
У ног валялась книга в коричневом переплете. Я ухватила ее трясущимися пальцами, вперилась в текст, ища в том утешение. Раз уж ничем не могу помочь гарнизону, то буду читать до слепоты. Хоть паду без чувств, но увижу Слово, узнаю будущее.
И я читала. Под предсмертные крики и ругань воинов. Под булькающие хрипы подводников. Под новые – кажущиеся тихими – взрывы. И когда страницы опустели, точно собака языком слизала с них все буквы, я решила, будто взаправду ослепла.
Казалось, кто-то невидимый взялся за перо, неторопливо выписал первое слово, за ним второе. Слов этих появлялось много, самых разных, несвязанных друг с другом. Они кружили по чистоте листа, не давали сосредоточиться ни на одном из них. Вдруг исчезли и они, и тогда родились не предложения, но образы.
Живые, настоящие, до жути реалистичные.
Атака миновала. Выжившие оплакали погибших, сложили большой погребальный костер, и дым от него покрыл собой небеса. Тварей полегло с сотню. Промозглый воздух напитался сладковатой вонью.
Под первый снег взялись отстраивать порушенную стену.
Поисковый отряд – четверо мужчин и девушка – отправился за солью.
Гарнизон выстоит! Я облегченно простонала и всмотрелась внимательнее, пока картинки, подернутые пленкой, не померкли.
В засыпающем осеннем лесу тихо. Под ботинками хряпает опавшая листва и сухие ветки. Замерзшая река покрылась тонкой коркой первого льда. Завеса словно монстр, разинувший голодную пасть. Она вибрирует, злится. Даже я чувствую, как мрак переполняет ее нутро.
Темные силуэты появляются под соляной хруст. Обступают светловолосого мага.
– Убегай! – Он отталкивает меня, и я, не удержавшись на ослабших ногах, валюсь на колени.
Подводники приближаются, рокочут довольно, предвкушая добычу. Маг падает, и кровь из перерезанного горла орошает поникшую траву. Все кругом алое. Глаза его, некогда ясные, закатываются.
Картинка побледнела, выцветая, и вскоре на чистом листе высветилось всего пять букв.
«Мертв».
Я долго моргала, пытаясь утерять злосчастное Слово из виду. Но то, как специально, въелось в страницу, прилипло к ней намертво.
Намертво. Мертв.
Иттан не погибнет! Нет, нет и нет! Невозможно. Глупость. Это и не Слово вовсе, а так, дурман.
Все будет хорошо, он выживет. Я не позволю ему отправиться в тот поход. Помешаю. Или не пойду с ним, и тогда предсказание не сбудется.
Слово побагровело.
Крик застрял посреди горла. Даже не крик, но вой раненой волчицы.
Я мысленно ухватилась за Слово, чтобы стащить его с девственно чистого листа, но оно не поддавалось. Пот струился по вискам, затекал в глаза. Те щипало. Руки взмокли. Секунды замедлились до бесконечности. Но я не позволяла этому гадкому Слову остаться в книге. Ухватывалась взглядом за золотистые брызги, что разбегались от букв, тянула на себя.
Носом потекла кровь, капля упала посреди буквы «р», расплылась пятном.
Иттан не умрет. Если ради него придется пожертвовать собой, я без промедления пожертвую.
Сделаю что угодно. Уплачу любую плату.
Я ревела, а Слово то увеличивалось, то уменьшалось.
И вдруг поддалось.
Буквы, прыгая как блохи, перестроились, исчезли и явились вновь. Нерушимыми остались «Ме…».
«Метка», – выплюнула книга нехотя.
И тотчас текст сменился на привычный. На обычные предложения. На кляксу от пера и карандашную пометку на полях.
Я обессиленно привалилась к ножке стола.
Не умрет.
Я не позволю.
Глава 10
Иттан
Поутру небо расплакалось первым снегом. Летним несмелым снегом. За горизонтом зацвел кровавый рассвет, и под его всполохи гарнизон разделился на тех, кто пережил ночь, и тех, для кого она стала последней. Сам комендант выбрался наружу. Кашляя и судорожно стискивая трость, он обходил разрушенную стену, всматривался в искривленные мукой лица мертвецов, пересчитывал полегших тварей.