– Должно быть, тебе тогда было около трех лет, – предположила я. – Примерно в это время исчезло кольцо. – Я нахмурила лоб. – Хотя я так погрузилась тогда в свои страдания, ничего не замечая вокруг, что оно могло пропасть и немного раньше.
– Значит, прошли годы… – заметила Тарга, прижимаясь к Антони. Тот обнял ее за плечи. – Понадобились годы, чтобы найти кольцо.
– Конечно, в те времена и не могло быть иначе. – Эмун поднялся и стал расхаживать по кабинету, ероша пальцами длинные черные волосы. – Он отправился на корабле…
– Зная Нику, – произнесла я, наблюдая за мечущимся сыном, – предположу, что ее тайники должны были располагаться в тайниках посреди океанов.
– Спрятанные там, где их могла бы найти в случае необходимости сирена! – добавила Тарга, подняв палец. – Они бы ей понадобились, окажись она так далеко от Океаноса, что не успела бы вернуться до того, как утратит человеческий разум.
Я кивнула.
– Уверена, Райнеру пришлось заглянуть за край света, чтобы отыскать один из этих камней. Скорее всего, даже неоднократно пришлось погружаться.
– Ты не помнишь подробностей карт? Куда они вели? – спросил Антони.
Я покачала головой.
– Это было так давно.
– Ты знала, что кольцо взял отец? – спросила Эмун.
– Не с самого начала, ведь проклятие очень сильно меняет нас. Сначала я ощущала беспокойство оттого, что оно пропало с шеи, но потом перестала замечать его исчезновение. Все, чего мне тогда хотелось, искупаться в океане. И позволить соли унять мою боль. В конце концов Матеуш сказал, что взял его и что помощь в лице Райнера уже спешит ко мне. Конечно, никто из его родных ни о чем не знал. – Я взглянула на Эмуна. – Следовало открыть правду твоим бабушке с дедушкой. Это помогло бы им справиться с тем, что произошло. Им все это должно было казаться каким-то безумием.
Тарга кивнула. Она прочитала дневник пани Александры и прекрасно знала, через что пришлось пройти родителям Матеуша.
– Но ты убедила отца сохранить тайну? – спросил Эмун.
– Мне не пришлось. Когда мы вернулись в Польшу из Сент-Круа, Матеуш сменил всю команду, которая была в том путешествии с ним. Все, кто знал правду обо мне, отправились в самые отдаленные уголки света или даже были уволены, я точно не знаю. Матеуш не меньше меня хотел скрыть от всех мою истинную сущность. Он приходил в ужас при мысли о том, что об этом узнают. В особенности кто-то из тех, кто присутствовал в церкви на нашей свадебной церемонии. И тогда нас разлучат. Меня прогонят или сделают пленницей, а может даже – убьют.
Эмун кивнул. Он понимал, какими были тогда люди. Суеверными, религиозными, полными страхов и часто иррациональными в своих верованиях. Он понимал это лучше, чем Тарга и Антони, потому что жил в те годы.
– Но ты не знала, сколько времени понадобится Райнеру, чтобы найти один из самоцветов…
– И удастся ли ему вообще это сделать, – добавил Антони. – Наверное, ты чувствовала себя беспомощной.
– Отец точно чувствовал себя таким, – подтвердил Эмун, а потом повернулся и посмотрел на меня глубоким взглядом синих глаз. – Но ты, мама, тогда так терзалась своим недугом, что вряд ли даже запомнила имя Райнера. – Глаза его потемнели от болезненных воспоминаний. – Помню, как сильно ты изменилась, как страдала. Я ведь тоже это чувствовал.
Горло мое сжалось, когда я взглянула на своего потерянного и вновь обретенного сына.
– Ты всегда понимал меня лучше всех, и теперь я знаю почему. – Голос мой надломился, и сожаление горькой желчью полилось в желудок. – Мой тритон…
Я больше не могла вымолвить ни слова, опасаясь, что вырвется наружу поток русалочьих слез, а еще столько надо было рассказать. Я глубоко вдохнула.
– Есть причина, почему зов Соли называют проклятием, – продолжила я. – Проклятия жестоки. Я не знала, что Матеуш и моряки «Сибеллен» расстались с жизнью в ту ночь. И, конечно, и представить не могла, что он взял с собой тебя. И не поверила бы, скажи мне кто-нибудь об этом. Матеуш поступил безрассудно… Ведь надвигался шторм.
Уголки рта Эмуна дрогнули.
– Он знал, что нас с тобой соединяет особая связь. И хотя не догадывался о ее силе, надеялся, что, услышав мой голос, зовущий тебя в ту ночь, ты вернешься.
Но я не слышала зов Эмуна. Я уплыла тогда слишком далеко и глубоко. И даже услышав, вряд ли нашла бы в себе силы преодолеть власть проклятия и вернуться.
– Я пошла в ту ночь к морю, думая, что никогда не увижу вновь мужа и детей. Понимала, что вновь проиграла, что у меня не хватило сил противостоять проклятию, как я обещала Матеушу. Соль, вероятно, наказала меня за то, что я так долго боролась с ней. Я намеревалась вернуться домой в Океанос, но вместо этого потеряла годы жизни, пролежав в спячке на дне океана.
– В спячке? – выпрямилась Тарга. – Что это значит? Как медведь зимой?
– Диапауза, – пояснил Эмун.
Антони переводил взгляд с меня на Эмуна.
– Диа… что?
– Более глубокий сон, чем зимняя спячка. Животные впадают в нее на несколько месяцев и весной выходят кормиться и спариваться. Диапауза – более серьезное состояние. Метаболическая активность сильно замедляется. – Сын встретился со мной взглядом. – Это как летаргический сон.
Я кивнула, и взгляды наши на мгновение пересеклись: мы понимали друг друга.
– Ты знаешь, что это, потому что сам пережил, – догадалась я.
Тарга и Антони впились любопытным взглядом в Эмуна.
– Это правда? – спросила Тарга.
Эмун снова сел в кресло.
– Да, это правда. После пережитых серьезных психологических травм хочется опуститься в покой и темноту. Вес километров воды над головой, сниженное содержание кислорода – все это успокаивает. Стирает память. Люди этого не осознают, но сон тоже стирает их память, хоть и не в таком масштабе.
Вмешался Антони:
– Ты абсолютно прав! Я читал исследование об этом в университете на занятиях по маркетингу. Ученые считали, что воспоминания передаются в неокортекс во время сна, но новейшие исследования выявили, что гиппокамп ведет себя как временное хранилище и очищается каждую ночь для новых воспоминаний. И необходимо повторение, чтобы выучить разные вещи.
Тарга звонко рассмеялась.
– Зачем тебе это понадобилось в курсе по маркетингу?
– Затем, – пояснил Антони, – что, заказывая рекламу, важно понимать: людям требуется повторно получать сообщение, чтобы оно закрепилось в их мозгу. Поэтому так эффективны музыкальные рекламные ролики на радио. Люди запомнят короткие, повторяющиеся песенки, даже самые глупые и раздражающие. – Антони запнулся, заметив, что Эмун, Тарга и я внимательно смотрим на него. Он поежился. – Так реклама закрепляется в мозгу, – он откашлялся и положил руки на колени. – Простите, что прервал рассказ.
Тарга поцеловала его в щеку, а он ответил ей робкой улыбкой. И они снова уставились на Эмуна.
– Итак, ты опустилась вниз в поисках облегчения и спокойствия, – продолжил Эмун, сопровождая слова жестом. – И уснула.
– И как долго длился сон? – встревоженно спросил Антони.
– Много лет, – ответили мы с Эмуном в один голос. Я улыбнулась сыну.
– А какую серьезную травму пережил ты?
Он слегка улыбнулся загадочной сдержанной улыбкой.
– Сейчас не время для моей истории.
– А как получилось, что соль не завладела тобой целиком, пока ты спала на дне океана? – спросила Тарга.
– Потому что метаболизм почти остановился, – пояснил Эмун. Он снова откинулся на спинку кресла и взял в руки кружку с чаем со стоявшего рядом столика. – Время словно останавливается. И ты не приближаешься ни на шаг к солевому дурману с того момента, как заснул.
– Да, это логично. – Тарга наклонилась вперед к своей кружке с чаем. Потом повернулась ко мне, широко распахнув свои бирюзовые глаза. – Итак, ты впала в спячку. А что случилось потом?
Глава 9
Расстояние между мной и родными для меня людьми увеличивалось, и я чувствовала, что мою печаль не уймет никакая скорость и никакая дистанция. Соль всегда приносит успокоение, но я так изголодалась по ней, что направилась в самые глубокие воды. Я держалась ближе ко дну океана, предпочитая впадины. Казалось, чем больше водных масс над моей головой, тем легче я перенесу боль и сожаление от последнего dyάs.
Опускаясь все глубже, я двигалась все медленнее и ела все меньше. Я чувствовала меньше любопытства и больше усталости. Я не помню момента, когда и где остановилась и провалилась в забытье, но, проснувшись, стала искать выход из расщелины, где обитали лишь странные биолюминесцентные создания. Некоторые из этих глубоководных тварей напоминают худшие людские кошмары, но мне они казались красивыми.
К тому моменту, как тело сказало мне, что пора подниматься на поверхность, я сильно изменилась. Я ничего не помнила о своей жизни в Гданьске – она полностью стерлась из памяти. Я стала двигаться к солнечным лучам, но совсем медленно. Оглядев себя, я обнаружила, что вижу каждое ребро, мышцу и даже вены. Обычно у русалок они не видны.
И тогда я принялась охотиться и есть. Я чувствовала страстное желание вернуться домой. Мои воспоминания об Океаносе стали ясными и четкими, как никогда прежде. Дом звал меня к себе столь же настойчиво, как прежде вело желание найти партнера. Я установила направление – от места спячки мне надо было на юг – и поплыла, по дороге добывая себе пищу.
Я не ожидала ничего особенного по возвращении, хотела лишь забрать у Ники мой самоцвет и снова беззаботно жить среди знакомых подводных пейзажей. Пламенное желание улучшить отношения с атлантами стало лишь туманным воспоминанием. Я не вспоминала о причине, побудившей меня покинуть Океанос, ведь Соль и ее проклятие сделали свое дело. Я теперь стала новым существом, словно родилась заново и не имела прошлого.
Я переплыла apotreptikό и направилась к Калифасу, и тут стало происходить что-то странное. Когда я встречала по пути сирену – или видела ее вдалеке, – у меня возникало ощущение, что мы словно связаны невидимой нитью. Я улавливала биение их сердец, отмечала малейшие перемены их эмоций, пробовала их чувства на вкус, словно это были капли крови в воде. Сирены следовали за мной, точно так же как за Аполлионой в тот раз, когда она вернулась к ним Государыней. В какой-то момент я поняла, почему это происходит, и, хотя не сказала ни слова и не выдала свои мысли моим сиренам – именно так я стал