И только вдоволь насмотревшись на грозных foniádes, я вновь перевела взгляд на свою мать и поняла, что она стоит перед высоким, с несколькими ступенями, троном, изготовленным из ярко-голубого камня, на котором восседает сирена в короне и ожерелье из того же материала. На моих глазах королева поднялась на ноги и медленно, без тени улыбки на нежном лице спустилась к моей матери. Мне она понравилась, и не только потому, что была красива. Одэниалис – я знала ее имя, ведь мама говорила о ней, правда без особого уважения. Носила она платье, похожее на то, что надела Полли, – простое, с длинными рукавами, стянутое поясом на талии.
Одэниалис встала перед моей матерью лицом к лицу и протянула к ней раскрытые руки. Полли положила свои ладони сверху. Одэниалис поцеловала Полли в каждую щеку, потом протянула свои тонкие руки к короне из голубых камней и сняла ее с головы. Развернув корону, она водрузила ее на голову Полли, потом передала ей ожерелье и кольцо с пальца.
Одэниалис снова поцеловала ее, но теперь в шею, в ложбинку между ключицами. Потом Одэниалис прижала два пальца к этой ложбинке, закрыла глаза и опустила голову. Прошло несколько мгновений, прежде чем она снова подняла взгляд, убрала руку и присоединилась к кругу сирен. Я смотрела ей в лицо: она казалась счастливой и даже беззаботной, но, похоже, старалась не выдать своих истинных чувств. Несколько русалок, касаясь ее рук, что-то говорили ей, но я не могла понять ни слова. И теперь знаю почему: они говорили на древнем языке, который утрачен безвозвратно. Русалки благодарили Одэниалис за службу.
Полли повернулась лицом к толпе.
– Я, Аполлиона из Океаноса, смиренно принимаю коронование Солью и буду служить вашей Государыней.
«Аполлиона? – удивилась я. – Так вот как ее зовут на самом деле…»
Каким-то образом все встало на места. Это имя подходило матери куда больше, чем Полли. Меня поразило, что она не сочла достойным сообщить его ни одному из немногих людей, являвшихся частью ее жизни. Только позже я узнала, что у всех русалок два имени: с одним они рождаются, а второе Соль дает им после достижения зрелости.
Одна за другой русалки подходили к Аполлионе и прикасались к ложбинке между ее ключицами. И некоторые целовали в щеку.
Я тоже в свою очередь подошла к ней, надеясь услышать какие-то материнские слова, обещание объяснить мне позже все происходящее. Но она посмотрела на меня, как на любую другую русалку в зале, давая мне понять, что я все-таки отличаюсь от них, лишь легкой улыбкой. Она приняла мое заверение – я признала ее своей Государыней и шагнула в сторону, уступая место следующей сирене. К маме подошли все, включая foniádes. Только теперь я заметила, что не только эти грозные воительницы и Государыня носили ярко-голубые самоцветы. Они были у каждой русалки, кроме тех, кто, как и я, выглядел слишком юным.
Надеясь все-таки удостоиться внимания матери, я ждала. Сидела неподалеку на уступе, наблюдая за церемонией, и заметила сирену, непохожую на других. Однако, в отличие от foniádes, она выделялась красотой и обаянием, а не высоким ростом и устрашающим обликом.
Мое внимание привлекла миниатюрная русалка с длинными синими пушистыми тонкими волосами, которые шевелились, словно она стояла на ветру. Мне подумалось, что ее волосы легкие, словно шелк. Мелкие черты лица, острый подбородок, внешние уголки глаз приподняты. Ее глаза постоянно меняли цвет: они казались то зелеными, то синими, то серыми. Короткое голубое платье-сорочка на одной бретельке через правое плечо, простое по покрою, было экстравагантным. По сравнению с Аполлионой она выглядела крохотной – ей пришлось потянуться вверх, чтобы прикоснуться к основанию шеи Государыни, – но выглядела не менее величественно, чем новая королева.
Я провожала удивительную сирену глазами – после церемонии она пошла к лестнице, на мгновение замерла, опершись на какой-то камень, и оглянулась через плечо. Ее взгляд упал на меня. Она улыбнулась ослепительной, полной озорства улыбкой. Мгновение спустя отвернулась и исчезла в лестничном проеме. Все произошло так быстро, что я решила, будто мне почудилось. И все же она мне и вправду улыбнулась.
Когда все русалки, кроме foniádes, вышли из зала, я поднялась с каменного уступа и с надеждой бросила взгляд в сторону матери.
Но та подозвала foniádes.
– У юго-восточной границы, – прозвучали первые ее слова в роли Государыни, – мы встретили двух обкрадывавших нас атлантов. Эния позволяла им пастись на наших землях. Но при Нашем правлении это недопустимо. Новый указ запрещает атлантам браконьерствовать в Наших владениях. Найдите тех двоих: я уверена, они вернулись. Приведите их ко мне.
Foniádes повернулись и умчались выполнять приказ. Я с трудом подавила желание вжаться в стену, когда они проносились мимо, но они меня даже не заметили.
Аполлиона стояла ко мне спиной и, кажется, была погружена в свои мысли.
– Мама. – Мой голос прозвучал слабо и растерянно в огромном зале.
Аполлиона взглянула через плечо, словно только что вспомнила, что у нее есть дочь. Распрямила плечи и подозвала меня к себе.
– Что такое, Бел?
Я хотела подбежать к ней, обнять. И, по неясной причине, у меня появилось желание дать русалочьим слезам свободно литься, пока не придет облегчение. Но Аполлиона презирала подобные «проявления слабости», как она их называла. А я больше всего на свете желала угодить матери. Поэтому подошла к ней медленно, с нарочито спокойным видом, держа руки перед собой и крепко сжав ладони.
– Что происходит? – спросила я.
Она посмотрела на меня сверху вниз – сиявшие в ее короне камни и ожерелье на шее придавали ей вид более царственный, чем у любой человеческой королевы, что я видела на картинах, когда жила на суше. Даже несмотря на ее простое платье и босые ноги.
– Я теперь твоя Государыня, – ответила она. – Иди и познакомься со своим новым домом. И не лезь в неприятности.
И все? Я смущенно заморгала.
Она положила мне руку на плечо, и голос ее слегка смягчился.
– Ты еще совсем мала и не нуждаешься в самоцвете. Когда придет время, придешь за ним ко мне. – С этими словами мать поцеловала меня в макушку – это было единственное проявление нежности с момента нашего прибытия в Океанос. – Теперь иди познакомься с сестрами-русалками. У меня много дел.
Сказав это, мать повернулась и удалилась, выйдя из пещеры через арочный проем позади трона. Я сгорала от желания пойти следом и посмотреть, что она будет делать как Государыня. Хотелось узнать все о моем новом доме, о foniádes и о сирене с синими волосами. Но больше всего хотелось быть рядом с ней, оставаться ее дочкой. Мать никогда не была идеальной. Она не слишком заботилась о моем воспитании, но по-своему любила меня. И для меня она была первой любовью; в столь юном возрасте, едва начиная осознавать собственную природу, я чувствовала горечь потери. Я жаждала вернуть Полли.
Однако этому не суждено было случиться. Самым болезненным уроком моей юности стало понимание того, что все меняется и, однажды изменившись, никогда не становится прежним, как бы нам того ни хотелось.
Как горько я сожалела о том, что обращала раньше недостаточно внимания на все, что Полли рассказывала. Сожалела, что не сохранила в памяти каждый момент, проведенный с ней, не наслаждалась каждым звуком ее голоса, не прислушивалась к стуку ее сердца в редкие моменты, когда она обнимала меня. Я утратила то, что, как мне думалось, не потеряю никогда. И никто не предупредил меня, что это так скоро случится, – даже Полли.
Случившееся с Аполлионой – ее превращение в Государыню – во многом походило на смерть. Полли умерла. Сирена, сидевшая на троне, напоминала ее внешностью и голосом, но на самом деле ею не являлась.
Я стала общей и ничей дочерью, общей и ничей ответственностью – так мне предстояло провести все оставшиеся дни моего детства.
Глава 3
Жизнь в Океаносе для юной сирены была безопасной, легкой и безмятежной. До начала моего первого цикла спаривания – лишь по его завершении я могла получить драгоценный самоцвет – пролетели годы.
Я знала, что сирены, даже обретшие дом в Океаносе, по природе кочевницы. Территория Океаноса была огромна, куда больше любой европейской страны, и ею управляли сирены. Однако для них в порядке вещей было, исчезнув на много месяцев, появиться, чтобы рассказать подругам о своих приключениях, и опять исчезнуть. Бродяжническая жизнь и исследование мира являются частью нашей природы.
Мало кто из хищников отваживался напасть на нас, так что мы могли свободно скитаться в одиночестве, ничего не опасаясь. Даже крупные океанские акулы редко охотились на нас, хотя лишь намного позже, благодаря одному океанографу, я узнала тому причину. Немногочисленные опасные для нас хищники так редко встречаются, что вряд ли хоть одной из сирен довелось с ними столкнуться, – я говорю о гигантских осьминогах и кракене.
Исследование подводного мира Океаноса становилось для меня нескончаемым источником радости и открытий, но не меньше увлекал и процесс изучения пещер Калифаса. Они являли собой инженерное чудо, очевидно исходно созданное природой, но затем расширенное и видоизмененное кем-то много веков или даже тысячелетий назад.
Сеть пещер внутри горной гряды была огромной, коридоры расходилась во все стороны, а также вверх и вниз. Тронный зал Аполлионы находился под самым высоким пиком Калифаса, торчавшим из воды подобно замку великана. По его покрытой буйной зеленью поверхности струились водопады, стекавшие в скальные бассейны и лагуны с кристально чистой водой, в которой водилась пища для русалок на любой вкус. Часть горных склонов плавно переходила в пляжи, другие, скальные, обрывались в океан. С самого высокого утеса виднелись соседние острова, а дальше, насколько хватало взгляда, простирались бирюзовые воды.
Я выяснила, что очень многие расщелины на склонах Калифаса когда-то были расширены и покрыты светоотражающими пластинами, которые позволяли солнечному свету проникать вглубь на десятки метров даже под воду. Правда, пластины эти почти все отвалились, и лабиринт пещер погрузился во тьму. В самых глубоких горизонтах мне встречались заросшие мхом, покрытые водорослевой слизью осколки зеркал и кусочки цветных плиток. Поломанные и заржавевшие инструменты для цементирования и укладки таких плиток и пластин валялись поблизости, словно тот, кто занимался этой работой, внезапно устал или потерял интерес к проекту и забросил его.