– Должно быть, он делал фактические измерения, медленно и дискретно погружая какой-нибудь чувствительный прибор во впадину на дне океана, где сирена должна была впасть в спячку, а потом просто сымитировал их. – Скрипнув стулом, Антони придвинулся ближе к панелям управления. Его, похоже, все это увлекало.
– Ему нужно было подстроиться под скорость, с которой русалка погружается на глубину в естественных условиях, точно воспроизвести среду, давление, соленость. – Я коснулась пальцами висков, почувствовав, как где-то за глазными яблоками зарождается тупая головная боль. Ничего удивительного. Я уже больше часа пялилась на экраны и приклеенный к панели на скотч временной график.
Скрипнули дверные петли, но ни Антони, ни я не обернулись.
– Почти пора меняться.
Я спиной почувствовала, что Йозеф вошел без мамы.
– А где мама? – Я думала, что она будет дежурить вместе с Йозефом, как в предыдущий заход.
– У нее поздний перекус, – раздался голос Эмуна. – На этой вахте вторым пилотом Йозефа буду я.
Я услышала, как заурчало в животе у Антони, а следом подал голос и мой собственный желудок.
– А что она там ест? – поинтересовалась я.
– Сыр, крекеры и фрукты, – извиняющимся тоном ответил Йозеф. – Это все, что мне удалось раздобыть с ходу.
– Звучит потрясающе. – Мой желудок снова заурчал в знак согласия.
Никто не произнес ни слова, пока Антони, выставив руку с растопыренными пальцами и загибая их один за одним, отсчитывал секунды в обратном порядке. Досчитав до нуля, он отрегулировал уровень кислорода. В ответ в резервуаре забурлило. Через несколько минут колокол в виде будильника в моем мобильном возвестил о пересменке. Мы с Антони уступили места заступающим на последнюю вахту Йозефу с Эмуном.
Глаза у меня чесались, в голове пульсировала боль. Все, что мне требовалось, – это ужин и сон. Время приближалось к десяти вечера – еще рано отправляться в кровать, по моим обычным меркам, но утомленному мозгу казалось, что уже глубоко за полночь.
– Последнее дежурство, – пробормотала я.
Никто из нас ни в коем случае не должен был пропустить окончание последней вахты, независимо от степени усталости и истощенности.
Я взглянула на неподвижную фигуру Нике в резервуаре. На третьем часу аппарат начал издавать какие-то звуки, немало меня взволновав. При любом изменении условий внутри резервуара комната наполнялась бульканьем и свистом. Я свыклась с этими звуками, но все же мне было бы гораздо спокойнее, если бы слушать их больше не пришлось. Время от времени раздавался скрип и высокочастотные завывания, почти свист, от которого я в ужасе замирала и съеживалась, думая, что вся эта конструкция вот-вот лопнет и Нике выскользнет наружу, мертвая.
На пути к особняку Антони взял меня за руку. Ночной воздух пах сладко и свежо, как обычно пахнет дождь. Мы застали маму на кухне. Она сидела, взгромоздившись на рабочий стол, и жадно пила воду из стакана.
Когда Йозеф сказал о сыре, крекере и фруктах, я вообразила себе дешевые оранжевые печенья, несколько кусков чеддера и, возможно, несколько долек яблока. Однако на столе на двух больших разделочных досках красовались пять разных видов сыра, крекеры на закваске и другие, с миндалем, вяленые персики, свежий инжир и виноград, а еще айвовое желе.
Мы с Антони набросились на эти лакомства, будто две голодные акулы.
– А Йозеф с Эмуном поели? – спросила я, набивая рот рокфором и виноградом. – Забыла у них спросить.
Мама кивнула.
– Когда Нике проснется и мы уложим ее в постель, сходим еще за продуктами.
– Эти сушеные персики восхитительны. – Антони закатил глаза от удовольствия.
Мы наполнили урчащие животы, и я в ожидании окончания последней вахты прилегла на диванчик в библиотеке. Головная боль начала стихать, и, должно быть, я задремала, потому что буквально в следующий миг Антони поцеловал меня в щеку и сказал, что пора.
Мы пришли к Эмуну и Йозефу, когда последняя настройка уже была произведена и все, стоя, напряженно смотрели, как часы отсчитывают последние секунды. Не сводя глаз с Нике, мы ждали, затаив дыхание. Мама замерла у самой стенки цилиндра, чтобы Нике, проснувшись, первым делом увидела знакомое ей лицо.
Ничего не происходило.
Время тянулось мучительно долго. Мама присела и приблизила лицо к лицу Нике. Приложила ладонь к стеклу, с надеждой глядя на подругу. Потом легонько постучала ногтями.
– Давай же, Нике.
Проходили минуты, ничего не происходило, и в горле у меня начал разрастаться комок. Сердце Нике билось ровно и медленно. Тут только до меня дошло, что за время всей процедуры сердцебиение фактически никак не изменилось.
– Разве сердцебиение не должно ускориться? – озвучил мои мысли Эмун.
– Анникефорос, – прошептала мама стеклу.
Видимой ответной реакции не последовало, но сердце чуть ускорилось, совсем малость.
Мама резко повернула голову и посмотрела на меня.
– Позови ее.
Лица Антони и Эмуна озарила надежда, и оба закивали.
– Позвать? – У Йозефа был озадаченный вид. – Типа… телепатически?
– Не знаю, получится ли у меня, – ответила я маме, удивившись ее предложению. – Мне кажется, она должна находиться в океане.
– Просто попробуй. – В ее глазах читалась мольба. – Чего ты теряешь?
Я кивнула, закрыла глаза, силясь не замечать издаваемые электроникой звуки, запах плесени и пыли, скрипы и свист в резервуаре.
«Анникефорос».
Мне показалось, что пропитавший помещение запах усилился и стал могильно земляным.
«Анникефорос».
Бурление в резервуаре и дыхание присутствующих рядом людей будто проходили через микрофон и динамик, приставленный прямо к моей голове. Пищащий сигнал сердцебиения Нике отдавался внутри моего черепа ударами крикетной биты. Мое собственное сердце ускорилось, глаза крепко зажмурились от усилий оградить сознание от звуков и запахов.
Все было тщетно.
Открыв глаза, я не удивилась, что никаких перемен не произошло. И потрясла головой.
– Не выходит. Но позвольте мне пойти на пляж. Может, это и не сработает, но игра стоит свеч.
– Я пойду с тобой, – выпалил Антони, рванувшись за мной следом.
Я одарила его кривой, но все-таки улыбкой.
– Спасибо, любимый, но мне лучше пойти одной.
Он кивнул.
– Конечно, извини.
Я поцеловала его и выбралась из сырого подвала. Как только в легкие попал свежий морской воздух, мое самочувствие стало совсем другим. Миновав густо заросший двор, я направилась к большим черным валунам и вскоре оказалась на галечном берегу. Небо было черным и матовым, как бархат. Облака закрыли собой большую часть звезд, а луна походила на грязный круг, будто гигантский палец мазнул чернилами по круглому пятну краски цвета слоновой кости.
Скинув кроссовки, я вошла в соленую воду. С каждым глубоким вдохом мое сознание очищалось – так свежий ветер разносит дымовую завесу. Пульсирующая боль в висках унялась. Я закрыла глаза и настроилась на связь с Нике.
«Анникефорос».
Почти сразу перед моим мысленным взором взорвался бирюзовый сноп из мелкой водяной пыли. Я не смогла сдержать радостного смеха при виде этой неожиданной демонстрации красоты.
«Я здесь».
Мое сердце быстро забилось. Еще никогда мне не доводилось «слышать» призываемую сирену. Но ее ответ было ни с чем не спутать. Я могла лишь предположить, что у нас установилась настолько сильная связь из-за того, что она не просто сирена, а колдунья. За словами последовали новые фонтаны, и возникло чье-то теплое пульсирующее присутствие, не похожее ни на что. Я попыталась бы сравнить его с первым лучом солнца, разогревающим верхние слои прохладного океана. Она была невесомой и сонной, мечтательной и терпеливой. Самое удивительное, что ее присутствие напоминало объятия той, что очень долго меня ждала. Я почувствовала ее, и мое сердце затрепетало. Это была энергия не физического здоровья, а магии.
«Ты проснулась?»
Я ждала ответа, но его не последовало. По крайней мере, выраженного словами. Вместо них я ощутила, как ее присутствие растет и захлестывает меня.
– Она проснулась!
Мои глаза распахнулись, и я обернулась, зарываясь ногами в песок. Вдалеке виднелся силуэт Антони. Он махал поднятой рукой. Даже в тусклом лунном свете было видно, что его лицо сияет.
Я рванула с пляжа, оставив на берегу кроссовки и перепрыгивая босыми ногами через валуны, с размаху влетела в объятия Антони, а он оторвал меня от земли и закружил.
– У тебя получилось! Она проснулась! Почти сразу после твоего ухода.
Он отпустил меня и повел вниз по лестнице в комнатку, где, заглушая друг друга, гомонили радостные голоса.
Остановившись на входе с вытаращенными глазами, я увидела, что резервуар пуст, вода слилась через какую-то трубу, а лицевая панель открыта, как дверь. Эмун стоял спиной к нам, и с его правой руки свисала пара худеньких ножек. С его левой руки до пола ниспадали длинные мокрые волосы. Мама, наклонившись, подбирала и сворачивала их, чтобы Эмун в них не запутался. По ее лицу струились слезы, но она улыбалась. Эмун повернулся вполоборота, дождался, пока Йозеф набросит на миниатюрную фигурку Нике покрывало, а затем полностью повернулся в нашу сторону.
Нике лежала на руках Эмуна, такая маленькая и хрупкая, словно больной ребенок, но глаза ее были открыты и полны неистовой силы. Она взглянула на меня, и меня словно пригвоздило к полу.
«Я знала, что ты придешь», – мысленно сообщила она мне.
Мои мысли скакали, словно камень-блинчик по поверхности пруда. Спавшая за стеклом Нике – одно дело. Я не чувствовала, чтобы от нее что-то исходило. Но от Нике проснувшейся и глядящей на меня, пусть даже ослабленной, тянуло жаром, как от огня в топке. Я чувствовала, что она лучится энергией, прекрасной, как летний рассвет.
Эмун понес ее к выходу, и Антони пришлось оттащить меня в сторону, поскольку я, похоже, лишилась способности двигаться самостоятельно. Только когда они прошли и наш зрительный контакт прервался, я заковыляла следом в состоянии полнейшего изумления и недоумения.