Эмун проследил за моим взглядом.
– Ты меня малость пугаешь, сестренка, – сказал он, сжав губы в тонкую линию, но не без юмора.
Солнце находилось с левой стороны, и да, оно грело. Однако ощущение тепла возникло с правой стороны, и оно было несколько другим – более жгучим. Так ощущалась близость самоцветов. Скорей всего. Только они могли излучать такое странное тепло. Я начала взбираться на груду камней в направлении покосившихся белых колонн вдалеке – в направлении тепла.
Мама, Йозеф и Антони поравнялись с Эмуном, и я услышала, как Антони спросил, куда я иду.
– Не знаю точно, но вроде у нее появилась идея. Нам надо двигаться следом. – Мне было слышно, как зашаркали по камням ботинки поднимающегося Эмуна.
Вскоре вся компания уже карабкалась и пробиралась по завалу вслед за мной. По мере продвижения вперед перед нами открывался все лучший вид на Атлантиду. С этой точки казалось, что она простирается до бесконечности, а не заточена в небольшой круглой котловине среди обширной пустоши. На севере на горизонте виднелась темная линия – что-то неровное и нечеткое. То были горы, упомянутые Платоном в его описании. Веками всем охотникам за сокровищами и археологам приходилось руководствоваться сведениями об Атлантиде, изложенными в диалогах «Критий» и «Тимей». Структура Ришат точно подходила под описанный в них древний город, только произведения считались образчиками художественного вымысла. Однако город был здесь, лежал под моими ногами.
Следуя за ощущением тепла, о котором я не стала ничего никому сообщать, чтобы не встревожить маму, мы постепенно пересекали Атлантиду по прямой в направлении белых развалин.
Шедшего рядом со мной, но потом отставшего и примкнувшего к Нике и Петре Эмуна сменил Антони. До меня доносился тихий разговор этой троицы. Мама с Йозефом шли еще медленнее, поскольку Йозеф останавливался, чтобы фотографировать и делать заметки в маленьком блокноте, который всегда держал в нагрудном кармане.
– Ты будто знаешь, куда идешь, – прокомментировал Антони, взобравшись на тот же валун, на котором стояла я, и теперь смотрел на лежащую перед нами небольшую впадину.
Солнце скрылось за толстой пеленой облаков, и мое внимание привлекло едва заметное свечение, исходящее из-за груды поваленных колонн. Все они были толстые, белые и опасно наклоненные. Но даже издалека можно было разобрать потускневшие надписи на их вершинах. Облака ушли, и солнце появилось вновь. Слабого свечения уже не было видно из-за яркого света. Но я была уверена, что видела его, каким бы тусклым оно ни было.
– Знаю. – Я схватила Антони за руку, стиснула ее и указала на развалины храма. – Мы идем туда.
Мы спрыгнули с валуна и решили идти по узкой канавке между завалами красных кирпичей. Добравшись до руин храма первыми, мы с Антони дожидались остальных. Солнце сияло очень ярко, поэтому свечения видно не было. Но если я вставала в проем под треножник, образованный повалившимися друг на друга колоннами, и позволяла глазам привыкнуть, то видела, что оно там. Кто-то будто зажег внутри храма свечу с голубым пламенем.
– Только не говори мне, что нам придется зайти туда, – сказал Йозеф, когда они с мамой подошли к нам. – Ты ведь поэтому и принюхиваешься к той дыре? Думаешь, камень в храме?
– Он очень подходит под описание, которое дала нам Луси. – Антони бросил на меня встревоженный взгляд, но ничего не сказал о том, что я решительно шла прямо туда. – Там есть даже голубые прожилки, просто их не видно, пока не сотрешь пыль.
– Ладно, чего мы ждем? – спросила Нике. – Не такой уж он большой. Давайте посмотрим, что внутри.
Никто не высказал вслух того, что – я не сомневалась – было у всех на уме: а если вся эта конструкция на нас рухнет? Сможет Петра сделать так, чтобы нас не раздавило? Я посмотрела на лицо Euroklydon – единственное вообще ничем не закрытое лицо. Ее, казалось, вообще не тревожило то, что нам предстоит зайти внутрь древнего источника опасности. От этого мне стало чуточку легче.
– Я пойду первой, – сказала она и кивнула мне, скользнув мимо. Пригнула голову, и нырнула в низкое треугольное отверстие.
Следующей пошла я, затем Антони и все остальные.
– Ой! – воскликнула Петра где-то впереди, пока мои глаза еще не привыкли к темноте. – Тут откуда-то пробивается свет.
– Трещины в потолке, то есть… в крыше? – рискнул предположить идущий позади Йозеф.
– Нет, он снизу, не сверху.
– Это самоцвет, – ответила я.
Это утверждение было встречено гробовой тишиной. Первой опомнилась мама.
– Ты уверена, Тарга?
– Это голубое свечение, если что, – дополнительно сообщила Петра и пошла дальше. Она двигалась впереди, и ее темный силуэт слабо очерчивался бирюзовым светом.
– Похоже, это правда, – раздался голос Нике в тесном пространстве. Подошвы ботинок шаркали по камням, под ними хрустел вездесущий песок.
– Наши аквамарины не светятся, – запротестовала мама.
Кто-то в кого-то врезался, до меня донеслось извинение Йозефа и ответ Эмуна, что ничего страшного.
– Может, это потому, что они недостаточно крупные, – догадалась я, представляя себе столб внушительных размеров, из которого были вырезаны все камни. На рисунках столб опоясывало голубое кольцо. Но я решила, что это художественная интерпретация, не соответствующая действительности.
Петра двигалась вперед по постепенно сужающемуся проходу, который дальше уходил резко вниз.
– Кто-нибудь страдает клаустрофобией? – услышала я вопрос Эмуна.
Большинство нашей команды хором ответило «нет».
А потом Нике спросила:
– А ты не боишься замкнутого пространства?
Йозеф фальцетом ответил:
– Нет.
Все засмеялись от того, как он это пискнул, и напряжение немного ослабло.
Антони пропел вступительную песню из «Охотников за привидениями», низко и с сильным акцентом, что вызвало еще больший взрыв хохота. Эмун подхватил пение, и вместе они пели нам серенады, пока мы все дальше углублялись в недра храма. К ним присоединилась Петра с весьма недурным битбоксом.
Когда пение прекратилось, зазвучал высокий голос Нике:
– Я, видимо, много пропустила, пока спала. Никогда в жизни не слышала такой музыки.
– Ты себе и не представляешь, – засмеялась мама. – Йозеф еще заставит тебя посмотреть «Крестного отца», помяни мое слово.
– А что? Это классика кинематографа. К просмотру обязательно!
Пока мы брели в прорезаемой светом фонариков темноте, мое сознание погрузилось в состояние некоторой расслабленной задумчивости, в котором я лишь ощущала лицом постепенно нарастающее тепло и слушала болтовню товарищей. Поэтому, когда Петра внезапно остановилась, влетела прямо в нее.
– Извини, – сказала я.
– Ничего. Я просто не знаю точно, куда идти. Есть предложения?
Мы дошли до пересечения. Впереди лежала твердая каменная плита – громадный монолит. Справа чернел проход с выступающими камнями и неровными каменными плитами. Слева виднелось что-то напоминающее в темноте побитые ступени. Они куда-то спускались и снова поворачивали.
Петра выключила фонарик, и мы ждали, давая глазам привыкнуть к темноте.
Я почувствовала, откуда идет тепло, еще до того, как глаза смогли различить свечение.
– Налево, – сказала я. – Нам надо налево.
– Ты права. Я теперь вижу свет, – подтвердила Петра и устремилась вперед.
Ступени шли вниз, закручиваясь большой прямоугольной спиралью. После того, как мы десять минут куда-то медленно спускались в темноте, Эмун нервно откашлялся.
Петра исчезла за поворотом впереди, и до нас долетело пораженное «вот это да!».
После заключительного поворота я увидела то, что ее впечатлило. Мы очутились в длинном помещении с рядами колонн. Многие из них были в трещинах, наклонены или вовсе повалены. Потолок у нас над головами представлял собой толщу утрамбованной земли и камней. Нам открылось помещение с ровным полом, покрытым грязью, песком, и камнями разных размеров. За этим длинным помещением, которое напоминало скорее коридор между рядами колонн, виднелась очередная гора булыжников, из-за которой исходило довольно сильное голубое свечение.
Все высыпали из прохода в огромный коридор и смотрели как завороженные.
– Мы его нашли, – сказала Нике, но произнесла это с какой-то заминкой. Оно подошла и встала со мной плечом к плечу. Я почувствовала на пояснице ее руку, теплую и вселяющую уверенность.
Мы с Петрой первыми отправились к свету, источника которого пока не видели. Именно тогда я заметила по обеим сторонам прохода канавки. Темная вода отражала свет Петриного фонарика. Охваченная любопытством, я подошла к краю прохода и присела, чтобы рассмотреть получше. Я опустила в эту воду руку и удивленно хохотнула:
– Это чистые грунтовые воды!
Мама подошла ко мне, чтобы убедиться лично, а Нике последовала ее примеру.
– Фактически ее можно пить. Как это возможно? – вслух изумилась Нике.
– Отфильтровалась отложениями. Она чуть движется, – сказала я. – Чувствуете?
Обе сирены кивнули, и мы все встали.
Воздух был не то чтобы свежий, но и не затхлый, как стоило ожидать от столь глубокого подземелья. Мне стало любопытно, проникало ли сюда что-нибудь, когда Петра сдувала песок с Атлантиды.
Оставив на пыльном полу множество следов, мы приблизились к завалу в конце помещения, которое я начала считать тронным залом по причинам, мне и самой неведомым, и голубое свечение стало попадать на нас.
Я опустилась на колени перед булыжниками, возле одной из канавок с водой. Осторожным гребком плеснула воду из канавки на пол. Вода, кружась, омыла грязное пятно, и, когда стекла обратно в канавку, я смогла разглядеть поблекшую мозаику. Посветив на нее лучом фонаря, я увидела, что кусочки мозаики образуют волновой узор с завитушками, выложенный из множества оттенков синего. То там, то здесь поблескивали аквамариновые плиточки.
Я снова встала, и тут у меня свело живот, подступила тошнота и закружилась голова. Достав бутылку, я сделала несколько больших глотков.