– Ну да, до Гибралтара предстоит отключка.
– Как же плохо, что драгоценные камни не избавляют от летной болезни.
– Это нет, но, возможно, на обратном пути… – Мама умолкла, не закончив мысли.
– Думаешь, летная болезнь – это часть заклятия?
Она пожала плечами.
– Надежда умирает последней.
Глава 6
– Это не единственная причина моего страстного желания привезти вас на Гибралтар, – сказал Йозеф, накрывая ладонями спутниковые снимки и документы, которые мы так внимательно рассматривали.
Мы находились на Гибралтаре чуть больше двенадцати часов. Половину этого времени мы с мамой проспали, а после пробуждения успели погрузиться в атлантские бумаги и слегка перекусить фруктами и яйцами вкрутую.
При этих словах я оторвала взгляд от фотографии структуры Ришат. Антони с Эмуном тоже бросили свои занятия.
Взгляд Йозефа был устремлен на мою мать.
– Я хочу показать тебе кое-что еще, кое-что еще более… Даже не знаю, верно ли будет назвать это волнующим, но… Если честно, я уже мозги сломал, подбирая правильные слова, да так и не нашел. Прямо как мой отец. Проще показать.
Мама встала. Мы с Антони и Эмуном обменялись взглядами. Нас Йозеф особо не приглашал смотреть на то, что с таким волнением собирался показать моей матери, но я не была намерена сидеть на месте и упускать… что бы там ни было.
Йозеф вытер ладонью лоб.
– Нам придется вернуться в лабораторию Лукаса. Я не сомневаюсь, что это последнее место на земле, куда вам захотелось бы возвращаться, учитывая то, чем он там занимался.
Мой взгляд метнулся на маму.
– Это там он проводил вскрытия сирен? – Мое сердце будто сжала холодная рука.
Йозеф кивнул.
– То самое место. – Вставая из-за стола, он и сам имел бледный вид.
Всю дорогу, что мы шли за Йозефом по особняку, а затем, покинув здание через заднюю дверь, по саду, Антони держал меня за руку. Там все было в точности так, как описывала мама. Фигурно подстриженные кусты и деревья, журчащие фонтаны, окаймленные бордюрами из цветов, большой двор и дорожки. Мы пересекли двор в направлении отдельно стоящего флигеля на задворках. Окна и двери его были забиты досками, а сам он, мягко говоря, нуждался в ремонте. Там просто обязано водиться привидение, а то и два.
Из щелей между кирпичами пробивался мягкий, пушистый мох, а по камням нижнего ряда от влажной земли вверх карабкался сочный плющ. Новее всего выглядела металлическая подвальная дверь со множеством замков, расположенная ниже уровня земли. К ней вела длинная узкая лестница.
– Похоже, Лукас чрезвычайно ценил свою безопасность, – заметила мама.
Йозеф кивнул, выудил из кармана связку ключей и принялся отпирать один замок за другим. Дверь открылась, из темноты пахнуло затхлостью. Вслед за Йозефом мы перешагнули порог. Внутри все сохранилось в первозданном состоянии: стальные поверхности и несколько компьютеров. Мое внимание привлекла дверь справа – тоже сравнительно новая, металлическая, выкрашенная черной красной.
– Ты там нашла Фимию? – я показала на закрытую дверь.
Мама кивнула, и от меня не укрылось, как она содрогнулась при этом.
– Это чисто мое впечатление или местечко в самом деле зловещее? – пробормотал Эмун, изучая своими темно-синими глазами стол, книжные полки, ящики и компьютеры. Повсюду лежала пыль, а в углах и между книжными полками колыхалась паутина.
– С вашей помощью мы, пожалуй, сможем изгнать пару демонов, – отозвался Йозеф.
Но он не повел нас туда, где в аквариуме томилась и медленно умирала от голода Фимия. Йозеф направился прямиком к дальней стене. Под ничем неприметной пластиковой крышкой спряталась панель с многочисленными кнопками и маленькой круглой замочной скважиной. Панель ожила, загоревшись тусклым желтым светом, послышался какой-то скрип. Я ощутила на лице непонятно откуда взявшееся дуновение воздуха. Уловила запах плесени и соль на губах.
Резкий звук и загадочный ветер заставили Антони отступить на шаг назад и потянуть за собой меня. Его взгляд метался по помещению в поисках источника.
– Это потайная дверь, – объяснил Йозеф.
То, что несколько секунд назад выглядело едва заметной щелью в стене, начало расширяться – створки двойной двери медленно уходили в стороны. В разверзшемся проеме царил подкрашенный искусственным зеленоватым освещением полумрак. Мой слух улавливал медленный, но равномерный электронный писк.
Йозеф вошел и протянул руку куда-то вбок. Над нашими головами замигали лампы дневного света, и взору открылась небольшая камера.
Напротив расставленных полукругом стульев мерцал широкий монитор. Под ним располагалась сложная панель управления с какими-то циферблатами и переключателями. Все это сплошь покрывал плотный слой пыли. Сюда, как и в остальные части лаборатории, давно никто не заходил. В углу комнатки полукруглый карниз держал шторку, наподобие больничной ширмы. Я решила, что за ней может скрываться очередная дверь.
Йозеф отдернул шторку.
Мама тихонько вскрикнула и зажала рот ладонью. Она приблизилась к обнаружившемуся за ширмой стеклу и прикоснулась к нему рукой.
Перед нами предстал цилиндрический резервуар с тяжелой серебристой крышкой и прочным на вид основанием, от которого к настенной панели отходило несколько кабелей.
Внутри резервуара находилась сирена.
В комнате стояла такая тишина, что грохот собственного сердца едва не оглушил меня. Оставив Антони и Эмуна у входа, я встала рядом с матерью. У меня не получилось бы оторвать взгляда от сирены в резервуаре, даже если бы я захотела.
– Она умерла?
Пленница выглядела как мертвая: расслабленное тело покоилось на дне резервуара, хвост завернулся назад, голова опирается на плавник, как на подушку, руки молитвенно сложены напротив лица, глаза закрыты.
– Она в состоянии диапаузы, как называл это Лукас, – ответил Йозеф. – Сигнал, который вы слышите, – это ее сердцебиение.
– Такое медленное? – удивился Антони. Он произнес это тихо, с благоговением. – Не больше пятнадцати ударов в минуту.
– Примерно так.
Русалка была очень смуглой, но при этом обладала длинными белыми волосами, которые качались в воде словно облако, и черным хвостом. Она отощала до такой степени, что на руках, животе и груди практически не осталось мышц. На шее виднелась тонкая цепочка с маленьким аквамарином.
– Так, наверное, выглядела и ты, когда вышла из диапаузы, – сказала я маме. При виде этой хрупкой сирены внутри у меня все сжималось. Казалось, ее кости захрустят и сломаются, если вода вокруг нее всколыхнется чересчур сильно.
– И Эмун тоже. – Антони подошел ко мне сзади достаточно близко, чтобы я ощутила успокаивающее тепло его тела. Я прислонилась к нему, такому живому и надежному, потому что сердце мое сковывал холод.
В конце концов боковым зрением я заметила, что мама шевельнулась, и тогда оторвала взгляд от пребывающей в коматозном сне сирены. Мама положила на стекло уже обе руки. Она смотрела на сирену, а по ее щекам бежали и скатывались на шею слезы. Только тут я догадалась, что сирена ей знакома.
– Кто она?
Мама не сразу нашла в себе силы ответить. Когда она повернулась ко мне, я осознала, что она испытывает странный прилив эмоций – ликует и скорбит одновременно.
– Это Нике, – ответила мне мама. – Анникефорос – сирена-колдунья, которая спасла мне жизнь, обернув вспять мои годы. – Мама вздохнула, глаза ее потеплели. – Чародейка, подарившая мне тебя.
Мне показалось, что глаза у меня сейчас вылезут из орбит. Я снова уставилась на спящую русалку.
– Это Нике? Но…
– Я думал, у нее голубые волосы, – встрял подошедший ко мне слева Эмун. Он тоже разглядывал хрупкое тело колдуньи. Черты ее заострившегося лица казались слишком крупными для обтянутого кожей черепа, скулы резко выступали.
– Так оно и было, – ответил Йозеф. – Лукас зафиксировал это в своем дневнике наблюдений. Он записал, что после того, как ее поместили в эту камеру, ее волосы через некоторое время побелели. Если посмотрите внимательнее, то и сейчас сможете заметить немного синевы на самых кончиках.
Я присмотрелась и в самом деле увидела. Концы ее волос были темнее и при тусклом освещении скорее напоминали тени в воде, чем едва заметный оттенок голубого неба.
– Как нам ее разбудить? – Мама перевела взгляд на Йозефа и убрала руки от стекла резервуара. Вытерла бежавшие по лицу слезы.
Я нащупала в кармане небольшую упаковку бумажных платочков, которую держала там на случай причиняющих немалые неудобства русалочьих слез. Вытащив из упаковки один, я протянула его матери. Она приняла его с бледной улыбкой. Помешкав секунду, я вручила ей всю упаковку. Сдавленно усмехнувшись, мама взяла и ее тоже.
У Йозефа был страдальческий вид.
– В этом-то и вся сложность. Я не знаю. – Он махнул рукой в сторону компьютеров и помещения, через которое мы только что прошли. – Все записи Лукаса здесь. В документировании информации ему не было равных. Но судя по тому, что я там вычитал, он проделывал такое – погружал сирену в состояние диапаузы – впервые.
– Видимо, это особая камера, – сказал Эмун и подошел ближе к раритетным компьютерам и сложным панелям. Забормотал себе под нос, читая надписи на панели под монитором, а потом добавил: – Часть из этого – показатели ее жизнедеятельности, которые, по-видимому, считываются с помощью зажима у нее на пальце.
Мой взгляд снова метнулся к рукам Нике. На одном мизинце чуть ниже основания ногтя виднелась пластиковая клипса. Тонкий проводок отходил от нее и прятался где-то под рукой сирены.
– А я и не заметил. – Я макушкой почувствовала дыхание Антони.
– Я тоже, – добавила я. – На ее ногти внимание обратила, а на эту штучку – нет.
Ногти у Нике были настолько длинными, что начинали скручиваться.
Йозеф кивнул.
– Это камера высокого давления, сконструированная для точной имитации самых глубоководных мест в естественной среде обитания сирен. Он пишет, что, поместив ее сюда, стал постепенно увеличивать давление, а все показатели жизнедеятельности записывать. Изначально он пытался выяснить, при каких условиях сирены… угасают.