Семейное сходство Антони и Отто бросалось в глаза, хотя младший брат ростом был поменьше, лицо его имело более мягкие обводы, а глаза были серые, а не зеленые. Он тоже в основном сидел уставившись в телефон, вероятно, в силу природной замкнутости. Хотя вечером, сразу после ужина, собирался к кому-то на вечеринку, о чем вежливо сообщил к большому расстройству Антони.
А вот Валерия, мать Антони, высокая, слегка сутулая, с коротким ежиком седых волос и в очках на цепочке, сразу создала теплую и душевную атмосферу, которая помогла мне расслабиться. По-английски пани Баранек не говорила, так что Антони пришлось много переводить, но она прямо-таки излучала доброту. Валерия принесла три традиционных польских блюда в дополнение к индейке, картофельному гратену и пирогу, которые я старательно приготовила с помощью кулинарных видео. Готовка и выпечка меня очень успокаивали. Мама даже порезала мне яблоки и картошку, а Антони натер сыр и пожарил все, что требовалось.
Адальберт с Финой уехали на праздники к ее родным в Варшаву. В огромной кухне мы остались одни. Готовить начали с утра пораньше и, хотя не все удавалось, к появлению гостей с грехом пополам добрались до той стадии, когда в доме начало аппетитно пахнуть.
Вшестером мы сели за отличный ужин – Антони справа от меня, мама напротив, между Лидией и Отто. Мать Антони, несмотря на ее возражения, мы усадили во главе стола.
– А с твоей мамой все в порядке? – прошептал Антони во время десерта, наклонившись ко мне поближе. – Я ни разу не видел, чтобы она так мало ела. Она даже пирог не попробовала, а обычно у нее прекрасный аппетит.
Майра перевела взгляд на Антони. Его шепот она прекрасно слышала. Напряженно улыбнувшись ему, она взялась за вилку.
– Все с ней в порядке, – ответила я тихо. – Может, устала немного.
– А чем она занимается? Когда я приезжаю, ее никогда нет, и на предложение «Синих жилетов» она явно не давала согласия. Что она делает?
– Она все еще обдумывает их предложение, – сказала я, бросив быстрый взгляд на маму. Про визит Саймона и его идеи я ей даже не рассказывала, потому что знала, она ни за что не согласится. – У нее свои проекты.
– Какие, например? – настойчиво продолжил Антони. – Может, я могу чем-то помочь?
Лидия поднялась на ноги, со скрежетом отодвинув стул, и положила салфетку на тарелку.
– Спасибо за ужин. Я к Макари, пожелаю им там счастливого Рождества и все такое. Отто меня подвезет. – Она глянула на меня и поднесла палец к виску, будто отдала честь. – Приятного вечера, рада была познакомиться.
– И я тоже, Лидия, – пробормотала я.
– Правда? – Антони бросил на сестру хмурый взгляд. – Ты даже десерт не доела.
– Я же говорила, что собираюсь уходить.
– Нет, меня только Отто предупреждал.
Отто тоже встал и, взяв тарелку, спросил:
– Куда отнести?
– Ничего страшного, мы все уберем, – отозвалась мама. Я снова посмотрела на нее – мне показалось, что я уловила в ее голосе легкий след многослойного русалочьего звука. Она специально это сделала или нечаянно?
Мама, похоже, подумала о том же – она сжала губы и уставилась в тарелку. Я увидела, как она сглотнула.
Валерия что-то сказала своим младшим детям по-польски, и они оба чмокнули ее в щеку перед уходом. Больше споров не было. То ли все понимали – нет смысла настаивать, чтобы младшие остались, то ли нечаянное воздействие маминого русалочьего голоса сняло напряжение.
После ужина мы включили рождественскую музыку, помыли посуду и прибрались в кухне, а потом вернулись в гостиную. Антони подкинул дров в огонь, уже горевший в очаге, а я включила гирлянды и украшения, которые развесили Адальберт и Фина. Замерцали белые и синие огоньки, огонь отбрасывал теплый свет на лица собравшихся. В начале декабря мама предложила вместо подарков пожертвовать деньги на благотворительность, потому что у нас и так есть все необходимое, и даже больше. Никто не стал возражать, так что теперь под елкой лежала только мишура.
Валерия устроилась в кресле-качалке и достала миниатюрный квилт, над которым она работала. Антони принялся учить меня запутанным польским карточным играм, поддразнивая, когда я не все улавливала сразу. Потом я решила научить его одной из наших игр, чтобы мы были квиты.
Между делом Антони поглядывал на Майру – она сидела в одном из мягких коричневых кожаных кресел у окна, погрузившись в глубокие размышления.
– Я тебе не говорила, что одна моя подруга приедет в гости весной?
Антони перевел взгляд на меня.
– Не говорила. Здорово, а кто именно?
– Джорджейна Сатерленд.
– Та взрывная рыжая?
Я рассмеялась.
– Нет, это Сэксони, и у нее с темпераментом теперь получше. Джорджи – высокая блондинка.
– А она вообще бывала в Польше?
Я покачала головой.
– Нет, и сейчас приедет ненадолго. Ей нужно в Ирландию, но она заедет на неделю, чтобы познакомиться с тобой и потусить со мной.
– В Ирландию! – он заулыбался. – Всегда хотел туда съездить.
– И я. Может, соберемся как-нибудь.
– Было бы здорово. – Он снова глянул на маму и наклонился ко мне. – Извини, что занудствую, но Майра прямо на себя не похожа сегодня. Ты уверена, что с ней все в порядке?
Мама сидела на другом конце комнаты, но благодаря русалочьему слуху прекрасно все слышала. Она встала и подошла к нам.
– Что-то у меня голова побаливает, милая, – сказала она, коснувшись моих волос. – И в Рождество я всегда особенно скучаю по твоему отцу, – добавила она исключительно ради Антони.
Нет, мама, конечно, скучала по папе, нам обеим его сильно не хватало в его день рождения и в праздники тоже, поскольку он умер почти под Рождество, но никогда об этом не говорила, никогда не объясняла этим свое состояние. Точно так же она никогда не упоминала, что ее терзает зов океана, не жаловалась на физическую боль и на переживания.
Антони кивнул и улыбнулся ей.
– Ничего удивительного. Доброй ночи, увидимся утром.
Мама попрощалась с Валерией, поцеловала меня в щеку и пошла к себе.
– Теперь понятно, – вполголоса произнес Антони.
Я кивнула. Мама спасла меня от необходимости изобретать для нее очередное дурацкое оправдание. Она всегда думает обо мне.
Я представила себе, как в этом зале появляется Джорджи, и во мне вдруг вспыхнул огонек надежды. Она же такое количество людей поставила на ноги после катастрофы в Солтфорде – а вдруг и маме сумеет помочь? Только продержится ли мама до приезда Джорджи? Похоже, это наша единственная надежда. Джорджи элементаль, а то, что происходит с мамой, вероятно, имеет волшебную природу. Может, именно Джорджи сумеет освободить ее?
Остаток каникул прошел спокойно. После Нового года Антони вернулся к работе, а я начала новый семестр в школе. Жизнь казалась бесконечной чередой рутины, только вот мамина летаргия становилась все сильнее, и она все чаще выскальзывала из этой рутины. Я беспомощно ждала ее возвращений из моря, уговаривала поесть и ощущала, как мною овладевает отчаяние: мама уходила все дальше, и скоро я не смогу до нее дотянуться.
Глава 9
Произошло что-то ужасное – я это поняла еще до того, как открыла глаза. За один судорожный вдох мое тело полностью проснулось и напряглось. Я подняла голову с подушки и нашла взглядом электронные часы на прикроватном столике: час тридцать три ночи.
Моя комната была окрашена в тысячи оттенков темно-синего и черного, на ковер благодаря слабому свету звезд падала еле заметная тень. Краем глаза я отметила, что в комнате кто-то есть, и резко села; из горла уже готовился вырваться русалочий голос.
Сначала мне показалось, что это призрак из фильма ужасов – бледная девушка со склоненной головой, длинные черные волосы закрывают лицо, вся ее поза воплощает не просто разбитое сердце, но надломленную душу. Сердце у меня отчаянно заколотилось, пальцы похолодели. Я знала эту бледную сломленную женщину.
– Мама?
Мне сложно было признать, что в изножье моей кровати стояла моя сильная бесстрашная мать.
Она медленно подняла голову, волосы упали, открывая лицо.
– Прости, – прошептала она.
В глубине души мне продолжало казаться, что я сплю, потому что эта измученная и сдавшаяся женщина никак не могла быть мамой. Я вылезла из-под одеяла и подползла на тот конец кровати. Трогать ее я боялась, но еще больше боялась не трогать и продолжала отчаянно надеяться, что это сон, что я потянусь к ней, проснусь и все это окажется кошмаром.
– За что? – Я коснулась ее рук, скользнула ладонями к ее плечам, потом к шее, а она подняла голову и посмотрела на меня.
От вида этих несчастных глаз мне стало трудно дышать. Хотелось кричать.
– Запри меня, пожалуйста, – шепотом жалобно попросила мама.
У меня мороз пошел по телу.
– Что? – Я не могла поверить, что действительно это слышу. Голос мой звучал пронзительно и испуганно. Я едва его узнала, и он наполнил меня отвращением.
– Запри меня в моей комнате, – она говорила, нет, уговаривала меня русалочьим голосом, но в его мелодии чувствовался безобразный диссонанс. Меня пробрала дрожь. Когда-то ее голос был прекрасным, но сейчас казался сорванным и полным отчаяния. Он звучал не в тон.
Тут я внезапно вспомнила дневник давно покойной пани Александры Новак, и по моим жилам будто потекла ледяная вода, а голова загудела от боли. Именно об этом писала Александра. Сибеллен, русалка-прародительница Новаков, тоже просила, чтобы ее заперли, незадолго до того, как исчезла навсегда.
– Запри меня, – снова прохрипела мама. – Пожалуйста.
На слове «пожалуйста» голос ее сорвался, и меня начало трясти – я чувствовала это под коленками, в локтях и в плечах, в основании шеи.
Тут мне пришлось опустить голову, чтобы она не видела моего лица. До сих пор я еще ни разу так себя не ненавидела. Что же я за отвратительная, жалкая эгоистка, негодная и бессовестная дочь?! Я чувствовала, как гневные слезы жгут мне глаза. Сделав медленный глубокий вдох, я заставила себя расслабиться, потом подняла голову и посмотрела на маму. Попыталась улыбнуться, но, скорее всего, вышла у меня гримаса боли. Уголки губ у меня дрожали, и я надеялась, что в темноте мама этого не видит, хотя и понимала, что это самообман.